Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Наблюдения одного лентяя
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Наконец он везде приложился.
– Куда ж теперь? – сказал он в недоумении.
– Пойдемте чай пить, – сказал я.
– Грех бы?..
– Как знаете.
– Да уж пойдем, пойдем. Обедни начнутся в двенадцатом часу… Куда деться?
Но выпив одну-другую чашку почти молча, купец сказал:
– Нет, надо отстоять раннюю, отделаться да пойтить по рынку потолкаться… Поздняя-то обедня, ведь она до трех часов протянется…
И ушел.
Я посидел немного и пошел разыскивать Павлушу Хлебникова. В тарантасе его не было. Поднявшись во второй этаж каменного постоялого двора, я нашел его в широких новых сенях: он умывался. Перед ним стояла кухарка с корцом воды и чему-то смеялась, прикрывая рот рукою.
Завидя меня, он молча махнул мне рукою, как бы говоря: «ступай, ступай!» Я не понимал, в чем дело.
– Нет ли полотенчика? – сказал он, обращаясь к кухарке.
– Нате! – послышался откуда-то девичий голос.
Из раскрытого, выходившего в сени окна, из-под опущенной шторы, высунулись пальцы женской руки, с колечком на мизинце, и подали полотенце.
– Покорно вас благодарю!
Рука спряталась, а в комнате, из занавешенного окна которой она высовывалась, послышался смех молодых голосов.
– Не хотят к обедне-то! – усмехаясь, прошептала кухарка.
Павлуша, очевидно, тоже не спешил к обедне. Я оставил его и ушел на улицу…
III
Была поздняя обедня. Главная соборная церковь, где находился угодник, была битком набита господами, наехавшими из окрестных деревень, городской аристократией, купечеством и теми из простонародия, которые успели пробраться заблаговременно. Церковные двери были заперты, и на паперти стояли частные пристава и будочники, пропуская благородных господ и провожая дам. Массы других богомольцев наполняли монастырский двор и большими толпами разлеглись вокруг высокой монастырской стены. Было глубокое молчание – молчание необыкновенно томительное, – в котором, кроме терпения, я не мог ничего видеть. Изредка слышался голос кликуши в толпе, и тогда возбуждалось внимание, но потом опять та же тишина, терпение и молчание.
В проходе под колокольней толпа народу ломится в железные двери, стараясь проникнуть на колокольню, и ломится потому, что какой-то слепой горбун не пускает туда, напирая широкою, неуклюжею грудью на дверь. Богомолец сам начинает продираться на колокольню. За копейку его пускают. Вошел он в первый ярус, тут народ идет во второй, и он за ним. Кто-то хочет перелезть через перила на монастырскую крышу и перелезает; весь народ смотрит на смельчака, вслед за которым лезет другой; железные листы кровли гремят под их ногами. Частный пристав погрозил им пальцем с крыльца собора, и они сели на крыше на корточках. И опять томительное молчание. Вокруг монастыря лежат толпы баб и мужиков. Разговоров нет никаких: – про свое, про домашнее говорить еще успеют в дороге и дома. Сюда они шли добровольно, не так, как на барщину или по требованию станового: – зачем-нибудь им это было нужно. На колокольне раздались удары колокола; лежавшие подняли головы, встали, поглядели, почесались и легли.
Я сидел за воротами постоялого двора.
Рядом со мной, тут же на лавочке, сидели: сельский дьячок и солдат, оба пожилые; солдат был отставной.
Дьячок задавал ему отрывочные вопросы, солдат отвечал ему тоже полусловами, растирая на ладони табак.
– Какой губернии?
– Новгородской.
Молчание.
– Новгородской? – переспрашивал дьячок.
– Новгородской губернии, – повторял солдат.
– Гм!
И молчание.
– Тихвинского уезда, – произносил он как бы в раздумье, спустя некоторое время: – Новгородской губернии, села Спасского.
– Большое село?
– Село у нас большое.
И потом:
– У нас село большое, большое село!
– Большое?
– Большое село… Семьсот дворов…
– У-у-у!..
– Да! Село богатое. Богатое село!
И опять молчание.
– Эта медаль где получена?
– За Польшу!
– За польскую кампанию[7 - Польская кампания. – Имеется в виду подавление царскими войсками восстания за независимость в Польше в 1863 году.]?
– За польскую.
– То-то, я гляжу, новенькая.
Солдат поглядел молча на свою медаль.
– Мы тогда три месяца выстояли в Радомской губернии…
– Что же? как?
– Насчет чего?
– Куда ж теперь? – сказал он в недоумении.
– Пойдемте чай пить, – сказал я.
– Грех бы?..
– Как знаете.
– Да уж пойдем, пойдем. Обедни начнутся в двенадцатом часу… Куда деться?
Но выпив одну-другую чашку почти молча, купец сказал:
– Нет, надо отстоять раннюю, отделаться да пойтить по рынку потолкаться… Поздняя-то обедня, ведь она до трех часов протянется…
И ушел.
Я посидел немного и пошел разыскивать Павлушу Хлебникова. В тарантасе его не было. Поднявшись во второй этаж каменного постоялого двора, я нашел его в широких новых сенях: он умывался. Перед ним стояла кухарка с корцом воды и чему-то смеялась, прикрывая рот рукою.
Завидя меня, он молча махнул мне рукою, как бы говоря: «ступай, ступай!» Я не понимал, в чем дело.
– Нет ли полотенчика? – сказал он, обращаясь к кухарке.
– Нате! – послышался откуда-то девичий голос.
Из раскрытого, выходившего в сени окна, из-под опущенной шторы, высунулись пальцы женской руки, с колечком на мизинце, и подали полотенце.
– Покорно вас благодарю!
Рука спряталась, а в комнате, из занавешенного окна которой она высовывалась, послышался смех молодых голосов.
– Не хотят к обедне-то! – усмехаясь, прошептала кухарка.
Павлуша, очевидно, тоже не спешил к обедне. Я оставил его и ушел на улицу…
III
Была поздняя обедня. Главная соборная церковь, где находился угодник, была битком набита господами, наехавшими из окрестных деревень, городской аристократией, купечеством и теми из простонародия, которые успели пробраться заблаговременно. Церковные двери были заперты, и на паперти стояли частные пристава и будочники, пропуская благородных господ и провожая дам. Массы других богомольцев наполняли монастырский двор и большими толпами разлеглись вокруг высокой монастырской стены. Было глубокое молчание – молчание необыкновенно томительное, – в котором, кроме терпения, я не мог ничего видеть. Изредка слышался голос кликуши в толпе, и тогда возбуждалось внимание, но потом опять та же тишина, терпение и молчание.
В проходе под колокольней толпа народу ломится в железные двери, стараясь проникнуть на колокольню, и ломится потому, что какой-то слепой горбун не пускает туда, напирая широкою, неуклюжею грудью на дверь. Богомолец сам начинает продираться на колокольню. За копейку его пускают. Вошел он в первый ярус, тут народ идет во второй, и он за ним. Кто-то хочет перелезть через перила на монастырскую крышу и перелезает; весь народ смотрит на смельчака, вслед за которым лезет другой; железные листы кровли гремят под их ногами. Частный пристав погрозил им пальцем с крыльца собора, и они сели на крыше на корточках. И опять томительное молчание. Вокруг монастыря лежат толпы баб и мужиков. Разговоров нет никаких: – про свое, про домашнее говорить еще успеют в дороге и дома. Сюда они шли добровольно, не так, как на барщину или по требованию станового: – зачем-нибудь им это было нужно. На колокольне раздались удары колокола; лежавшие подняли головы, встали, поглядели, почесались и легли.
Я сидел за воротами постоялого двора.
Рядом со мной, тут же на лавочке, сидели: сельский дьячок и солдат, оба пожилые; солдат был отставной.
Дьячок задавал ему отрывочные вопросы, солдат отвечал ему тоже полусловами, растирая на ладони табак.
– Какой губернии?
– Новгородской.
Молчание.
– Новгородской? – переспрашивал дьячок.
– Новгородской губернии, – повторял солдат.
– Гм!
И молчание.
– Тихвинского уезда, – произносил он как бы в раздумье, спустя некоторое время: – Новгородской губернии, села Спасского.
– Большое село?
– Село у нас большое.
И потом:
– У нас село большое, большое село!
– Большое?
– Большое село… Семьсот дворов…
– У-у-у!..
– Да! Село богатое. Богатое село!
И опять молчание.
– Эта медаль где получена?
– За Польшу!
– За польскую кампанию[7 - Польская кампания. – Имеется в виду подавление царскими войсками восстания за независимость в Польше в 1863 году.]?
– За польскую.
– То-то, я гляжу, новенькая.
Солдат поглядел молча на свою медаль.
– Мы тогда три месяца выстояли в Радомской губернии…
– Что же? как?
– Насчет чего?
