Наблюдения одного лентяя

– Это как деревня-то называется?

– Не знаю.

– Это – Красные Дворы, – ответил купец сам себе, ибо давно знал эти места, как свои пять пальцев.

Мы молчали.

– А что, господа, – сказал купец: – в котором часу в обители начало звону будет?

– В полночь! – отвечали мы.

– В полночь! – сказал купец. – Как чудесно!

Купчиха вздохнула. Она ехала к угоднику от стрельбы в голове.

– В полночь! – повторил купец. – Правда ли, нет ли, не знаю, сказывают, всенощная оканчивается в двенадцатом часу, а через час служение?

– Не знаю, – сказал я. – Мы в первый раз.

– Гм! В первый… Сказывают, дюже хорошо.

– Говорят, что хорошо.

– Хорошо!

Купчиха, ударясь о косяк виском, вздохнула и перекрестилась. Разговор пресекся. Съестной взгляд на вещи не приличествовал купцу по его состоянию и положению, а насчет звону много не наговоришь.

– Это какая деревня-то? – спросил он опять ямщика.

– Не знаю! – отвечал тот.

– Это Мымриха…

Разговор было опять пресекся; но неожиданно враг попутал купца, и он произнес:

– Тут воров теперича наползло – господи, боже мой!

– Где именно?

– А вокруг обители, страсть одна! Тут воры шатаются целыми табунами, из одной обители в другую так и переваливают. Меня раз как обчистили; дело было так…

Начался длинный, длинный рассказ про воров, сразу ожививший нашу, до сих пор довольно натянутую, беседу. Сначала купец рассказал, как его обокрали у Митрофания; потом купчиха начала рассказывать про свояченицу, которую среди бела дня обокрали наиобразцовейшим образом. Интересны были не процессы кражи, а оживление, с которым шел этот разговор.

Видно было, что купец ехал поразмять кости, засидевшиеся за прилавком, и отвести душу, одеревеневшую от постоянного сосредоточения на том, что «уступить нельзя» и «самим дороже».

Мы так подружились, что купец предложил нам отправить жену в странноприимный дом, а сам хотел остаться с нами где-нибудь в трактире.

– Всё чайку попьем! – сказал он.

– Перекрестись! – дернула его за руку жена: – аль не видишь? – колодец святой!

Купец снял шапку, перекрестился и сказал:

– Право, попили бы, господа?

Далее шел разговор о нынешних и старых временах. Сущность разговора была та, что теперь пошло в ход мошенничество, тогда как прежде его и слыхом не было будто бы слышно.

Между тем на дворе темнело сильно; ночь была жаркая, с тучами, без звезд.

Вдали, в стороне уездного города, виднелись огоньки, и ярко горела внутренность соборного купола над мощами угодника.

Фигуры богомольцев поминутно мелькали целыми толпами мимо нашего тарантаса.

– Марья Кузьминишна! – дернув за рукав жену и указывая ей на купол, произнес купец: – Глянь: кумпол-то!

Купчиха глянула и перекрестилась:

– Уж как хорошо!

– Дивно! – сказал купец; но намерения своего отправиться с нами в трактир не бросил.

Когда тарантас наш заколесил по темным, изрытым канавами и ямами улицам уездного города, он опять сказал жене:

– Право, тебе к Амелфе бы Тимофевне, в странноприимный! По крайности спокойнее.

– Ну-к что ж!

В голосе купчихи слышалось недовольство, несмотря на то, что муж говорил, повидимому, ласково; по всей вероятности, она коротко знала, что значат эти ласковые приглашения. Сдав жену в странноприимный дом, купец громко крикнул извозчику: «пошел!» и, судя по жесту, употребленному им при этом, намерен был провести время весело.

– В первом часу звон-то? – спросил он у извозчика.

– В первом.

– Теперь девятый час. Пошел! Еще много времени, валяй к Синицыну!

У Синицына был трактир, где мы нашли водку и жареную рыбу. Но оживленной беседы с купцом не состоялось: усталость клонила нас ко сну. Павлуша Хлебников совсем раскис, ничего не слыхал и не понимал, и когда мы, наконец, улеглись все трое в том же тарантасе на дворе, так как во всем городе не было угла, где бы уже не было набито битком, он заснул как убитый. Мы лежали рядом с купцом и молчали. О чем было говорить нам? Купец, видимо, настроивался на религиозный лад. На этот лад настроивалось, кроме нас, множество народу, лежавшего тоже в тарантасах и телегах, которыми был загроможден двор. Но, как они ни налаживались, ничего не выходило, кроме вздохов и вопросов о звоне.

– Когда звон-то? – слышалось в одном углу.

– В первом часу, – отвечало сразу человек пять.

– В первом?

– В первом часу звон.

– Что это?

– Про звон спрашивают.