Дети Великой Реки

– А что будет с Атти и Нгангатой? – спросил Перкар.

Голова его слегка кружилась. Песня оставила ощущение гордости тем, что сам он истинный человек. Должно быть, он выпил все же больше, чем ему казалось, пока слушал Эруку.

– Герои совершают подвиги только втроем или всемером. Никогда впятером, – прорычал Апад. Он потянулся к своей чаше с воти, но, задев рукой, перевернул ее. В темноте захихикали – значит, девушки все еще подсматривали за ними. – Ха! Поглядим, что там такое. – Апад поднялся и, шатаясь, исчез в ночном мраке. Посмеиваясь, Эрука последовал за ним.

Перкар смотрел, как оба скрылись в темноте. Восторженное настроение понемногу стихло, но все же в песне Эруки что-то было, что-то важное…

Почему она ударила его по щеке? Почему назвала мальчишкой? Богов можно убить. И если Безумный бог мог умереть, значит, и Бог-Река тоже смертный. Конечно же, это так и есть, люди об этом знали. В доме Владыки Леса, несомненно, хранятся какие-то вещи, с помощью которых можно убивать богов.

Небо постепенно очистилось, и Перкар подумал, что завтра будет хороший день. Не без усилия он встал на ноги и двинулся по пустырю. Проходя мимо сторожевой башни, он помахал рукой стражнику и прошел за ворота.

– Поздновато, – сказал часовой. – Я скоро закрою ворота.

– Не хочу пачкать хозяйский двор, – объяснил Перкар.

Темная фигура стражника, маячившая на башне, как показалось Перкару, кивнула. Он спустился с холма и облегчился на сырой от ночной росы траве. Потом он еще немного прошел вперед к вытянутой в ряд полосе ив, где, он полагал, должна была быть речка.

– Куда же ты течешь, бог или богиня? – спросил он шепотом, но речка – или правильнее было бы сказать, ручей – ничего не ответила. Подумав, Перкар решил, что он знает. Они сейчас были в долине, соседней с их долиной. И этот ручей рано или поздно должен был попасть на отцовское пастбище. Голова у Перкара шла кругом, тепло от выпитого воти поднималось вверх от живота. Как послать ей весточку, чтобы она узнала, что он здесь? Узнала о том, что он задумал. И какое жертвоприношение он ей готовит.

Он догадался, как лучше всего поступить. Вытащив маленький ножик, которым он обычно пользовался, когда вырезал шнурки из кожи, он сделал надрез сверху на руке. Надрез получился глубже, чем он хотел – виновато все то же воти! – но это его не очень огорчило, так как рана была сверху. Он промыл ее в ручье, пустив в него свою кровь. Она чувствует кровь, и она узнает, что он здесь.

Со стороны ворот раздался свист. Еще несколько капель крови скатились в воду. Перкару вдруг стало легко на душе, его охватило какое-то странное радостное чувство. Он быстро дошел до амбара и крепко уснул.

ИНТЕРЛЮДИЯ

ДЖИК

Надраенная до блеска половица палубы скрипнула под ногой Гхэ. Он замерз, пока стоял, прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь звук, но потом успокаивающий скрип половицы аккуратно влился в сотню других деревянных вздохов мягко покачивающейся на волнах баржи, в пение лягушек и ночных птиц в Желтоволосой Трясине, чуть ниже по течению.

Лицо с острыми чертами, скрытое тенью, все перекосилось от сардонической ухмылки над своей же собственной нервозностью. Большим пальцем он потер едва заметный шрам на подбородке и прошептал:

– Я серебряное лезвие; я ледяной серп.

Затем он двинулся дальше и незаметно проскользнул мимо стражника, клюющего носом на посту, может быть, загипнотизированного далекими огнями города или еще более далеким светом звезд. Окутанный самой черной густой тенью, Гхэ прошел беспрепятственно, как дым, сквозь арку, украшенную листьями из чистого золота, в просторную каюту. Неслышно ступая по дорогому ковру, вытканному в далеком экзотическом Лхе, он направился к огромной кровати с простынями тончайшего полотна.

Гхэ не имел ни малейшего представления, почему именно ему было велено убить спящего в этой постели человека. Его никогда не посвящали в подробности. Ему полагалось знать только, кого надо убить и где найти жертву. Для чего это делается – таким вопросом он даже не задавался. Это его не касалось. Ребенком он убивал за несколько медных грошей. И теперь его умение пригодилось жрецам и самой Реке.

Он вдруг увидел, что постель пуста, и мурашки забегали у него по спине. Огни на барже были потушены. Он следил с лодки, на которой его привезли, как они постепенно гасли. Пустая кровать означает, что жертва его что-то заподозрила и сейчас прячется в темноте и ждет, когда за ней придет смерть. И вдруг неожиданный сюрприз. Гхэ быстро повернулся на цыпочках и сразу же нагнулся, обшаривая глазами каюту. Мгновение спустя он вздохнул с облегчением. Он явно переоценил этого торговца, этого Дьюну, впрочем, как и сам Дьюна переоценил себя. Все было в порядке, Дьюна мирно спал в кресле, и силуэт его вырисовывался на фоне залитого огнями города.

Однако чувство облегчения было недолгим – оно ушло так же быстро, как и пришло: возле тени спящего маячила еще одна тень.

– Ага, – прошептал Мрак, – хваленый джик, насколько я понимаю.

Гхэ не ответил. Если не повезет и он погибнет, не должно быть никаких доказательств, что он действительно джик. На нем нет эмблемы, нет ничего, что бы свидетельствовало о его связи с жрецами. В отличие от членов других сект, джик не был кастрирован, и потому эта улика тоже отпадала. Выдать его могли только слова, его сверхосведомленность. Гхэ знал много, но далеко не все.

На клинке, торчащем из промасленных ножен, заиграл, будто серебристый угорь, лунный свет.

– Джик, – снова заговорила тень. – Я Син Турук, уроженец древнего города Колем. Ты слышал когда-нибудь про Колем?

Гхэ по-прежнему молчал, но тень не унималась:

– Колем славится разнообразием экспорта: масло дерева какла, текстиль… и конечно же воины. Обучение воина начинается с момента, когда он может удержать в руках меч. Воинов там очень ценят.

Сверкнули белые зубы на темном лице. Со свистом взметнулся в воздух меч.

– Мой хозяин пьяный дурак, – сказал Син Турук. – Но он хозяин, ничего не поделаешь. – Он прыгнул, как пантера, и мягко опустился на кончики пальцев на расстоянии вытянутой руки от Гхэ. Гхэ выбросил вперед руку с мечом, целясь в самое сердце, но противник отскочил в сторону, и меч даже не задел его. Гхэ сразу же понял свою ошибку – Син только и ждал, что он сделает этот неверный выпад. Теперь уже не было времени нанести второй удар мечом. Он кинулся плашмя на землю, и меч Сина просвистел у него над головой. Затем он ловко ударил Сина ногой по лодыжкам, и тот упал. Все оказалось удивительно просто, но у Гхэ не было уверенности, что Син не рассчитал заранее и этот прием и, перенеся центр тяжести, обезопасил себя при падении. Эта догадка спасла Гхэ жизнь, так как Син, вместо того чтобы бесполезно барахтаться на полу, навалился всем телом на Гхэ, хлестая его лунным серпом со сверкающими краями, который он держал в руке. Гхэ выронил меч и, лежа под обрушившимся на него градом, ухитрился высвободить сильные руки и ударить врага по шейным позвонкам. Издав хриплый звук, Син еще раз стеганул его серпом и затих. Он, скорее всего, был мертв или по крайней мере ранен, и Гхэ успел змеиным движением выхватить кинжал и всадить прямо в сердце Турука, пошевелить внутри и вытащить. Син умер молча, не уронив достоинства великого воина.

– Ледяной серп, – шепнул Гхэ умирающему, когда испуг в глазах его сменила пустота, – зато ты отлично сражался.

Болван, спящий на палубе, не слышал ни звука из того, что произошло. Гхэ вздохнул и всадил нож в три ключевые артерии – в сердце, основание черепа и в висок. Он сохранил жизнь остальным стражам для того, чтобы они устыдились и поняли, какая великая битва гигантов завершилась у них под носом, а они так ничего и не заметили.

По пути обратно на берег он воздал честь Син Туруку, пролив в Реку несколько капель крови. Обмакнув палец в крови, он поднес его к подбородку, где был шрам от первой раны, полученной им в бою. Но для жертвы, ради которой все было затеяно, испустившей перед смертью лишь вздох, пропахший дорогим вином, Гхэ не сделал ничего.

VII

ДУХИ И ЖЕЛАНИЯ

– Ты погубила книгу, которой пять сотен лет, – сказал Ган, но сказал на этот раз спокойно, без злобы.

– Она была погублена до меня.

Ган вздохнул.

– Нет, она была повреждена, но ее можно было восстановить, теперь же она окончательно загублена.

Хизи подняла глаза от работы, которую делала – наклеивала фрагменты таблички Второй Династии на новый лист, – и встретилась с жестким взглядом старика.

– Ты не думаешь о том, что ты делаешь, в этом вся беда. Мысли в твоей дурацкой головенке заняты всякой ерундой.

Ничего, придет и мой час, думала Хизи, делая усилия, чтобы ее не выдал ни один мускул на лице. Настанет день, когда я буду взрослая, знатная дама, и ты исчезнешь в одну прекрасную ночь, Ган. Я велю Тзэму схватить тебя и запихнуть в водосточную трубу.

– Вот-вот, об этом я и говорю, – взъелся Ган. – Глаза мечтательные и глупые. – Он мгновенно оказался у ее стола. – Сюда смотри. Вот здесь то, что ты делаешь. – Он жестом указал на табличку. – Вот это. Собери в кучку пальцы и мозги в кои веки.

– Я этим занимаюсь уже в двадцатый раз, – едва слышно сказала Хизи. – Нельзя мне делать что-нибудь более интересное?

– Например?

– Не знаю. Ты упоминал о каком-то индексировании.

– Ты этого делать не можешь. Ты еще не умеешь читать как следует.

– Мне надоело делать то, что я делаю.

– Однако ты должна стараться делать это хорошо. Почему я обязан тратить свои силы на то, чтобы научить тебя чему-то новому, когда ты еще не доказала, что можешь как следует справиться с простейшим заданием. Прежде чем учить тебя индексировать, я должен научить тебя читать, а я не намерен тратить впустую огромное количество времени, которое для этого потребуется.

– Но я ведь уже могу немного читать, – начала было Хизи, но остановилась, подумав о том, что, может быть, стоит и потерпеть, если она научится читать, – будет хоть какая-то выгода от этой тяжелой кабалы.

– А теперь помолчи, – рявкнул Ган. – Когда ты сможешь склеить две простые страницы без уродливых налезающих один на другой швов, тогда и поговорим о том, чтобы заняться чем-то другим. Или… – На лице его мелькнуло какое-то хитрое выражение, и он задумался на мгновение, очевидно, что-то просчитывая и выгадывая. Потом он неожиданно налег на стол, низко наклонившись, так, что глаза его теперь были совсем близко от глаз Хизи. – Или же ты уйдешь прямо сегодня. И можешь не возвращаться. Толку от твоей работы я не вижу, а долг свой ты так и не выплатила. Пока ты здесь, каждый день жду нового ущерба. Официально я сообщу, что соглашение выполнено и претензий нет. Завтра не приходи. Ни завтра, ни в какой другой день. – Губы слегка раздвинулись в улыбке, он выпрямился и отошел, ни разу не оглянувшись. Когда вечером она, наконец, разогнула спину, отложила пасту и направилась к выходу, он даже не повернул головы. И она молча ушла.