Демон в полдень

– Элю, мать девочек, изнасиловали. Как-то вечером она вместе с подружкой возвращалась с танцев. Так как идти было достаточно далеко, а у девушек за вечер устали ноги, они решили срезать путь домой через пустырь. В какой-то момент Эля заметила, что у неё расстегнулся ремешок туфельки. Она наклонилась, чтобы застегнуть его, а когда поднялась, подруги уже рядом не было. Оглянувшись по сторонам и не увидев знакомой фигуры, она быстро побежала вперед, предполагая, что та просто не заметила, как Эля остановилась и сейчас находится где-то совсем рядом. В тревожном одиночестве девушка прошла практически половину пути, но подруги по-прежнему не было видно. Ощущая нарастающий страх, Эля пошла быстрее, как вдруг услышала стон, а после – едва разборчивый шепот. Девушка замерла, затаила дыхание и прислушалась. Звуки шли из-за забора, которым с одной стороны заканчивался пустырь. То была территория заброшенной ткацкой фабрики, остановившей свою работу больше пяти лет назад. До дома Эли оставалось совсем немного. Следовало обогнуть тонувшее во мраке бывшее промышленное здание с левой стороны, пройти вдоль невысокого забора около пятисот метров и выйти уже на свою улицу.

…Превратившаяся в статую девушка минут пять напрягала как слух, так и зрение, пытаясь понять, послышались ли ей эти странные звуки или же там, за металлическим штакетником действительно кто-то находился. Но вокруг стояла тишина. Ночное равновесие лишь изредка нарушали шум летнего ветра и пение сверчков. Эля собралась уже двигаться дальше, как вдруг стон опять повторился. На этот раз гораздо громче прежнего, благодаря чему Эля узнала в нем голос подруги. Уже ни о чем не думая, она рванула на звук. Добежав до забора, хрупкая, но отважная девушка протиснулась между прутьями, пробралась на территорию фабрики и практически тут же увидела очертания тела, лежащего на земле. В ту ночь светила полная луна и небо было практически безоблачным. А потому девушка практически мгновенно узнала приметный наряд подруги – белое платье с пышной юбкой, украшенное красными маками. Не задумываясь об опасности, Эля подбежала к несчастной. Та лежала животом вниз и не реагировала на громкий шепот испуганной девушки, пытающейся привести подругу в чувство. Поняв, что так она ничего не добьется, Эля с большим усилием перевернула подругу на спину. И закричала от ужаса. Глаза подруги были распахнуты и стеклянным взором глядели в бесконечность. Некогда красивое платье было залито кровью. Подол задран, бесстыдно демонстрируя верхнюю часть бледных бедер и разорванные чулки, также окровавленные. Живот девушки был раскурочен, а внутренности торчали наружу. За те пару мгновений, в течении которых Эля смотрела на труп подруги, её глаза успели выхватить ужасающие подробности, навеки оставшиеся в памяти – рваные лоскуты кожи, вывалившийся на землю кишечник, торчащий осколок ребра.

Не успела девушка в полной мере осознать произошедшее, как кто-то схватил её сзади, сильно сжав горло. Меньше минуты бесполезной борьбы и девушка сникла, потеряв сознание. Очнулась она в комнате, где не было ни окон, ни дверей. Источником света служила лишь одна небольшая лампадка, подвешенная к потолку и болтавшаяся по середине комнаты…

– Огонь в ней зажигали редко, – размеренно и без каких-либо интонаций рассказывала Илая, словно читала по написанному. – Эля не знала, кто это делал. Но это всегда происходило, когда она спала. Просыпалась, а в лампадке уже дрожало маленькое желтое пламя. В такие моменты девушке становилось немного легче. Свет рассеивал плотную тьму, в которой она находилось большую часть времени, и это помогало не сойти с ума окончательно. Хотя положение её было очень плачевным. Девушка не знала, как долго уже находится в плену. Ощущение времени было полностью утрачено. Иногда ей казалось, что она провела взаперти не больше недели. А иногда – что минуло уже несколько месяцев. В редкие мгновения просветления от наполнявшего сознание тумана она думала о родителях. Вспоминала убитую подругу. Плакала. И молилась, чтобы бог забрал её к себе и избавил от мучений. И от Него…

…Так она про себя называла человека, который приходил к ней. Просто «он». Она не знала его имени. И не видела лица, потому что этот человек приходил только тогда, когда комната погружалась в беспросветную тьму. Но совершенно точно это был молодой мужчина. Его кожа была мягкой и гладкой. А еще от него приятно пахло чуть сладковатой мятой. Он заходил, останавливался у двери и долго там стоял. В эти минуты Лола лежала, не шевелясь и практически не дыша, каждой клеточкой своего тело ощущая не себе его взгляд. Мысленно она убеждала себя в том, что это невозможно. Что он не может видеть в такой кромешной темноте, даже кошка ничего бы не увидела. И все же, она знала – он смотрит на неё. Потом он подходил к кровати, всегда медленно, словно не желая этого. Останавливался, как будто давая девушке немного времени смириться с его появлением, а после ложился рядом и брал её за руку. Так они могли лежать долго, часами. Лола отсчитывала каждый удар сердца, надеясь, что вот-вот оно ударит в последний раз. А мужчина держал её за ладонь, то рассеянно водя большим пальцем по тыльной стороне, то нежно царапая ногтем ладонь. Лоле казалось, что человек чего-то ждет от неё, но она никак не могла понять, чего именно. Да и не хотела понимать, наверное. Она просто надеялась, что он больше не придет. Или придет, но хотя бы не тронет её. На освобождение Эля уже не рассчитывала. Она сама не могла понять, почему смирилась со своей судьбой, почему не пыталась сопротивляться, не пыталась напасть, а после сбежать. Не то, чтобы такие мысли не посещали её голову. Просто она всегда отвергала их, как что-то неправильное и даже кощунственное. Она смирилась и безропотно ждала конца. Любого.

Как выяснилось в дальнейшем, убивать её никто не собирался. Появившийся в очередной раз человек вопреки обыкновению не стал долго изображать статую у порога. Вместо этого он вошел стремительно и быстро, взял Элю за руку и заставил обхватить пальцами нечто круглое и холодное.

– Пей, – приказали ей. И это был первый раз, когда он с ней заговорил. Когда она услышала его голос.

Пощупав другой рукой то, что ей вручили, Эля поняла, что это кувшин. Большой и, скорее всего, глиняный, стоявший где-то в холоде, потому что её пальцы быстро замерзли.

Ослушаться прямого приказа было невозможно, Эля поднесла к губам кувшин и пригубила содержимое. Внутри оказалась достаточно вязкая и терпкая жидкость на вкус напомнившая ей какой-то фрукт.

– Оно холодное, – тихо пожаловалась Эля, когда глоток ледяной жидкости обжог ей гортань и, отзываясь болью в груди, спустился по пищеводу.

Человек на её слова никак не отреагировал, а лишь аккуратно, но настойчиво подтолкнул кувшин ко рту. Девушке пришлось подчиниться и выпить все до дна. Едва за человеком закрылась дверь, как Эля ощутила невыносимое желание спать. Рухнув на подушки, она закрыла глаза. А когда открыла их, оказалось, что она уже не лежит в темной комнате, а сидит на каменном порожке родительского дома…

– Выяснилось, что Эля отсутствовала две недели. К этому моменту подруг всё еще продолжали искать практически всем городом. Немного придя в себя Лола рассказала все, что с ней случилось, – все еще в состоянии некой отстраненности продолжала говорить Илая. – Полиция отправилась туда, где по заверениям Эли она нашла видела труп подруги. Территория бывшей ткацкой фабрики были исследована вдоль и поперек, однако ни трупов, ни следов крови обнаружено не было. Так как в отличии от Эли, её подруга домой не вернулась, было начато расследование, которое вскоре основательно заглохло. Она твердила, что её подругу убили, а саму Элю похитили, но ей уже мало кто верил. Появились какие-то странные свидетели, которые указывали на то, что видели девушек после ухода с танцев в компании мужчин. По городу поползли неприятные слухи. Общественность быстро настроилась против жертвы, решив, что если её и держали где-то взаперти, то она сама в этом виновата. Вскоре даже родители Эли отвернулись от неё, поверив в то, что дочь загуляла с кавалером. А после просто побоялась вернуться домой и признаться родителям. Когда же они узнали, что она беременна, то и вовсе выгнали на улицу.

Илая вдруг дернулась и схватилась за край платья.

– А что было дальше?

– А? – женщина вздрогнула, все еще пребывая в каком-то непонятном мне состоянии. – Потом?… Потом она долго бродила по городу…

…Одинокая и всеми отвергнутая Эля думала, что ей делать дальше. Податься в монастырь или уехать в другой город? Другая бы на её месте сломалась, попыталась покончить с собой. Но Эля была не такой. В её характере всегда преобладали стойкость и рациональность. Она умела все раскладывать все по полочкам, так сказать, на составляющие. К тому же, по признанию самой девушки, сделанному уже значительно позже, в ней словно отсутствовали эмоции. Как будто их кто-то отключил и забыл включить. Рассказывая о своем прошлом, она призналась, что всё не может соотнести те события с собой. Будто бы они случились с кем-то другим, а она была лишь сторонним наблюдателем…

– Как бы ни было, в тяжелую для неё ситуацию Дом Света пришел ей на помощь, посчитав достойной. И позволил ей войти.

– Как это случилось? – спросила я, так как Илая вдруг умолкла, уставившись в пространство и явно прислушиваясь к чему-то, что мне было не доступно. На самом деле, мы было все равно, что она там пыталась услышать. Я хотела знать, как так получилось, что у хранительницы на стене висит фотография двух девушек, одна из которой просто копия Моли. Только несколько старше той, кем девчонка прикидывалась сейчас.

Илая вновь вздрогнула, словно отпрянув от плохого сна, и произнесла:

– Мы нашли Элю во внутреннем дворике. Ты его видела.

– Это там, где детишки бабочку ловили? – припомнила я.

Хранительница кивнула, все еще выглядя слегка пришибленной. Но по крайней мере, уже не вздрагивала:

– Да, там. Она спала под деревом, свернувшись в клубочек. Живот уже был достаточно заметным, а потому мы сразу поняли, что наша гостья на сносях. Но если Дом пустил её, значит, здесь её место. Мы разбудили незнакомку, провели в пустующую комнату, накормили и дали чистую одежду. Никто из нас ни о чем её не спрашивал – все было понятно без слов.

– А сама Эля? Неужели она не удивилась этому месту?

– Удивилась, – подтвердила мою догадку хранительница с кривой улыбкой, в которой таилась какая-то сдержанная насмешка. – Но не особо. Я же говорила, она не отличалась эмоциональностью. Но идти ей было некуда, а потому верховная разрешила девушке остаться жить с нами. С её стороны требовалась лишь небольшая помощь по дому, по мере сил и возможностей беременной женщины. Эля согласилась, но все мы видели, что она с нами ненадолго. Чувствовалось в ней какое-то томление, словно она чего-то выжидала. Пять месяцев прошли очень быстро и вот уже подошел срок рожать. Как-то под вечер мы услышали крики – у Эли начались схватки. Роды приняла одна из хранительниц, вскоре радостно сообщив, что у нас пополнение в виде двух вполне здоровых девочек. После того, как Эля разродилась двойней, наша жизнь вернулась в привычное русло. А спустя месяц проснувшись по утру выяснилось, что девушка ушла.

– Как ушла? – подпрыгнула я на месте.

Илая иронично пожала плечами:

– Вот так, просто ушла, оставив двух своих дочек, Ритану и Радомиру, здесь, с нами.

– Вы не пытались её найти? – спросила я, ощутив легкое омерзение.

– А зачем? – взглянула на меня Илая. – Она приняла решение и поступила так, как считала нужным. И сейчас, оглядываясь назад, я допускаю, что Эля поступила правильно. Она всегда поступала правильно, даже тогда, когда окружающим казалось, что она допускает ошибку.

Вот тут я окончательно запуталась.

– В смысле?

– Девочки оказались…непростыми, – хранительница явно пыталась тщательно подбирать слова.

– Рога у них на голове росли, что ли? – вспылила я.

– Нет, – спокойно отреагировала Илая. – Но было в них что-то, что страшило даже главную хранительницу. Была в них какая-то инаковость, что-то…чужое. Неправильное. Какая-то тьма, что клубилась на дне их детских душ. Даже будучи совсем малышками, они порой смотрели так внимательно. Слишком внимательно, слишком пристально. Иногда мне казалось, будто они рассматривают мои внутренние органы и как бы…примеряются. Знаешь, так лев, затаившийся у водопоя, рассматривает ничего не подозревающую лань, выжидает, чтобы напасть. В особенности, меня пугала Рита. Рада была…попроще, что ли. Хотя и у неё порой проскакивало нечто странное в поведении. Нечто хищное.

Я почесала затылок, пытаясь собрать полученную информацию в одну связную схему. Получалось плохо.

– Где сестры сейчас?

– Я не знаю, – словно бы через силу признала Илая. И вообще, в последние минуты казалось, что она все делает через силу. Даже дышит. – Девочки покинули Дом Света, как только им исполнилось по восемнадцать. Они даже не попрощались. Просто утром на следующий день после их совершеннолетия мы обнаружили две аккуратно застеленные кровати и пустые полки шкафов. У сестер было не много вещей, но те, что имелись, они все забрали.

– Фотография, – указала я на стену, – когда была сделана?

– Накануне их ухода, – поведала Илая. – Сестры не хотели фотографироваться. Но после долгих уговоров согласились.

– У одной из них на руке браслет, – продолжала я допытываться.

– У Риты, да, – Илая потерла шею, словно ей не хватало воздуха. – Когда-то он принадлежал их матери. Это единственное, что она оставила своим дочерям перед уходом. Рита носила его по праву старшей, она появилась на свет раньше Рады на пятнадцать минут.

Хранительница отвернулась и замолчала. Я же задумчиво обрисовала взглядом линию её профиля, размышляя о том, как так получилось, что с каждой минутой выглядит она все хуже и хуже. Кожа стала похожа на пергамент, местами отчетливо проявились морщины, уголки губ словно уехали вниз вместе с щеками. Теперь она уже не казалась красивой. Более того, она стала напоминать оживший труп. Товарищи в морге пободрее выглядят.

– Что еще вы должны мне передать? – задала я вопрос, который был очевиден с момента, как хранительница стала проявлять первые симптомы одержимости.

Люди ошибочно полагают, что одержимость – это что-то из области призраков и бесов, которые вселяются в тело и берут его под свой контроль. На самом деле, это не совсем так. То есть, призраки и в правду могут завладеть телом человека, но ненадолго. Кроме того, это должен быть очень сильный призрак, чтобы оттеснить истинного хозяина тела. Именно оттеснить, а не вытеснить. Человеческая душа никуда не девается в период одержимости или помешательства, как еще называют это состояние. Она просто теряет руль управления и садится на пассажирское сидение, чтобы превратиться в не дееспособного наблюдателя. Помешательство может длиться день, неделю или месяц – все зависит от возможностей фантома. Но рано или поздно расстановка сил меняется. Душа начинает вновь ощущать свою связь с телом, словно трепещущая и едва заметная тонкая ниточка, протянутая между ними, превращается в толстый канат, становится сильнее и крепче, компенсируя потери. А призрак наоборот, слабеет и, в конце концов, становится перед выбором – либо уйти и попытаться найти новое тело, либо остаться и скорее всего погибнуть. Ведь две души, а призрак есть не что иное, как не упокоенная душа, не способны ужиться в одном теле.

А вот когда на человека воздействует маг – тут уже все гораздо хуже. Магия Душ относится к запретной, черной, магии. Для вторжения в тело человека маг проводит особый ритуал, который позволяет ему не только подчинить тело нужного человека, но и взять под контроль его разум. То есть, человек будет ходить, разговаривать, есть, спать и при этом даже самые близкие не заметят, что с ним что-то не так. Ведь все его привычки, все его повадки сохранятся, что отсутствует в случае одержимостью призраком. Порой человек сам может не догадываться, что он находится под воздействием магии. И вот это действительно страшно.

Илая встала, подошла к столу, двигаясь при этом явно через силу, словно механическая кукла. Выдвинула один из ящиков, достала небольшой белый конверт и положила у другого края столешницы. А после повернулась в мою сторону, уставившись в моё лицо бездумными глазами.

– Он знал, что ты придешь, – проговорила Илая. – Хасан. Он знал.

Я встала, повторила путь хранительницы и заняла место напротив неё. Единственная преграда между нами – стол. И белый конверт к которому мне не хотелось прикасаться.

– Что в нем? – спросила я, как раз в тот момент, когда тело женщины начало содрогаться мелкой дрожью.