Холодная комната

– Она за мной повторяет, – сказала Сонька, – но это зря. Я уж отказалась от мысли, что Гамлет правильно поступил, когда чуть не бросился с обнажённой шпагой на свою маму. Он должен был её задушить.

– Зачем? – изумилась Ленка, – чтобы лицо у неё сделалось распухшим и синим? Но это было бы свинством по отношению к маме!

– Но это – правильно. Шпага здесь ни при чём. Оружием нужно обороняться, а не закалывать матерей.

– За что он хотел её заколоть? – поинтересовалась Танька, ясно давая понять, что её устроит любой ответ.

– Разве это важно?

– Да.

– Она вышла замуж за нехорошего человека.

– За отца Гамлета?

– За того, кто его убил.

– Она была в теме?

Сонька вместо ответа сделала жест, который, по впечатлению Юльки, мог означать абсолютно всё что угодно. Но Танька, видимо, уловила его значение, потому что лицо её отразило серьёзнейшую работу мысли.

– Да, интересная ситуация! Но не знаю. По мне, так всё это бред.

Юльке стало грустно. Она спросила:

– Вы что, без водки пришли?

– Без водки, – был ответ Соньки, – но с коньяком. Но ты его пить не будешь. Он – для врача.

– Давайте лучше врачу отдадим гитару!

Закуску в виде рыбных котлет, а также стаканы взяли в буфете, послав для этого туда Ленку. Когда она выходила с блюдом, буфетчица – добродушная белоруска предпенсионного возраста, говорила ей:

– Ты приходи ещё, моя кисонька! Приходи, моя золотушка! Бывают же хорошие девочки! Где ты учишься?

– В МГУ, – пропищала Ленка, – на историческом факультете!

– Ой, моя ягодка! Так вам что, совсем стипендию там не платят?

– Да она вся уходит на общежитие!

– Ой, бедняжечка! Крохотулечка! До чего ж на дочку мою похожа! Дай-ка я вам ещё помидорчиков положу, мои золотые рыбки!

В стаканах был поганый компот. Пришлось его выпить. Достав затем из кармана куртки бутылку с акцизной маркой и содержимым цвета слабого чая, Ленка зубами сорвала пробку.

– Лей его весь, – предложила Сонька, – махнём по сто двадцать пять.

Когда, отдышавшись, взяли по куску хлеба и по котлете, Ленка заныла:

– Свинство! Вот свинство!

Сонька сопела.

– Я тебя, …, убью! – прохрипела Танька, – три этажа бухла – и нечего сшиздить, кроме бутылки с криво приклеенным фантиком, на котором написано «Коньяк Греческий»?

– Пошла на …! – взорвалась Ленка, – у тебя – пасть кривая, а на роже написано «шваль рязанская»!

– А в табло?!

– Да на, …, в табло!!!

Разнимала Юлька. У Соньки одна рука была занята помидором, другая – хлебом. Она только наблюдала, как и буфетчица, слышавшая весь спор. Взглянув на её лицо с пухлыми веснушчатыми щеками, можно было подумать, что и она хлебнула из принесённой Ленкой бутылки с надписью «Коньяк Греческий». Но поганый этот коньяк разжёг в Юльке силу. Ленке досталось от неё в челюсть, а Таньке – по лбу, после чего они успокоились и опять уселись на стулья. Юлька опять легла, едва ли не в первый раз за всю жизнь ощущая полную удовлетворённость своей работой.

– Мне-то за что? – пропищала Ленка, трогая челюсть, – я, вообще, при чём? Все отлично слышали, что она начала меня задирать! Как это животное, вообще, в больницу пустили?

– Лучше заткнись, – проворчала Танька, трогая лоб, – а то ведь ещё схлопочешь! Ты меня знаешь.

Сонька взяла второй помидор. Они были маленькие и вкусненькие. Буфетчица, покачав головой, вернулась к своим кастрюлям. Вскоре она повезла обед по палатам. Привезла Юльке.

– Можно на четверых? – попросила та, – девчонки голодные! Их в студенческом общежитии плохо кормят.

– Зато, как я вижу, неплохо поят!

Четыре порции белоруска всё же дала, пояснив при этом:

– Сегодня много народу выписалось, поэтому много порций осталось. Приятного аппетита.

– Огромное вам спасибо, – ангельским голоском отозвалась Ленка, взяв ложку, – когда профессоршей стану, возьму вас к себе работать! Кухаркой.

– Эх, миленькая моя! У меня соседка – профессорша. Так она уж пятнадцать лет одни сапоги, бедняжечка, носит! Пятнадцать лет! А ты говоришь, кухаркой!

– А сколько лет ей самой?

– Да уж пятьдесят. А толку-то что?

– Действительно, в таком возрасте нужно, кроме сапог, что-нибудь ещё надевать, – заметила Ленка под дружный хохот подруг, – иначе, конечно, толку не будет.

Борщ был неважным, зато пюре с теми же котлетами и кружочками масла сожрали быстро и молча. После обеда вчетвером пели детские песенки под гитару. Играла Танька, знавшая семь аккордов. За этим делом их и застал заведующий, который в пальто шёл к лифту.

– Уже поём? Славно! Значит, через недельку будем плясать, – пообещал он, потрогав лоб Юльки, – но всё же очень громко не пойте, поберегите силы. Температурка есть небольшая. Нога болит у вас?

– Почти нет. А вы что, уходите?

– Да. Вернусь в понедельник. И сразу – к вам. До свидания.

– До свидания!

Когда врач ушёл, Танька положила гитару и разревелась. Резко, без повода. Это было так необычно, что Ленка, Юлька и Сонька почти минуту глядели на неё с вытянутыми лицами, ничего не предпринимая. Танька рыдала, как над покойником, в три ручья.