Холодная комната

– Крокодильими.

– …! А слёзы не потекут?

– Да какая разница? Ты что, думаешь, крокодил от жалости плачет? У него слюни просто не могут течь без того, чтоб не текли слёзы.

– Так это и есть любовь! – воскликнула Сонька. Ленка и Юлька взглянули на неё с удивлением.

– Нет, нет, нет! – отчаянно замотала головой Ленка, – нет! Не любовь!

– Ну, а что ещё? Обычно сперва жалеешь, а потом любишь. Без жалости нет любви. Без слёз нет слюней. Логично?

На Танькин кашель со всех сторон бежали медсёстры. Они позвали врача. Он Таньку увёл и привёл обратно без пробки. По коридору бесцельно шлялся с палкой старик. Он злобно косился, проходя мимо, и, наконец, не выдержал.

– Да вы свиньи! Тупые, грязные свиньи! Кто вас воспитывал?

– Иди в жопу, дед, – огрызнулась Ленка, – мы всё равно тебе не нальём! Ещё ласты склеишь от такой водки, и тогда бабка твоя нам сиськи поотрывает.

– Да ты паскудница! – орал дед, – вы просто бессовестные! Вам что здесь, публичный дом?

– А мы что, даём здесь кому-то?

– Откуда вы такие взялись? Кто ваши родители? Вот бы мне на них посмотреть!

– Отличная мысль! Дай сюда костыль, я тебя к ним мигом спроважу!

Танька миролюбиво сунула ворчуну банан. Старик отмахнулся, сказав, что он – не орангутанг и что обязательно пойдёт жаловаться врачу. Сонька начала имитировать предынфарктное состояние. Юлька, вновь взяв гитару, стала играть романс «Ночь светла». Престарелый склочник, оравший, что таких в клетке надо держать, осёкся на полуслове.

– Играешь-то хорошо, – пробормотал он, когда отзвенел последний аккорд, – эх, девочки, девочки! Что у вас в головах творится? Должно быть, Бог один это знает.

И, стуча палкой, грустно зашаркал в свою палату.

Матвей пришёл после ужина. Водка к этому времени уже кончилась, как и деньги. Однако, Ленка, Танька и Сонька, казалось, не были рады видеть Матвея. Они вдруг все как-то разом стихли и напряглись. Он также не улыбался. Его злой взгляд лишь скользнул по Юльке, как по какому-то ничего не значащему предмету. И это Юльку задело.

– Матвей, привет! – сказала она осипшим от водки голосом, – у тебя проблемы?

– Вроде того, – ответил Матвей и стал снимать куртку. Три коломчанки тотчас вскочили и забежали за свои стулья, как будто те могли быть преградою между ними и разъярённым Матвеем.

– Это не мы! – пропищала Ленка, – честное слово! Клянусь, не мы! Это были воры!

– Заткнись, овца! – процедила Сонька и очень громко прибавила, – что случилось? Ты хоть скажи, что случилось?

Танька только моргала, силясь изобразить лицом своим возмущённое изумление. Но лицо ей не подчинялось.

– Идите сюда, ко мне, – приказал Матвей, сев на койку. Ленка, Танька и Сонька повиновались, как бандерлоги, которых позвал Каа. Матвей, стиснув кулаки, начал говорить, и из его слов Юлька поняла, что случилось. Приехав вечером на Новокузнецкую, он увидел, что из квартиры исчезло всё – картины, рояль, золотые ложки, вазы, иконы, книги.

– Это не мы, – повторила Ленка, когда Матвей умолк, сорвав голос, – честное слово! Зачем нам вся эта дрянь? Золотые ложки мы никогда не видели, что ли? Да это просто смешно! Если бы там были конфетки, то я бы штук пять взяла, может быть, но на другой день купила бы десять!

– Заткнись, овца, – повторила Сонька, – Матвей, прости нас, пожалуйста! Мы нечаянно.

Матвей молча прижал ладони к вискам. Юля Кременцова смеялась. Ей было очень смешно. Она умерла во вторник.

Глава шестнадцатая

Весна была затяжная. Только к началу мая пробились из-под земли первые ростки, запахло черёмухой и сиренью. Проклёвывался сквозь краткую темноту предпраздничный день – восьмое. Солнце едва взошло. Туман над рекой ещё не вполне рассеялся. Его хлопья плыли вниз по течению, уменьшаясь и становясь прозрачней с каждой минутой.

Со стороны небольшого города с железнодорожным вокзалом ехал по очень старой, узкой бетонке, тянущейся среди бескрайних полей, такой же невзрачный, старый автобус. Он вёз к райцентру рабочих. У поворота на Кабаново автобус остановился. Передняя его дверь с грохотом сложилась, и вышла женщина. На ней были модные кеды, джинсы и кофточка. На плече у неё висела довольно большая сумка. Поблагодарив водителя в кепке, который тоже сказал ей что-то приятное и продолжил путь через левитановские просторы, женщина огляделась по сторонам. Тут всё было ей знакомо. Необозримая ширь лугов с обеих сторон реки под лучами солнца дымилась молочно-розовым паром. Заречный лес бесстрашно совал мохнатые свои лапы в огненный океан зари, разлившийся на полнеба. А впереди, до верхних лесов, чернели распаханные поля, прорезанные оврагами. На горе раскинулось Кабаново. За восемнадцать лет оно сделалось ещё больше – в нём много строили. К нему женщина не пошла. Она зашагала вслед за автобусом к небольшой деревне, мимо которой тот пропылил, скрипя на ухабах. То была Нижняя Кабановка. Она стояла в углу реки и оврага. Этот овраг тянулся среди полей, мимо Кабаново, к гребню возвышенности. На гребне зеленел дуб. Его было видно за двадцать пять километров.

Разглядывая дома и лающих на неё собак, женщина прошла сквозь маленькое селение, и, спустившись к ручью, присела на корточки, чтоб напиться. Вода была ледяная. Ветер звенел высокой, сочной травой. Кузнечики стрекотали, казалось, за каждым стеблем. Дышалось так замечательно, что теперь, после утоления жажды, хотелось только дышать, дышать во всю грудь. Идя вдоль ручья к Верхней Кабановке, женщина иногда останавливалась. Ей нужно было внимательно рассмотреть то бурный поток, бегущий среди камней под очень крутым обрывом, то одуванчики, то кусты с проклюнувшимися почками. Иногда она задирала голову и глядела из-под руки на дебри садов, цветущие над оврагом. За ними высились крыши с печными трубами.

Становилось жарко. Перед бугром, на котором стояла Верхняя Кабановка, ручей сворачивал в заросли. Перейдя его босиком, женщина обулась, после чего скользнула по деревушке лишь одним взглядом и пошла в гору, к большой деревне. Ей теперь трудно было идти с большой и тяжёлой сумкой. Одолев склон, она целую минуту стояла, пытаясь узнать деревню сквозь перемены, произошедшие с нею за восемнадцать лет. Не так уж их было много – по крайней мере, именно в этой части деревни. Дома стояли всё те же, дорога вверх тянулась всё та же. Но отличались они от детских воспоминаний столь же разительно, как, к примеру, взгляд с фотографии отличается от живого взгляда.

Чуть отдышавшись, женщина зашагала к дому с покатой крышей, который располагался за магазином. Дом тот был густо, со всех сторон обсажен кустами смородины и крыжовника. Тем не менее, даму в кедах заметили и узнали издалека, так как сквозь кусты прозвенел мальчишеский возглас:

– Тётя Марина приехала!

За ним вслед прозвучал другой, уже подростковый:

– Что ты орёшь? Это не она!

– Да как – не она! Посмотри на уши!

– Я тебя самого сейчас, сволочь, за уши оттаскаю! – послышался из окна уже женский голос, – ты что себе позволяешь?

Маринка вспыхнула, что случалось с ней всякий раз, когда она слышала что-то про свои уши. Но настроение у неё совсем не испортилось. Машкины сыновья, одному из которых было тринадцать, другому – семь, открыли калитку. Приобняв старшего и проделав с младшим всякие обезьяньи штуки, считающиеся нормой, Маринка выпрямилась и увидела Машку, стоявшую перед ней с довольным лицом. Кузины расцеловались, и, обменявшись сотнями тёплых слов, направились к дому.

– Какая ты молодец, что приехала! – повторяла Машка, вводя сестру на террасу с пластиковыми окнами, – просто умница!

– Да я завтра уже уеду.

– А что так скоро?

– Работа ждёт. Так я вам здесь точно не помешаю?

– С ума сошла? Я здесь просто от скуки дохну! У этих двух поросят – столько важных дел, столько важных дел, что им не до ерунды вроде матери! Паразиты! Зря я к свекрови их не отправила! Хоть на пару недель могла бы смотаться в Грецию.

– А отец не даёт им выехать заграницу?

– Конечно, нет! Ведь я из-за алиментов всю его фирму ко дну пустила.

Маринка вытащила из сумки бутылку водки, коньяк, несколько пакетов с разными соками, торт, нарезку и много-много конфет. Накрыли на стол. Сожрав все конфеты, мальчики убежали к каким-то своим друзьям, которые звали их. Маринка и Машка, выпив по паре рюмок, вспомнили прошлое. Потом Машка стала рассказывать о своей работе, об алиментах, о сыновьях и о тёте Ире, которая умерла два года назад. Маринка больше молчала.

– Что тебе врач сказал? – пристала к ней Машка, – нужно будет ещё ложиться в больницу?

– Да нет, зачем?

– Бедняжка моя! Пережить такое! Я представляю! А как Матвей твой?

– Нормально. А что, беседка ещё цела?