Ночь Ватерлоо

МАША. Гюльчихра здесь. Она сняла туфли, поэтому ходит тихо.

Анфиса вздыхает.

ГЮЛЬЧИХРА. Извините, что помешала вам расцарапать друг другу морды. Анфиса, ты кашу будешь сейчас?

АНФИСА. Попозже. Посиди с нами.

ГЮЛЬЧИХРА. Да ну вас к чёртовой матери! Я устала. Орите тише пожалуйста!

Поворачивается.

МАША. Гюльчихра! У меня был тоже денёк тяжёлый – три пары, но я сижу с человеком, которому ты вколола транквилизатор, и отговариваю его от самоубийства! Извини, Гюльчихра, но мне почему-то кажется, что заниматься этим должна не я, а присутствующая здесь аспирантка психиатрии.

АНФИСА. Стрельцова, что ты тут гонишь дерьмо по трубам? Это тебе с твоими заскоками психиатр нужен!

ГЮЛЬЧИХРА. (подойдя к Анфисе) Анфиса! Дай, пожалуйста, руку.

АНФИСА. Это ещё зачем?

МАША. Гюльчихра положит её на свою прекрасную грудь, и ты успокоишься.

Анфиса протягивает руку. Гюльчихра щупает ей пульс.

МАША. Гюльчихра сейчас в облегающих белых брюках с пятном от кофе и двумя пятнами от борща!

ГЮЛЬЧИХРА. Заткнись! (Отпускает руку Анфисы.) Анфиса, чем ты взволнована?

МАША. Очень странный вопрос! Дураку понятно – тем, что ты взяла её за руку.

ГЮЛЬЧИХРА. Я просила тебя заткнуться! Анфиса, ты мне ответишь?

АНФИСА. Я не взволнована, я слегка взбешена. Прикинь – она заявляет, что я тебя к ней ревную!

ГЮЛЬЧИХРА. А почему она так решила?

АНФИСА. Понятия не имею! Я ей спокойно сказала – если ты сунешься к Гюльчихре, она тебя так приложит, что ты от стенки не отскребёшься! Завязывай, говорю, нести всякий бред, а то пожалеешь! А ей, по ходу, плевать на то, что я говорю. Она мне сознательно мозг выносит!

МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!

ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?

МАША. Что она орала, как ненормальная! Её всю до сих пор колотит от злости! Смотри, не проговорись ей, что я тебе вчера помогала сделать укладку, а то здесь будет истерика! Она с третьего класса влюблялась в худых брюнеток и своей ревностью изводила буквально всех!

АНФИСА. Да, да! И ещё, Гюльчихра, смотри не проговорись, что это моя идея была с укладкой и макияжиком, потому что мне нужно было спокойно поговорить с её Димочкой, от которого мой мобильник скоро уже расплавится!

МАША. Покажи телефон!

АНФИСА. Думаешь, он звонит мне со своего мобильника, что ли? Тяжёлый случай!

МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!

ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?

МАША. Скажи, для кого ты сейчас надела вот эти белые брюки?

АНФИСА. Конечно же, для тебя! Я ей много раз говорила, что белый цвет тебя раздражает.

МАША. Да что ты врёшь? Гюльчихра, скажи ей!

ГЮЛЬЧИХРА. Что я должна сказать?

МАША. Чтоб она заткнулась!

ГЮЛЬЧИХРА. Заткнитесь обе! Вы мне осточертели! Я пришла никакая, я хотела лечь спать! Анфиса, скажи мне, за что я тебе плачу – за две комнаты или за три палаты для буйных?

АНФИСА. Да почему за три?

ГЮЛЬЧИХРА. Потому что вы каждый день гоняетесь друг за другом по всей квартире и все громите! Меня это задолбало! А ну-ка, быстро сядь на диван!

Анфиса нехотя подчиняется.

ГЮЛЬЧИХРА. (сев на стул) Объясните, что спровоцировало конфликт? О чём вы тут говорили до моего прихода?

АНФИСА. О Лобачевском. О каше. О контрацепции.

МАША. О тебе.

ГЮЛЬЧИХРА. Гремучая смесь! Полагаю, я – детонатор. Что вы не поделили, кроме меня – контрацепцию, Лобачевского или кашу?

МАША. Мы говорили ещё о смерти. Но смерть мы, кажется, поделили. Точнее – смерть разделила нас, потому что Анфиска бегает от неё, а я за ней бегаю.

ГЮЛЬЧИХРА. (помолчав) Теперь ясно, откуда выплыл господин Лобачевский! Конечно – если вас разделила смерть, то соединить вас мог только он. Параллельные прямые пересекаются! Женщины, разделенные с жизнью смертью своих мужчин, вернулись бы к жизни, если бы господин Лобачевский сошёл с портрета и доказал, что это возможно! Но господин Лобачевский не променяет портрет на телеэкран. Он – не идиот, хоть и гений! И не скотина, хоть и мужчина.

Взяв чашку, пьёт.

МАША. А мой папа – скотина! Он отобрал у меня мотоцикл и пригрозил, что если я ещё раз заминирую МГУ – он пальцем не шевельнёт, чтобы меня от дурки отмазать!

ГЮЛЬЧИХРА. Да?

МАША. Он думает, что я – быдло, и мною можно манипулировать! Ни ему, ни его дружкам за красной стеной это не удастся! Я ничего не боюсь, и мне мозги не засрёшь тупой пропагандой – типа, встаём с колен, но кругом враги, так что всем заткнуться и ходить строем! Ага, угу! Разбежались! Пускай вернут мотоцикл, легализуют марихуану и проституцию, разрешат гей-парад, уберут цензуру из интернета, попсу пускай запретят, разгонят полицию и перенесут столицу в Новочеркасск – тогда вот я, может быть, завяжу с терроризмом! Но не со шмалью.

ГЮЛЬЧИХРА. Ты в самом деле, реально что-то взрываешь?

АНФИСА. Да ничего она не взрывает и никакой взрывчатки у неё нет! Она просто звонит в полицию и орёт, что университет заминирован! Один раз менты взяли её за жопу, но отпустили, когда узнали, кто её папа.

ГЮЛЬЧИХРА. (ставя чашку) На месте этого папы я бы ей, идиотке, уши оторвала! И сожрать заставила.

АНФИСА. Слышишь, Машка, что говорит Гюльчихра?