Ночь Ватерлоо

МАША. Когда-нибудь я реально достану какую-нибудь взрывчатку сверхнового поколения и такое устрою! Так дам просраться!

ГЮЛЬЧИХРА. Кому? Простым мирным людям?

МАША. Конечно, нет! Я найду каких-нибудь сволочей.

АНФИСА. А если к тому моменту, как ты достанешь взрывчатку или найдёшь сволочей, все твои желания воплотятся, ты успокоишься?

МАША. Ни фига! Другие придумаю!

ГЮЛЬЧИХРА. То есть, ты готова погибнуть за что угодно?

МАША. Конечно! Только фанатикам важно, за что они погибают. Они, придурки, тупо идут на смерть за счастье целых народов! А потом вдруг выясняется, что никаким народам такое счастье не нужно. Нет уж, лучше дать людям самим решить, за что ты пошла на смерть!

Тогда на твоей могиле круглый год будут горы свежих цветов!

АНФИСА. У кого ты спёрла эту идею?

МАША. Ничего я не спёрла! Это моя идея!

АНФИСА. Ну, хорошо. Кто спёр её у тебя? Шекспир? Или Ницше?

МАША. Моцарт.

АНФИСА. Так я и знала! Гюльчихра, вот тебе отличная тема для кандидатской! Моцарт украл у Маши идею. Наверное, он решил ей так отомстить за то, что она при его участии довела до инфаркта двух профессоров Гнесинки!

МАША. Вольфганг Амадей Моцарт не знал, кому пишет Реквием – самому себе или чёрному человеку. Это незнание красной нитью проходит через весь Реквием! Если бы я решила написать Реквием для себя самой, он тоже был бы пронизан незнанием адресата, поскольку мне неизвестно, во что меня превратят после моей смерти. Я ведь не знаю, за что погибну!

Гюльчихра барабанит пальцами по столу. Анфиса вздыхает.

МАША. Что вы молчите? Вы со мной не согласны? Вы, наверное, думаете, что я обязана знать, за что погибаю?

ГЮЛЬЧИХРА. Ты боишься щекотки?

МАША. Нет, не боюсь! Но я её ненавижу.

АНФИСА. А я боюсь!

ГЮЛЬЧИХРА. А я её не боюсь. И не ненавижу. Она мне по барабану.

АНФИСА. Совсем?

Гюльчихра кивает.

МАША. Да ладно! А секс?

ГЮЛЬЧИХРА. Что – секс?

МАША. Разве секс возможен без восприимчивости к щекотке?

ГЮЛЬЧИХРА. Не знаю, как и ответить. Отвечу так: то, что ты называешь сексом, для меня было бы невозможно только без восприимчивости к наркозу.

МАША. Да что ты врёшь! Анфиска, скажи ей! Она уже задолбала ездить мне по ушам асфальтоукладчиком!

АНФИСА. Гюльчихра загналась!

МАША. Реально! Ты, Гюльчихра, обманщица. Я могу поспорить на что угодно, что это всё с твоей стороны понты! Вся ты на понтах! Если бы они зазвенели, все бы оглохли.

ГЮЛЬЧИХРА. Проверьте, если хотите!

МАША. А ну, дай пятки пощекотать!

ГЮЛЬЧИХРА. Пожалуйста!

Встав, поворачивается, руками берётся за спинку стула и становится на него коленками. Маша вскакивает, подходит к Гюльчихре сзади, и, опустившись на корточки, задирает обе её штанины, хотя они едва прикрывают щиколотки. После этого начинает щекотать пятки непроницаемой Гюльчихры.

АНФИСА. (сделав глоток из чашки) Ну, как?

МАША. Анфиска, я в шоке! Она реально не реагирует! Ноль эмоций!

АНФИСА. Зато у тебя их чересчур много! Вся аж вспотела!

МАША. Ты про свои эмоции расскажи!

АНФИСА. Нечего рассказывать. Слава Богу, что я не вижу! Меня бы вытошнило. Вы – гнусные извращенки!

МАША. Самое гнусное извращение – нюхать пот счастливой соперницы, обжигаясь холодным чаем!

ГЮЛЬЧИХРА. Кончайте!

АНФИСА. Ой! Гюльчихра, ты с ней перешла на «вы»? Вот это улёт! А когда у вас дойдёт до постели, вы, полагаю, будете называть друг дружку «ваше язычество»? Или «ваше высокопреизвращенство»?

МАША. А как тебя называть, имея в виду, что твоя стихия – БДСМ? Наверное, «ваша жесть»?

ГЮЛЬЧИХРА. Замолчите обе, а то по задницам надаю! Вы осточертели!

Спрыгнув со стула, опять на него садится.

МАША. (сев на диван, к Анфисе) А дальше что?

ГЮЛЬЧИХРА. Ничего.

МАША. Анфиса, ты что-нибудь поняла?

АНФИСА. Конечно! Лучше не знать, для чего живёшь, чем не знать, за что умираешь! Смерть – выше жизни.

МАША. Ты бредишь! Нельзя так ставить вопрос – что лучше, что хуже. Смерть – это то же самое, что…

ГЮЛЬЧИХРА. Молчать! Как ты смеешь, гадина, рассуждать о смерти и насмехаться над нею, как над своей подруженцией? Ты хоть раз её видела? Ты хоть раз говорила с нею? Она рвала на части твоих родных? Она прижимала тебя к земле, изрытой снарядами? Выбивала из тебя крик, который идёт по горлу колючей проволокой? Знакома ли тебе боль, которая не проходит даже тогда, когда угасает ненависть – твой единственный стимул к жизни? Милая Машенька! Если ты за ней бегаешь – это вовсе не означает, что она бегает от тебя! Если ты с ней шутишь – не надо приходить к выводу, что она понимает шутки! (Взяв чашку, опорожняет её.) До пятнадцати лет я боялась щекотки, как ядовитой змеи! Она для меня была изуверской китайской пыткой. Когда меня щекотали, я не могла противиться этому, потому что сразу теряла способность двигаться. Но кричать я могла. И я звала смерть, когда меня щекотали. И смерть пришла. Но она взяла не меня, а моих родителей, братьев, сестёр, соседей. И много тысяч других людей. Сотни тысяч – женщин, мужчин, стариков, детишек. Сжалившись надо мной, она забрала и мою болезнь. Поэтому я теперь не боюсь щекотки.