Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Знак скрепки. Теория и практика расставаний

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 16 >>
На страницу:
10 из 16
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Припарковав машины, они вошли в маленький тусклый зал ресторана, прошли по полупустому залу, поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и сели у дальнего уединенного столика в углу, у окна. Официант тут же принес меню и дежурно, проглатывая слова, видимо никто уже на это не реагировал, пролепетал про скидки и преимущества клубных карт.

– Вот приехали, а я есть не хочу!

– Выпить нам нельзя, так что и едой называть это не будем, – ответил Васильев.

– Может, выпить безалкогольное что-нибудь? Я люблю мохито, у них есть?

– Поищем, – сказал Васильев и стал искать коктейль в карте ресторана, а Татьяна получила возможность подробно его рассмотреть.

На самом деле Ульяновой хотелось всего и есть, и пить, и говорить, и целоваться, и любить, хотелось всего, что бывает между мужчиной и женщиной, но прямо сказать об этом невозможно. Да и сама она еще не знала: может, это случайная встреча – и только, но женским существом предчувствовала – это не так. Кто угадает, что думает мужчина, встречая незнакомую женщину ее возраста? Может, он видит только появившиеся морщины, припухший рисунок вен на руках, непрокрашенные пряди? Теперь, когда Васильев уставился в меню, она получила прекрасную площадку для сосредоточенного, детального обзора. Впрочем, ничего нового не увидела: короткая стрижка, седина, серые глаза – одним словом, довольно приятный мужчина. На мизинце широкое, не снимаемое серебряное кольцо с каким-то рисунком, казалось, навсегда впаянное в кожу, пальцы чуть полные и мягкие, податливые, ухоженные. Он держал ими меню, потом положил карту ресторана на стол и водил ими по бумаге, и все, что они делали, как передвигались в пространстве, было несколько отдельно от него самого. Руки имели собственный имидж, они будто имели право жить, двигаться и даже говорить, не спрашивая разрешения хозяина. Васильев, прочитав какие-то названия, не поднимая головы, заметил иронично, что для названий обычного блюда теперь находят такие слова, что не сразу разберешься, что это просто макароны с подливой, известные со школьной столовой. Она вслушивалась не в слова, а в его приятный, чуть басовитый голос, просто молчаливо соглашалась, слегка кивая. Ульянова находила много замечательного в нем и нервной безотчетной мыслью, и возбужденным взглядом пыталась разглядеть мужчину доподлинно, была бы возможность, и через микроскоп немедленно согласилась бы изучать его и его тело. Это желание, интерес, покорная скромность были не чем иным, как животной заинтересованностью женщины в мужчине, или, по-другому, можно сказать, предлюбовью. Чувство неизученное, не сразу опознаваемое, но знакомое каждому и любому, как стол и стул.

– Ну что?! Вот и мохито нашел! Напиток закомплексованных кубинских рыбаков.

– Почему закомплексованных?

– Они ловят, а у них не клюет…

– Почему не клюет?

– Не знаю. Поймать ничего не могут! На ром им уже не хватает, а в руках держать что-то надо – пьют мохито, воду с мятой!

«Какая-то странная шутка, чего это он про комплексы, я что, кажусь закомплексованной? Зря по телефону много о себе рассказывала».

– А вот нашел: для дам без алкоголя – пожалуйста. Швебс, лед, парниковая мята, она уже ничем не пахнет, кроме удобрений… Шутка.

– Саш! – хотела его остановить.

– А что Саш? Это – горькая правда. Я человек горькой правды – будем знакомы. – И он сделал рукой движение, обозначающее поклон. – Ту, нам надо выпить по-настоящему. Что этот мохито?

– Саш, человек горькой правды, а что вы делаете на сайте? Что ищете? Чего вам не хватает для счастья?

– Я, как известный персонаж, Балаганов, точно знаю, что мне нужно для счастья. Красивую любящую женщину. Например, тебя, Ту. И славы. Немного славы. От всего этого я бы не отказался.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Все есть. Хотелось только чуть больше. Побольше известности, не откажусь и от славы, побольше любви, но про это лучше поговорить не под мохито…

– …мы за рулем! Вообще-то, я не пью… – Она поправилась: – Редко.

– Но метко. Поэтому-то нам и надо выпить!

– Нет, я не буду! – резко ответила Татьяна, испугавшись, что перед ней страшный пьяница, спросила: – Вы что, Саша, скажите честно, вы пьяница?

– Как тебе сказать? Всегда хотел им быть, но у меня не получилось. Так бывает. Не вышло, понимаешь? Рядом столько хороших мужиков спились, а я не смог. Если ты ищешь пьяницу, тебе не повезло. Ну что, берем эту воду со льдом?

– Уже не знаю, тебе денег жалко – мы так долго это обсуждаем? Я могу сама заплатить, – огрызнулась она и от неожиданной собственной дерзости, больше похожей на психологический эксперимент, чуть прикусила нижнюю губу.

– Музыканта может обидеть каждый – он играет, как умеет. О'кей, мохито! И что еще?

– Не хочу открывать меню – выбирай сам.

– Как хочешь. У тебя сколько было браков? Я забыл.

Она не сразу приняла такой резкий поворот.

Вопрос о количестве браков болезненный, как ни крути, для женщины – это подсчет поражений, все равно что «сколько раз тебя бросали?». Для мужчины вопрос доблести – «сколько раз ты уходил?». Васильев почувствовал, что территория заминирована, и попытался помочь:

– Ты мне говорила по телефону, но я чего-то забыл – сколько раз ты была замужем? Кажется…

– Два.

– Значит, еще не безнадежно. Общий счет 3: 2 в мою пользу.

– Что значит «не безнадежно»?

– Ты еще можешь меня догнать, при счете 3: 1, или 3: 0 это уже сложно, практически невозможно за оставшееся нам время…

– Умирать не собираюсь.

– Я тоже.

– Но и замуж не собираюсь…

– Я помню, ты говорила про плиту. Я тоже не собираюсь жениться. Тогда возникает вопрос: зачем мы с тобой встретились, Ту?

– Ну, ты любишь задавать вопросы…

– Люблю.

Ульянова пожала плечами.

Любой честный ответ застревал в горле, про любовь, про тепло, про постель, про опустошающую тоску, про только закончившиеся бесконечные внутренние диалоги с бывшим мужем, про страх до конца дней остаться одной, никому не нужной. Банальные вещи – от них лучше всего укрыться в молчании, в недоговоренности, иногда даже с самим собой.

– Можно просто встречаться, – сказала Ту и снова еле заметно пожала плечами. – Просто… встречаться.

– Можно. Только зачем?

– Там видно будет.

Пришел официант и принял странный заказ: мохито, кофе, мясная солянка. Солянку выбрал Васильев, потому что дома, когда холодильник пуст, он все же наскребал в дальних сусеках кости для бульона, остатки колбасы, сосисок, луковицу для пассеровки и варил сборную солянку – окончательный приговор своему безденежью. На другой день он начинал обзванивать друзей-музыкантов и записывался в первый подвернувшийся «чес» по, слава богу, все еще необъятной родине. Такая работа не приносила удовольствия, всегда была противна натуре, но он привык так жить, и менять свои привычки, когда тебе за пятьдесят, уже невозможно. Период, когда хотелось зарабатывать и покупать, закончился в девяностых. Осталось только длинное, тугое «теперь», то, что сложилось, то и есть: все еще ожидание востребованности, негромкой славы, но слабеющая с каждым годом надежда, что так будет; вслушивание в самого себя, растущий интерес к себе же; бесконечные, мучительно приятные вопросы обо всем. Чтобы прервать их болезненное самозарождение в голове, иногда будто ему уже не принадлежащей, он брал в руки саксофон и играл. Называл это – «чтобы не разучиться». Разговор с Ту сам собой вырулил на такие темы. Рассказал о своей холостяцкой солянке, о том, как несколько лет учился играть на фортепьяно в детской музыкальной школе и на трубе – во Дворце пионеров и как ни с того ни с сего бросил любимую музыку ради футбола. Потом, в последний год в школе, ребята создали свой вокально-инструментальный ансамбль, Васильев оказался самым продвинутым, самым музыкальным парнем из всех. Студентом авиационного института случайно взял в руки саксофон и самоучкой выучился «дуть». Стали выступать. На Николиной Горе (от этого названия Ульянова вздрогнула), на даче друга, состоялся легендарный концерт, о котором сейчас пишут все историки русского рока, и он там был, мед-пиво пил, и по усам текло, и куда-то там попадало. Вот теперь получилось такое «теперь». Он много раз рассказывал об этом разным людям, и каждый раз выходило немного по-другому. По фактам все так, но иногда ему казалось, что в жизни было иначе, проще, что ли, без вариантов, без выбора. Он ничего не сказал о своих женщинах. Они были, и тогда, на Николиной Горе, были, и они своей любовью мостили ему дорогу в жизни, а он просто по ней шел и шел.

– Вопросы есть? – спросил Васильев.

– Нет. Какие могут быть вопросы? У тебя дети есть?

– Дочь. Взрослая. В Питере, – устало ответил.

– У меня сын.

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 16 >>
На страницу:
10 из 16

Другие электронные книги автора Григорий В. Каковкин