Знак скрепки. Теория и практика расставаний

Зобов взял в руки новенькую красную книжицу и, разглядывая ее, пытался сосредоточиться на том, что он может спросить у этого, без тени внешнего волнения, лощеного молодого человека.

– Сын?

– Да, а что произошло, где моя мама? Я не понимаю, с мамой что-то случилось? Почему меня вызвали в милицию?

– Теперь в полицию, – поправил Зобов.

Расстановка слов, достоинство и спокойствие и особенно это «мама» – он как будто не замечал неуместность употребления таких слов здесь, где могли быть только «мать», «отец» и «ближайшие родственники». И он был один из «ближайших».

– Паспорт совсем новенький.

– Да, только оформили. Недавно.

– Вы живете вместе с матерью?

– Нет, отдельно. У нее своя квартира, у меня – своя.

– Часто видитесь?

– Раз в неделю обычно. Или реже. А что?! Я не понимаю, почему я отвечаю на эти вопросы. Постарайтесь мне объяснить, где моя мама.

Зобову хотелось грубо сказать парню: что ты пристал ко мне со своей мамой? Маму ему дайте, мне твоя мама поперек горла с утра встала.

– А отец твой где?

– Вы мне не тыкайте, – незло поправил его Борис Ульянов. – В командировке, в Швейцарии. Они разведены давно.

– «Давно» – это как?

– Четыре года, наверное, я не знаю…

– Не знаешь, когда развелись твои родители?

– Не знаю.

Зобов выдержал требовательную паузу и ею поставил парня на место.

– Точно не знаю – я учился в Великобритании. Наверно, сразу после школы, закончил школу, и они развелись. Так, скорее всего. Это их жизнь – я в нее не лезу.

– Школу закончил в Москве?

– Нет, в Уэльсе, это двести пятьдесят километров от Лондона, но при чем тут это?

Борис не любил рассказывать, где он учился. За год, как вернулся в Россию, понял: это раздражает, еще точно не знал почему, но часто замечал на лицах собеседников завистливую ухмылку. Зобов тоже с трудом сдержал себя сейчас, он ненавидел всех эмигрантов, сбежавших с тонущего корабля и прихвативших то, что при коммунистах плохо лежало.

– В командировке отец давно?

– Нет. Вы мне ответьте, что с моей мамой?

– Мамой, мамой, – устало вздохнул Зобов. – Вот, прочти. – Он протянул листок, написанный его матерью несколько часов назад, и повторил вопрос: – В командировке отец давно?

Не поднимая глаз от бумаги, Борис почти прошептал:

– Неделю уже… или больше.

Пока Ульянов медленно, казалось почти по складам, читал непривычный рукописный текст, Зобов сообразил, что его раздражает в этом парне: он профессионально не считывался. Человек, долго проживший за границей, владеющий, как минимум, двумя языками, был для него как закрытая на два замка дверь. Ключ от одного, может быть основного, у него был – он много видел разных людей, угадывал стоявшую за ними среду, но второй замок никакими силами не открывался, он действительно был английский.

Борис читал и не мог взять в толк, о чем мать пишет: каблучок, друг какой-то, район, в котором когда-то жила, когда, с кем, почему она там… выстрелы, и она целует в лоб окровавленного, мертвого человека. Это про кого – неужели про его мать? Она вдруг стала ему противна, как может быть противен труп незнакомого человека в морге или грязный, извалявшийся в земле пьяница, лежащий на автобусной остановке. Последние строчки Борис Ульянов прочитал несколько раз: «…взяла папку, поцеловала его в лоб и пошла… женщина крикнула… она убийца… та с синей папкой»… добавить нечего».

Ему тоже нечего было добавить.

Только с последнего прочтения трезвость вернулась к сыну Татьяны Михайловны Ульяновой: ничего не произошло, кто-то решил, что его мать – убийца, глупость, чушь, какого мертвеца она целовала в лоб, он потом узнает от нее, потом, когда ее встретит, она все расскажет.

– И что? – спросил у следователя Борис и, увидев сбоку на столе синюю папку, добавил: – Это она?

– Да. Она взяла ее. Это «вещдок».

– Что? – не понял Борис, забывший некоторые жаргонные русские слова.

– Доказательство вещественное. Там ничего нет, одни вопросы.

– Какие вопросы?

Зобов взял папку, наугад открыл лист и процитировал:

– «Вы знаете для чего вы были рождены?

– я точно знаю

– в общих чертах знаю

– не знаю». И далее в таком духе.

Зобов посмотрел на парня – тот ничего не понимал.

– Еще? – спросил он.

Борис кивнул. Зобов перелистнул наугад несколько страниц и прочел монотонно, как объявление по громкой связи на вокзале:

– «…неплохо бы ответить на вопрос: куда ты живешь? Это вопрос не равен привычным вопросам – зачем живешь или в чем смысл жизни? Это вопрос как бы о направлении твоего духовного перемещения. И так, вопрос: куда ты живешь?

– ты живешь, чтобы стать другим

– ты живешь, чтобы остаться таким, каким себя любишь

– ты живешь, чтобы остаться таким, каким был в молодости

– ты живешь, чтобы…» И далее все в таком вот духе. Я уже этих вопросов начитался, – закончил Зобов и тут же спросил малопонимающего происходящее Бориса Ульянова: – Вы знали такого человека: Александр Аронович Васильев?