Серебряная пуля. Антология авантюрного рассказа

– В землице сырой все, а ты, Яков… Савелич, человек честный, крестную клятву держать умеешь, к кому ж мне еще идти? – плеснул мелкой лестью прохвост. – Так что скажешь?

– Подумать надобно. Степан, глаз с них не спускай.

И засечный голова Ивашов, сгорбившийся под тяжелыми думками, побрел прочь от костра.

Сухая трава неприятно щекотала шею, где-то над ухом пищал комар. Михайло со вздохом перевернулся на другой бок. Сон не шел.

– Эй, Федя, спишь? – шепнул он Черняю.

– Сплю, – буркнул тот, крепче зарываясь в сено.

– А дядька Степан на тебя тут шумел, мол, чего это он путников в дозоре не приметил, первым не доложил.

– Чего это не заметил?! – взвился Черняй, резко садясь. – Разорваться мне, что ли, коли голова велел к перелазу его вести, засеки проверять.

– А как думаешь, про схрон Кудеяров правда? – Михайло тоже сел, сдувая с носа соринку.

– Вранье, – отмахнулся дружок.

– А зачем тогда явились?

– А уведет часть заставских за Ворону, тут лихие люди и нагрянут, а, может, татары к перелазу пожалуют, мало ли какой щуке этот богомольный лещ теперь служит. Спать давай, – Черняй снова плюхнулся в сено и сразу же затих.

– Как думаешь, Яков Савелич его послушает? – тревожно потряс дружка за рукав Михайло.

– Завтра узнаем, то не наше дело.

И дальше только богатырский храп. Вот ведь Федька, что из железа сделан, Михайло так не мог, всякие думки в голову лезли.

– «Не наше», – передразнил он дружка, – а я вот хребтиной чую, что и нам достанется, и уж не серебра с златом отсыпят.

Река манила прохладой, окунуться бы сейчас, занырнуть с головой, а потом выскочив, долго отплевываться, поднимая россыпь брызг. Эх, только и оставалось, что мечтать! Не время сейчас купаться.

«Богомольца» пустили первым, выдав ему старую клячу, что б не надумал удрать, за ним, хмуро глядя в спину, ехал Черняй. «Только попробуй чего выкинуть, пальну, не раздумывая», – махнул он пистолем еще при выезде. «Твое право», – с видимым равнодушием отозвался Лещ. Так они и ехали, один за другим, а ночами Федька деда бесцеремонно связывал. «Не хорошо так-то, все ж старик, еле ходит», – упрекал Михайло дружка. «Ну, тебе, положим, охота с перерезанным горлом в степи лежать, а мне как-то не хочется». Упертый Федька и Николку бы связывал, но тут Михайло был непреклонен, взяв малого под свой покров.

С мальцом они ехали позади, болтая о том, о сем. Сперва Николка дичился, но Михайло, имея пятерых брательников мал мала меньше, легко нашел к нему нужный ключик – дал саблю подержать, показал, как на коня ловчее влезать, свистульку из сучка вырезал – так-то и сдружились.

Своего мерина для Николки отдал сам дядька Степан, чуял вину пред племянником, вот и старался разгрузить кобылу Михайлы: «Чего вам на одной-то тесниться, умается быстро», – пряча глаза, отдал он повод. Михайло благодарно принял подношение, на дядьку он не сердился, служба. Спросил голова двоих крепких да вертких мужичков за схроном старого вора сопроводить, дядька на него с Черняем и указал. А ежели подумать, то кого еще, не Кудрю же хромоногого? Лещ было возмутился, мол, маловато двоих, надобно отряд, сабель десять, не меньше, да кто ж ему столько даст в летнюю пору, когда с окоема глаз нельзя спускать.

– А почему Ворона, а ни одного ворона не видно? – спросил Николка, вертя головой.

– Во?роны на мертвяков слетаются, – через плечо бросил Черняй.

Николка нахмурился и придержал мерина, чтобы ехать ближе к Михайло.

– Ну, чего пугаешь-то? – пожурил тот дружка.

– Правду говорю.

– Так ты сирота? – наклонился к мальчику Михайло.

– Не, у меня мамка есть, – отчего-то совсем тихо проговорил мальчик.

– И где она?

– В Ельце осталась.

– А батька?

– Умер… зимой, – замялся Николка.

– А ты, стало быть, теперь добытчик для матери? – задумчиво произнес Михайло, недоумевая, как можно было с лихим человеком родное дитя отпустить, пусть и за схроном.

Николка замкнулся и ничего не ответил. Ой, что-то тут нечисто, Михайло шкурой чуял.

По одному ему ведомым приметам Лещ в однообразном мелькании прибрежных верб и бурьяна опознал местность и предложил спешиться:

– Лошадок не нужно дальше вести, выдать могут, пешими красться надобно.

– С чего бы это? – фыркнул Черняй.

– Увидишь, – и старик неуклюже слез с кобылы.

– Пошли глянем, чего там, – предложил и Михайло.

Оставив коней в рощице, четверка, крадучись, спустилась с крутого склона и полезла в гуще осоки к самой кромке воды. Лещ прижал палец к устам, призывая двигаться как можно тише. Левый берег лежал пологим, безлесным, и хорошо просматривался. Земля здесь была перепахана так, словно огромный кротище резвился не одну седмицу. Но нет, никаких кротов рядом, с десяток людей, скинув рубахи и подставляя спины палящему зною, копали и копали, вгрызаясь кирками и лопатами в спекшуюся комком землю. Михайло приметил неприкрытое злорадство на морщинистом лице Леща, тех, кто на том берегу трудился в поте лица, тертому лису было не жаль.

Одежа и оружие валялись тут же, на берегу. Под небольшим навесом сидел мужик, по напыщенному виду и богатому, блестящему златотканым сукном кафтану он производил вид целого полковника, не меньше. Рядом крутилась пара вооруженных ружьями караульных. А вдалеке виднелся разбитый стан из парусиновых шатров и коновязи с отдыхающими лошадьми. Народец, как видно, расположился станом всерьез и надолго.

– Кто это? – задал Михайло самый нужный из вертевшихся на языке вопросов.

– Дружки мои, – огрызнулся Лещ.

– Которые покойнички?

– Будут, – «богомолец» сдвинул брови.

– И чего ж ты, свиное рыло, сразу не сказал, что тут целый отряд? – возмутился Федька.

– Тогда б и вовсе никакой помощи не получил.

– А чего ты не с ними? – указал Михайло подбородком на тот берег, когда четверка снова взобралась наверх.

– Бросили они меня в Ельце из-за немощи моей, мол, старый, ему уж ничего и не нужно, в дороге только мешаться будет. Я им все разведал, не один месяц вкруг древнего Кульки терся. Как он не скрывал, мол, посадский, а я в нем углядел своего, не сотрешь. Он один из ватажников Тишенкова[2 - Тишенков – Кудеяр.] живым и выскочил. А схрон искали, многие искали, да не там. Все у Черного Яра рыскали, а надобно было у Червленого, в том вся загадка, – Лещ оскалил щербатый рот довольной улыбкой. – А Пыря, шкура, не только брать меня с собой не стал, а еще и в лицо напоследок рассмеялся. Ну, ничего, сынки, ничего, мы с ними еще поквитаемся, отольются коту мышкины слезы.

– А как нам тебе поверить, что то Пыря? – подступился Михайло. – У него на лбу, что он вор, клеймо выжжено? Может, то государевы люди добро ищут.

– Пыря это, – вместо Леща кивнул Федька, – признал я его. Он Леню Евсеева на торгу в Пронске зарубил. Мы тогда не успели перехватить, вырвались аспиды. Вишь, шальные деньги им понадобились.