Серебряная пуля. Антология авантюрного рассказа

– Богомольцы, к Киеву идут, – перегнувшись через перила костровой башни, отчитался Михайло, – на ночлег просятся.

– Одни такие на ночлег попросились, – в усы проворчал десятник, – воеводе Долгорукому горло перерезали, Воронеж спалили. Прочь гони богомольцев этих.

– Дядько Степан, – жалостливым взглядом окинул путников Михайло, – да, может, пустим, старик да мальчонка при нем, чего дурного-то сделают?

– Сказано тебе, дурню, гони, – как от надоедливого комаришки отмахнулся дядька от племяшки.

– Да солнце уж садится, куда ж им, сердешным? Неровен час, волки загрызут. Ну, Христа ради.

Уговаривать дядьку с воротной высоты, бася на всю округу, было трудновато, вот, еже ли бы спуститься да заискивающе в очи заглянуть, молитвенно руки складывая как перед причастием, да еще добавить щедрых обещаний до Успения бражки ни-ни, вот тогда бы толк вышел, а так только и разглядывай широкую спину Степана.

– Не пускают, – виновато прокричал Михайло богомольцам.

– Ну, тогда мы тут, на валу, заночуем, – уселся на землю старец, – ежели чего, может, выскочите.

– Пошуми тогда, – все, что мог предложить Михайло.

Дед и мальчик расстелили мятую скатерку и, перечитав все положенные молитвы, принялись трапезничать сухариками.

Солнце меж тем садилось за меловой холм, с востока наступала ночь. Богомольцы в сумраке снова стали превращаться в неясные тени. Ванька Кудря наконец сменил на карауле товарища, Михайло спустился вниз, можно и к общему костру подгребать, пока каша не остыла. «Надо бы и для тех попросить, не по-людски так-то, чай, не убудет».

Набив брюхо, Михайло зачерпнул миску богомольцам, но отдать не успел. Кудря подал знак, служивые торопливо побежали растворять ворота. Первым на двор горделивым боярином ввалился Черняй. Из избы с плетью тут же выскочил дядька Степан, намереваясь исполнить угрозы, однако за Черняем на резвых скакунах влетели еще четверо всадников, и последним на тяжелой и смирной кобыле заехал сам засечный голова Ивашов.

– Яков Савелич, радость-то какая! – кинулся низко кланяться дядька Степан. – Михалка, подсоби, – шикнул он племяшке, чтобы тот помог грузному голове слезть с лошади, но услужливые денщики уж сами подставили плечи хозяину.

– Чего путников в степи держите? – рявкнул голова, бородой указывая на робко входивших в ворота деда с мальчиком.

– Так не положено ж чужих пускать, – проблеял Степан, – сами же не велели. Мы все блюдем.

– Это хорошо, – с ехидцей процедил Яков Савелич. – Кормить-то будете?

– Будем, будем. Стол уж накрыт, – указал Степан на избу.

– Я по-простому, вон с молодцами под дымком посижу, все комарья меньше.

Огонь раздвигал ночную мглу, вкруг костра сгрудились служивые. Сам засечный голова, подперев кулаком густую бородищу, слушал речь старца. Тот, чинно сложив руки на коленях и полуприкрыв очи, вел неспешный рассказ:

– А лежит в тех печерах славный богатырь Илья Муромец, ибо принял он постриг после славных бранных дел, потрудившись за землю отчую. Так и вам, ратному люду, поступать следует, ибо надобно горячей молитвою грехи свои успеть отмолить.

Одет был старец в серую рясу, подпоясанную грубой веревкой, седые пряди ниспадали до самых плеч, серебряная борода острым клином упиралась в грудь. Костер освещал открытое обветренное степными суховеями лицо с чистыми светло-голубыми очами под мягкой дугой рыжих бровей. «Вот такие-то молитвенники в райские кущи и попадают», – с жадным любопытством разглядывал богомольца Михайло.

Рядом с дедом настороженным зверьком сидел мальчик. На вид лет десяти, не больше. Одет в хорошую рубаху, с ладными сапожками на ногах, отмытый, хоть и нечесаный. Михайло довелось повидать юнцов-поводырей, те были в рванье, грязные да босые, а тут, гляди ж ты, чистенький какой, и щеки круглые, сытые. Заботится, стало быть, о внуке. Хороший дед.

– А входить в те печеры следует с молитвой да постом, – продолжал старец, – а, ежели не покаявшись да с черными мыслями войти, то стены сомкнутся, а потолок обвалится на главу такого грешника…

– Так ты, мил человек, в те печеры и идешь? – неожиданно перебил голова, пронизывая старца острым взглядом.

Тот согласно кивнул.

– Не боишься, Лещ, что тебя первым и завалит?

Старец вздрогнул, все намоленное благодушие разом слетело с лица, брови приняли хищный изгиб, а очи засветились недобрым блеском.

– Не много ли чести для вора[1 - Вор – здесь разбойник.] в печерах сгинуть, там только праведников погребают? Врать ловчее следует, – голова медленно поднялся, а за ним и все служилые, и даже мальчонка вскочил, испуганно поглядывая то на деда, то на суровых мужиков при саблях, и только лжестарец нагло продолжал сидеть на опрокинутой колоде.

– Давно ли в богомольцы подался? – скрестил руки на груди голова.

– Так не молодею, пора и о душе подумать, – прищурил правый глаз Лещ. – Люди-то меняются.

– Ой ли?

– Ну, ты-то, Яша, из ватажников в чины выбился, большим человеком ходишь, как я погляжу, вон кафтан какой на тебе справный, чего ж и мне богомольцем не стать? – от деда исходило спокойствие ледяной глыбы.

– Я свой кафтан на государевой службе получил, верой и правдой царю и отечеству служу! – разъярился Яков Савелич, багровея. – Про то здесь всем ведомо, и в прихвостнях у Заруцкого не хаживал.

– Времена такие были, темные, кому надобно служить – сразу и не разобрать было, – равнодушно глядя в костер, отозвался Лещ, – ты вот вовремя сообразил, куда крутнуться, за то тебе честь и хвала.

– Ты меня хвалить явился? Чего надобно?

– Дозволь, Яша, про то с глазу на глаз переговорить, – медово пропел бывший дружок.

– А я от своих людей тайн не держу, – выпятил грудь голова.

– Зря упрямишься, сам понимаешь, по глупости какой не пришел бы.

– Понимаю. Я с тобой отойду, а воеводе донос полетит – Яшка Ивашов с ворами якшается. Тут говори, а нет, так скрутим да в разбойный приказ свезем, пусть там с тобой разбираются.

– Хороши у тебя людишки, коли доносов боишься, – усмехнулся Лещ. – Ну, гляди, не пожалей потом. За помощью я явился, Кудеяров схрон надобно забрать.

При слове «Кудеяр» над служивыми полетел громкий шепот, кто-то даже присвистнул.

– И много там, в схроне, припрятано? – хмыкнул голова.

– Да и двоим не унести.

И новый свист изумления.

– Врешь ты все.

– Коли бы ловчее хотел соврать, так сказал бы – Заруцкого добро, он как раз в ваших краях бродил, – встал наконец с колоды лжебогомолец. – А я говорю – Кудеяра самого. Вон правнучек его при мне, там и его доля имеется, наследство кровное.

Служивые поворотились к подзабытому всеми мальчонке, тот смущенно потупился, разглядывая мятую траву под ногами.

– И ты для этого его в степь поволок?

– Сиротка, где ж мне его оставлять, дед его мне на руки отдал. А я сам стар уже, не справлюсь один, немощен, уж и выкопать не смогу, да и тащить тяжко, – снова цепляя на себя маску умиротворенного старца, кинулся рассуждать Лещ. – Волки дорогой задерут, али на лихих людей нарвемся. Помощь нужна, дай мне твоих молодцов по удалее, к Великой Вороне надобно ехать, за ней стан Кудеяров был.

– А чего ж ко мне явился, где ж дружки твои? – надменно проговорил голова.