Питомцы апокалипсиса

– Семпай, я не виновата! Юлирель-семпай все просила и просила обучить новым омамори, приличные быстро закончились.

Плача Хонока выбежала из комнаты. Юля сказала:

– Стас – дурак.

Я вывернул ладонь и дотянулся до узла шнурка. Потянул за пластиковый пистончик.

– Не узнаю комнату. Мы в инкубатории?

Путы ослабли, эта защита от ёкаев. Теперь мою душу не спасти.

Я снял веревки. И бросил пошлый омамори в хозяйку. Липовая баллистическая ракета скользнула с высокой груди на пол.

Юля сказала:

– Больно.

– Не верю. Еще раз – с чувством!

– Не больно.

– Нечего тогда говорить.

Юля подняла «золотой» омамори.

– Стас передумал насчет Юлирель?

– Целых десять раз. К сожалению, число четное. Поэтому ничего не изменилось.

– Я не понимаю Стаса. Все шесть лет Стас мечтал сбежать из Адастры. Теперь Стас делает все, чтобы его оставили здесь навсегда.

Ну здравствуйте, ваше морозное высочество Юлирель и ее леденящие кровь угрозы.

– Экспресс на Землю давно ушел, – сказал я. – У меня должно быть хоть что-то, хоть какое-то оправдание, когда я вернусь. «Где ты пропадал? – спросит Лена. – Почему не появлялся так долго?» Что я отвечу? «Понимаешь, все семь лет я был очень, очень занят. Я чесал волосы одной инопланетной девочке»?

Юля погладила вышивку «золотого гриба». Низ моего живота обдало жаром. Какое-то колдовство вуду.

– Я тоже твоя сестра, – резко на первый план выступила более человечная половина моей хозяйки. – Ты и я – гешвистер.

Юля посмотрела на меня так, словно мы обручены.

– Я не выбирал тебя сестрой.

– Лену ты тоже не выбирал.

Я согласился, что разницы почти никакой. Нас с Леной связало родство, наша мама, а нас с Юлей – ее отец. Никакой разницы.

Юля пошла из комнаты. На пороге она остановилась и посмотрела на меня так, словно мы супруги в разводе.

– Рыбка останется со мной.

И захлопнула дверь. Звякнула защелка замка.

Юля и вправду заперла меня! Я дергал дверную ручку, пока не отломал ее. От злости из глаз посыпались черные искры. Все-таки посадила на цепь! Ручку в стену – бам-м-м! – а я к окну. Рывком распахнул ставни, чуть не снеся раму.

Днем и ночью Свет сияет одинаково. Раннее утро выдавал только золотой блеск бусинок росы на траве и цветках тягуры. Где-то за завесой облаков только вставало скромное солнце.

Из окна инкубатория я смотрел пустыми глазами на пустые тропинки. Ни одного красного панциря. Гарнизон больше никого не охранял. Я опоздал. Динь-Динь, где ты теперь?

Искал ли я вообще именно Динь-Динь?

Я вернулся вглубь палаты и осмотрел стены с полом за кроватью и единственной тумбой. Нашлась только горстка пыли. Нос заскребло изнутри, я чихнул. Снова к окну, закинул ноги одну за другой через подоконник наружу. Босые ступни едва поместились на узкий карниз в стене. От порыва ветра полы длинной больничной рубашки захлопали по бедрам. Внизу, куда ни глянь, поджидало соблазнительно гладкое полотно асфальта. Мои зубы застучали.

Прости меня, сестренка. Прости, если не вернусь к тебе, потому что разбился насмерть со второго этажа.

Хотя Мана посмеялась бы над моими трясущимися коленями, заявила бы, что подо мной как раз вздымается сопка, никакого второго этажа нет, так один с гаком. А я бы ей сказал: Может и один с гаком, да в ее гаке еще столько же. А она бы мне: – Сопли вытри, принцесса. А я бы ей: – Уже, вот как твои кудряшки заблестели. А она бы мне вмазала, а я бы увернулся или нет, но потом тоже ей вмазал бы. А потом мы бы мазали йодом ранки друг друга.

Держась за отлив подоконника, я подобрался к открытому балкону слева. Мои дрожащие ноги сами перелетели через перила.

В балкон утыкался белый коридор. Ананси, видно, очень нравится цвет аксамита их врагов. Может, они и воюют с унголами просто из зависти?

Я побрел вдоль стены, читая таблички на дверях. Попалась еще одна палата, я заглянул внутрь. Пустая комната не отличалась от той, куда меня положили.

Я снова порыскал по углам, не зная что ищу. И нашел.

Под кроватью на стене, черным по белому, выцарапали рядом три рисунка. Фигурка из палочек с крылышками на спине, буква «N» и лампочка, какую часто рисуют над головами мультяшек, когда их осеняет бредовая идея.

Фея. N. Озарение.

Не знал, что Динь-Динь любит ребусы.

Я покинул палату. Складки рубашки шуршали при каждом шаге. Пятки прилипали к холодному полу коридора и отлипали, чавкая. Чав-чав …Ступеньки лестницы тоже обсосали мои ноги – чав-чав-чав… – и выплюнули их на первый этаж. Ананси-сотрудники инкубатория провожали взглядами мою спину до самого выхода.

На ощупь асфальт был не таким гладким, как обещал его вид сверху. Гнусный шершавый обманщик. Я пошел к общежитию напрямик по траве.

Пока добрел до квартиры Маны и Дарсиса, я пару раз ловил на себе взгляды смеющихся гешвистеров. Но я решал ребус Динь-Динь, и не обращал ни на кого внимания.

Мана открыла дверь на мой стук и сразу бросилась мне на шею.

– Виво, живой!

Я уткнулся лицом в ее кудри, обнял горячее упругое тело. И тут же отстранился, пока завитки Маны не окрасились в черно-алый, а смуглая кожа не превратилась в холодный голубой сапфир.

– Благодаря тебе, – сказал я.

– Нет, – прошептала бразильянка. – Унголы перевязали тебя и не дали потерять много крови.

Девушка схватила меня за рукав и втянула внутрь. В дверном проеме наши лица пронеслись близко, мои ресницы щекотнули ее лоб. Розовые ранки горели на темных пухлых губах, словно Мана их кусала.