К точке отсчёта

– Обижаешь. А может со мной?

– В другой раз.

Отец не спал, что-то перекладывал на кухне.

– Сынок, – с легкой укоризной.

– Кирюху Самойлова встретил. Посидели в кафе.

– Видел его раньше…

Раньше. Когда мир не ограничивался затхлой квартирой.

– Как он?

– Хорошо – жена, сынишка. Нет-нет, – заметив, что отец ставит чайник, – наелся. Не хочу.

Звонить незнакомому Сергею поздно. Все дела завтра.

Сновидение пятое

На толпу надвигалась чёрная громада. Стало тихо, слышно, как запричитала Щекочиха: «Матушка, никак до конца света дожила». На нее зашикали.

– Да гляньте, люди добрые, право слово, тьма египетская, – крикнул кто-то.

– Может, уйдем от греха? – Щуплый купец даже отодвинулся от края.

– Чего уж малодушничать. Скажут, не должное уважение молодой императрице оказываем, – не потерял самообладания его солидный приятель.

– Да кто скажет-то, вокруг одни морды чумазые?

– Донесут, дело нехитрое.

– Саранча, – крикнула какая-то баба.

– Тю, дура, какая саранча зимой-то?

Мгла приближалась. Вертлявый Петруха выскочил на середину дороги.

– Чего там, Петруха? – Кричали со всех сторон.

– Не разобрать, будто повозки, крытые чем-то.

Аккурат перед купцами повозки остановились, и кто-то сдернул чёрные сетчатые покрывала, обнажая процессию. Осмелевшие зеваки напирали.

– Пошли, ироды, – не выдержал дородный лавочник, – убери руки немытые.

– Чай не в лавке приказчику указания раздаешь, – ответил мужик, подошедший вплотную.

– Петруха, чего намалёвано-то?

– Вроде ослиная голова.

– К чему бы?

– А к тому, голова ты ослиная, что покажут глупость и упрямство, – не выдержал щуплый купец, прочитав на знаке «Вред и непотребство».

– Непотребство и есть, ишь разгулялись, – поддержал второй, – а это никак мышь летучая?

С повозки соскочил лицедей.

«Люди добрые, в пятом отделении мы покажем вам вред невежества, урон от глупости. Нетопырь – князь тьмы, царь путаницы и заблуждений. Посмотрите на этих несчастных слепых. Они никак не могут найти дороги, потому как проводники у них тоже слепые».

Артисты, изображающие слепых, разбредались среди зевак.

– Вон туда иди, дядька, – крикнул Петруха, подталкивая невидящего к повозке. Один из артистов протянул сухие руки к барашковому воротнику шубы купца.

– Пошёл, бродяга.

– Зря так, – сбитенщик опять оказался за спинами парочки, – представление-то матушкой Екатериной народу пожаловано.

«Словно эти слепцы не можем найти дороги, коль проводник у нас невежество. Глупость и упрямство не дают проснуться нашей мудрости, которая дремлет, подобно мёртвым змеям в руках старцев».

Действительно, за слепцами шли старцы, они дыханием пытались отогреть замёрзших змей.

– Эх, мне бы змейку у них выпросить, – Щекочиха завистливо прицокивала.

– На что тебе, старая? Сноху пугать?

– Слыхала, что если мёртвую змею положить под лавку, добро само в избу придёт.

– Чепуха. Добро приходит к тем, у кого чёрные тараканы не переводятся.

– А змея, ежели её в молоке выварить, но не просто так, а при полной луне. Да покрошить сушёных мышей, великую силу имеют. Любую хворобу вылечат.

За повозками следовал осёл, на котором сидел здоровенный детина.

«А это, уважаемая публика, само невежество восседает на упрямом животном. А сопровождают его Лень и Праздность».

Артисты, изображавшие слуг Невежества, набрасывали чёрные сети на зевак под пение:

То же все в учёной роже,

То же всё и в мудрой коже.

Мы полезного желаем

А на вред ученья лаем.