Информационно-семиотическая теория культуры. Введение

– о деятельно-творческом субъекте (о субъектности «творца» культуры, что, как правило, и видится в роли субъекта культуры);

– об агентивно-акторском субъекте (о субъектности «потребителя», любителя, ценителя и поклонника культуры, который, увы, чаще всего выпадает из фокуса внимания культурологической науки).

В общем ситуация такова, что субъектом культуры (в роли созидателей, творцов и управителей культуры) не только в обыденном сознании, но и в трактовках культурологии видится лишь та небольшая часть социума, которая создает новые культурные смыслы, ценности, нормы, формы, уникальные артефакты (т. е. художники, писатели, поэты, музыканты, философы).

Однако существует и основная масса людей, которая, конечно же, соотносит себя с культурой и даже как-то влияет на нее. Подобные отношения в теории субъектности именуются «агентивными» и «акторскими». Эти типы субъектности не предполагают творения культуры, ограничиваясь пользованием культурой и ее потреблением, что и находит отражение в соответствующих формах субъектности в культуре. При этом субъектность данного типа (субъектность «рядового человека» в культуре) манифестируется с определенным предикатом, выражающим отсутствие у данного субъекта преобразовательного целеполагания. В итоге на арену выходят такие типы и формы субъектности, как «знаток», «любитель», «поклонник», «ценитель», «фанат» (культуры, искусства, музыки, театра, кино, живописи и чего еще угодно), которые, как видим, описываются не в логике деятельности, а в логике когнитивистики, коммуникации и информационных отношений.

В этом контексте, вероятно, уместно вновь обратиться к особенностям субъектно-объектных отношений в информационных процессах. Подобные системы характерны тем, что в них возможны бессубъектные процессы, когда в «роли субъекта» выступают не человек, а объективно сущие причины: законы, принципы, сложно опосредованные связи-отношения и т. д. Характерный пример такого плана – функционирование генетических кодов, т. е. саморегулирующихся («бессубъектных») информационных систем-процессов. Нечто подобное имеет место и в современных сложных технических системах (в искусственном интеллекте, компьютерах и роботах, «способных к самообучению», а также в системах автоматического управления). Но относимо ли это к системе по имени «культура» и к спектру механизмов субъектности в культуре? Если судить по фактам, относимо в существенной мере.

Мы пока оставим в стороне существующие попытки системно соотнести с культурой законы и принципы синергетики и самоорганизации, восходящие к работам М.С. Кагана [6] и рассматривающиеся нами в предшествующих разделах нашей монографии; обратимся к хорошо известному феномену, описываемому на основе метафоры «синергия». Ведь давно замечено, что любые серьезные достижения в какой-то сфере социального бытия (в науке, технике, политике, спорте) влекут не только некий «резонанс в культуре», но и рождение принципиально новых культурных идей, форм, парадигм. Это в истории культуры России ярко проявилось в начале XX века (в синергии «социальная революция – культура авангардизма») и в 60-х годах (в синергии «выход человека в Космос и его духовно-ментальные последствия» – культура шестидесятников). Подобных широко признанных примеров немало и в истории европейской культуры.

Но, в то же время, понятно, что в культуре нет (и не может быть) характерных для природы и природных процессов «автоматизмов». Эффект синергии здесь достигается не механически, а за счет имманентных культуре принципов и механизмов «синергетического поведения», в частности, за счет механизмов эмерджентности, эмердженции. Дело в том, что эмердженции подвержены не только социокультурные системы, но и субъекты этих систем, а точнее – их сознания (см. раздел 1.4). При этом в социально-культурных системах проявляются три типа эмерджентности: структурная, духовно-ментальная и субъектная, которые, в свою очередь, влияют друг на друга.

Таким образом, «пассивность» субъектов культуры типа «любитель» или «поклонник», скорее, кажущаяся, поскольку и они подвержены субъектной эмерджентности, что, в свою очередь, вызывает изменения в отношениях субъекта с культурой, «диктуя ей социальный заказ на изменения и развитие». Понятно, что самой масштабной формой эмердженции в культуре является, конечно же, парадигмальный сдвиг в культурно-мировоззренческих универсалиях, что, в свою очередь, влечет корректировку всей системы культуры (ее форм, норм, жанров, этико-эстетических идеалов, типов субъектности). Так что, кажущиеся пассивными агенты культуры (поклонники, любители, ценители, фанаты) реально оказывают влияние на ее развитие. И вот здесь мы подходим к ключевому аспекту субъектности человека в культуре с позиции (и в рамках) информационно-семиотической теории культуры.

Дело в том, что сегодня, в условиях информационного общества, ставшего ныне реальностью, становится очевидным то, что всегда оставалось в тени. А именно – главной формой социального действия (социальной и индивидуальной активности) человека является работа с информацией, ее потоками (создание информации и информационных массивов, обмен смысло-несущими информациями, т. е. коммуникация/общение, интерсубъективные процессы-отношения), поскольку это и есть ключевое предпосылочное условие любой иной формы активности людей. Соответственно, из всех типов и форм социальной субъектности человека заглавной является вовсе не субъектность в вещественно-преобразовательной (трудовой) деятельности или в процессах политической борьбы (как принято полагать), а именно субъектность в информационных, т. е. интерсубъективных, коммуникативных и интеракционных процессах. Если еще учесть, что любая информация обретает смысл, лишь будучи отнесена к человеку и «пропущена через него», через его сознание, а обретшая смысл информация и является формой культуры, то очевидно, что самой массовой формой субъектности человека является оперирование смыслонесущей информацией, смыслами культуры, культурой.

Здесь впору очередной раз подчеркнуть, что наука пока, увы, далека от разгадки тайн мозга – в частности, каким же образом информационные процессы в мозге человека (физические и биофизические характеристики которых поддаются наблюдению, измерению, контролю) трансформируются в ментальные сущности: образы, знаки, символы, абстрактные мысли, глубокие смыслы и высокие ценности? Но наука стоит на том, что оперирование смыслами происходит именно на основе информационных процессов:

– процессов соотнесения безусловной информации с условной социальной информацией (что уже рассматривалось достаточно подробно);

– процессов «опредмечивания» и «распредмечивания» смыслов в преобразовательной деятельности (трудовой, технологической) человека, что давно и широко известно;

– повседневных и массовых процессов интерсубъективных отношений, интеракции и коммуникации;

– процессов декодирования (извлечения) знаний и смыслов из форм информации, доступных человеку и наоборот – кодирования знаний и смыслов в формы, типы и системы социальной информации (что также уже рассматривалось в предыдущих разделах текста).

В итоге получается так: массовая информационная деятельность человека (субъектность в информационных процессах), субъектность человека в культуре, а также продуцирование смыслов и обмен ими оказываются единым неразрывным процессом и всеохватной формой бытия человека.

Как видим, анализ субъектности (ее структуры, механизмов и типологических форм) в культуре не только открывает новые грани культуры, но и дает новые аргументы, указывающие на информационную природу и сущность культуры. Остается лишь добавить, что ныне науки о человеке и обществе всерьез утверждают о становлении нового культурно-антропологического типа человека «e-homo» и нового типа культуры (электронной культуры), вновь и вновь свидетельствуя об информационной природе культуры.

Примечания

1. Лекторский В.А. Субъект // Новая философская энциклопедия. Т. 3. – М.: Мысль, 2001. – С. 659–660.

2. Панарин А.С. Субъект политический // Новая философская энциклопедия. Т. 3. – М.: Мысль, 2001. – С. 661–662.

3. Крылов А.Н. Эволюция идентичностей: кризис индустриального общества и новое самосознание индивида. – М.: НИБ, 2010. – 270 с.

4. Федотова Н.Н. Изучение идентичности: контексты ее формирования. – М.: Культурная революция, 2012. – 200 с.

5. Тхагапсоев Х.Г. В поисках новой методологической парадигмы политической науки // Полис. – 2013. – № 4. – С. 173–182.

6. Каган М.С. Синергетика и культурология // Мир культуры и культурология. Вып. 1. – СПб.: РХГА, 2011. – С. 91–102.

3.3. Культура в системе современного информационного общества

Динамика культурно-исторического, цивилизационного процесса ныне такова, что состояние социокультурного бытия в его глобальном измерении осознается не иначе как «пороговое», как канун «бифуркации» и преддверие радикальной смены всех форм существования человека – от экономических и технологических до экзистенциальных, культурно-антропологических. При этом глубина, масштабность и радикальность происходящих и грядущих в обществе перемен делают проблематичной саму возможность адекватно выразить их суть, на что претендует целая вереница определений: постиндустриальное общество, эпоха постэкономики, постмодерна, общество знаний, информационное общество и др. Очевидно, что этот «ускользающий от идентификаци» процесс тектонических сдвигов в цивилизационном бытии предстоит преломить, прежде всего, через призму «всеохватного видения» философии и культурологии, способных к всеобъемлющим дискурсам о бытии человека.

Однако реальная познавательно-рефлексивная культура ныне такова, что дискурсы по осмыслению современных социально-исторических и цивилизационных процессов чаще всего апеллируют к идеям, концепциям и объяснительному потенциалу «предметных наук» – экономических, политических, социологических, в числе коих идеи «текучести» жизненного мира [1], глобализации мира и рисков [2], креативного общества [3] и др.

На кратко очерченном общем дискурсивном фоне «о грядущем» наиболее перспективной и соответствующей сути современной культурно-цивилизационной ситуации представляется именно концепция информационного общества [4], поддерживаемая также идеями символического капитала [5] и коммуникативного общества [6].

Однако общество может считаться информационным лишь при наличии у него определенного набора характерных признаков. Их спектр существенно варьируется, на взгляд различных исследователей, однако чаще всего манифестируются следующие признаки: доступность любой информации и любого знания, необходимых для жизнедеятельности каждому человеку; генерирование широкого спектра информационных технологий; наличие развитой инфраструктуры информационных ресурсов, а также глубокие преобразования в структуре труда под влиянием информационных технологий.

Очевидно, что все эти признаки присущи современному обществу (и российскому), нареченному Кастельсом «информационным».

При этом особое место в информационном обществе занимают социальные сети. Именно здесь, как полагает Кастельс, социально-культурное пространство утрачивает физико-геометрические измерения и характеристики, поскольку экономика (рынок, собственность, деньги) и механизмы коммуникации (масскультура, массмедиа, интернет) обретают «транс-пространственный», виртуальный и тотальный характер. В итоге социальное бытие в информационном обществе предстает не только и не столько как наборы «легитимированных временем и властью» онтологических структур (социальных, институциональных – парламентов, партий и т. д.) или устойчивых институций культуры, сколько как изменчивый и многообразный поток смыслов, информации, прецедентных культурных ситуаций, инновационных технологий, форм потребления, поведенческих стратегий, жизненных стилей, непосредственно адресующихся человеку (индивидуально). А это означает, что определяющими измерениями социального бытия зачастую становятся не «стягивающие силы» коллективности и социальности (власть, право, государство, традиции), а спонтанно заявляющие о себе типы, формы, механизмы культуры и культурных смыслов, генерируемых и циркулирующих в сетях. Понятно, что эти особенности информационного общества детерминируют культуру, а также особенности и механизмы ее бытия, что проявляется, прежде всего, в тенденциях развития и функционирования культуры в рамках современного модуса информационного общества:

– нарастает разрыв между элитарной и массовой формами культуры. При этом масскультура, обладая высокой степенью адаптивности, а также опираясь на мощь современных средств коммуникации, становится культурой «сотен миллионов», в то время как пространство элитарной культуры сужается;

– сознание человека в нарастающей мере обретает мозаичный и «клиповый» характер, и в итоге складывается тип личности «мозаичной культуры». Отличительной характеристикой этого типа личности является то, что его познавательные установки лишены системности и глубины, – он познает окружающий мир «по мере надобности» и на основе технологий соцсетей, ориентируясь на мейнстримы всевозможных мод (на потребление, поведение, коммуникацию) и их идентичности;

– нарастает культурное неравенство в обществе (уже в силу изложенных выше обстоятельств);

– широкое распространение на базе интернета получают принципиально новые художественные практики, изменяя при этом функции традиционных институтов культуры, таких как библиотеки, музеи, картинные галереи, вузы, школы. Типичные примеры: «сетевая литература», «сетевое изобразительное искусство», «сетевая критика», виртуальные библиотеки, виртуальные музеи, виртуальные картинные галереи, виртуальные дискуссионные клубы, электронные магазины, образовательные порталы и др.

Обрисованная картина дополняется еще и тем, что информационному обществу присущ целый спектр серьезных противоречий:

• между стремлением человека и общества к свободе, с одной стороны, нарастанием уровня манипулирования сильнейших групп влияния посредством СМИ массовым сознанием – с другой;

• между высокой (элитарной) и массовой культурой;

• между глобальным бытием общества и человека во «всемирной паутине» и нарастающей дезинтеграции и «атомизации» общества, ведущим к отрыву человека от реальности;

• между ростом объема информации и неуклонным уменьшением относительного объема объективного и рационального знания у «массового человека» [7], что, в свою очередь, чревато появлением общества «ничегонезнаек» по прогнозам

И. Валлерстайна [8].

В этом плане «симптоматично», что доля безграмотных в населении США – в стране, где уровень развития информационного общества едва ли не самый высокий в мире, по разным оценкам достигает 14 %. В унисон с этим феноменом известный культуролог К.Э. Разлогов утверждает, что по мере развития информационного общества масса безграмотных будет множиться и в других странах, вполне благополучных по технико-экономическим критериям. Более того, со временем на культурной арене начнет доминировать генерация поколения, читающая с трудом и умеющая писать разве что «тексты SМS, ММS», поскольку все их компетенции завязаны исключительно на «экранную культуру», на визуальные информационные технологии [9].

Однако при всех этих обстоятельствах, как это ни парадоксально, именно реальности информационной эпохи как нельзя ярче демонстрируют порождающую генетическую сущность (силу) культуры и «культурного» по отношению к онтологии общества социального, т. е. верховенство культурного в социогенезе. Ведь в современных условиях глобальности коммуникации и свободы выбора собственной идентичности решающим фактором обретения социальных ролей и позиций, а также возникновения и становления социальных общностей становится именно сходство или общность культурных предпочтений. В итоге реальной базовой основой современного общества становятся, скорее, не сила политического или экономического принуждения, а бесчисленные множества «малых групп», каждая из которых пребывает в пространстве собственного культурного предпочтения со своим спектром идентичностей, культурными типажами и ценностями, на что настойчиво указывает социальная философия [10].

И главное – в контексте ныне переживаемой человеком ситуации, когда на парадигмальные цивилизационные сдвиги накладывается чрезвычайно острая конкуренции стран и культур за влияние на глобальной арене, «на кону стоят» не только и не столько производственно-экономические и социально-прагматические факторы (доходы на душу населения, уровень технологического прогресса, доминирование на рынках), а скорее «культурные измерения будущего», а именно:

– многообразие и общий дизайн креативных идентичностей политического, культурного и профессионального самоопределения человека в той или иной стране;

– спектр форм потребления и горизонтов культурного будущего;

– интеллектуальный уровень социально-культурной практики стран и ее информационного обеспечения;

– масштабы и спектр способов вовлечения виртуального в социальное и культурное бытие человека и социума в стране (государстве).

И в заключение. Современные тенденции и модусы развития технологической культуры: термоядерная энергетика, клеточные, конвергентные (НБИК), «информационно-облачные» и «e-homo» технологии ведут к социальному бытию, сложность которого трудно выразить, а воспроизводство требует от субъекта сложных компетенций и высокой профессиональности. Но при этом доминирующим «культурным типом» в обществе «претендует стать» и почти стал человек клипового мышления и мозаичной культуры.

Однако информационное общество и его технологии создают также принципиально новые предпосылки и возможности развития культуры. В этом плане показательно появление феномена «электронная культура».

Всеохватные и глубинные воздействия информационных технологий на культуру и формы ее бытия нашли отражение в появлении и широком распространении категории (дефиниции) «электронная культура». При этом отдельные исследователи склонны видеть в появлении феномена «электронная культура» новый этап социокультурогенеза – этап формирования «третьей природы» (вслед за миром рукотворных вещей – «второй природой»), поскольку в позиции этих исследователей мир виртуального видится как некий модус бытия человека, порождаемого синтезом мира сознания (смыслов, образов, ценностей) и информационных технологий и якобы характеризующегося собственной онтологией, этикой и эстетикой.