Информационно-семиотическая теория культуры. Введение

4. Молчанов В.И. Сознание // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. – М.: Канон+, 2009. – С. 887–891.

5. Смирнова Н.М. Социальная феноменология в изучении современного общества. – М.: Канон+, 2009. – 400 с.

6. Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. – М.: УРСС, 1998. – 352 с.

7. Касавин И.Т. Смысл // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. – М.: Канон+, 2009. – С. 878–883.

8. Колшанский В.Г. Контекстная семантика. – М.: ЛКИ, 2007. – 155 с.

9. Чернавский Д.С. Синергетика и информация. – М.: Наука, 2001. – 243 с.

10. Тхагапсоев Х.Г. Культурная форма как теоретический конструкт и мера культуры // Вопросы культурологии. – 2012. – № 5.

11. Каган М.С. Философия культуры. – СПб.: Лань, 1996. – 415 с.

12. Резник Ю.М. Культурология в системе наук о культуре: новая дисциплина или междисциплинарный проект? // Теория культуры. Фундаментальные проблемы культурологии. – СПб.: Алетейя, 2008. – С. 16–32.

2.12. Типология культуры: информационно-семиотический подход

Типологизация объектов и предметов познания, как известно, относится к числу самых ранних методов и форм теоретизации знания. Уже Аристотель строит и использует как объяснительный принцип типологию не только человеческих душ (что берет начало в философии Сократа), но также флоры и фауны, политических систем и граждан полиса (социальных типов жителей полиса), а также знаний и логических операций. Эти типологии, бесспорно, полезные сами по себе, были, увы, часто отмечены «печатью своего времени» – натурализмом. И тем не менее аристотелевские типологические системы, их постоянное переосмысление по ходу времени стали серьезным фактором развития научно-философского знания и научно-философской методологии. А что касается натурализма в методологии познания, от него, увы, не всегда свободны типологии, появляющиеся в предметных науках даже в наши дни. Это относится и к культурологии, которая и поныне остается в основном в парадигмальных рамках классического позитивизма и его эмпирико-нарративной методологии. Теперь все по порядку.

Типология любого объекта познания в современной науке базируется на обобщениях представлений о нем и направлена, прежде всего, на раскрытие важнейших сущностных граней познаваемого объекта, его онтологии [1]. Однако многообразие ныне существующих культурологических типологий так велико, что почти не поддается обозрению. К тому же, они (типологии культуры), как уже отмечено в предыдущем разделе нашего дискурса, не отвечают базовым методологическим критериям, требующим от любой типологии, подчеркнем еще раз, проявления онтологической сущности объекта познания. Напротив, в существующих типологиях культуры порой фигурируют такие критерии типологизации, которые не имеют онтологической значимости и выражают лишь отдельные предикативные, ситуативные, преходящие, временные, контекстные признаки культуры (характер связи культуры с религией; регион, географическое пространство привязки культуры; хозяйственно-экономический уклад в пространстве данной культуры; «сфера деятельности, обслуживаемая культурой», хотя ясно, что вне культуры не может быть ни одной сферы деятельности, да и культура не может быть «обслуживающей»). Остается лишь добавить, что наиболее распространен набор следующих типологических элементов (единиц) культуры: «материальная культура», «духовная культура», «игра», «труд», «сфера культуры» [2, 3].

И последнее замечание по поводу натуралистического (т. е. сводящего глубинную сущность объекта типологизации к его внешним проявлениям), а порой явно сомнительного и надуманного характера используемых критериев типологизации культуры. В этом плане особенно характерны два примера (два типологических построения, к которым в культурологии апеллируют активно): деление культуры на «материальную» и «духовную» сферы, а также выделение (критерии выделения) так называемых пластических форм культуры и искусства, которые якобы «существуют в пространстве, не изменяясь при этом во времени» (и это утверждается в адрес таких крупных форм и типов культуры, как архитектура, дизайн, монументальное искусство, которые, конечно же, динамично и весьма успешно развиваются). Не странно ли? Дело здесь в дефектах (ошибках) методологии типологизации: формально заявляется (декларируется) типологическая единица «пластическое искусство», которая включает в себя перечисленные выше виды и формы искусства и культуры, объединяя их в целостность, но, в то же время, этой целостности необоснованно приписываются свойства и признаки отдельно взятого артефакта (единичного элемента целостности по имени «пластическое искусство»).

Куда сложнее ситуация, когда речь идет о позиции, полагающей, что культура якобы состоит из двух оппозициональных сфер – «духовной» и «материальной» (ведь, кажется, это так «очевидно»!), хотя чуть ли не рефреном философско-культурологического наследия М.С. Кагана, признанного лидера отечественной культурологической мысли, является именно тезис о неразрывности духовного и материального в культуре. Это все – к живучести натурализма в методологиях познания.

Итак, делима ли культура на «материальное» и «духовное»?

Здесь впору обратиться к фактам деятельности человека, творца культуры. Первые места по масштабным меркам среди «материальных результатов» деятельности человека занимают так называемые «вскрышные отвалы» – побочные продукты добычи природных ископаемых. Этих отвалов на планете ежегодно производится миллиарды тонн. Миллиардами тонн исчисляется и масса бытовых и промышленных отходов (твердых, жидких, газообразных), также являющих собой «материальный продукт» деятельности человека. Но сказать к чести культурологии: означенные продукты деятельности человека (творения его рук) не значатся по части «материальная культура», их никто не именует формами материальной культуры.

Порядка миллиарда тонн достигает и годовое производство на нашей планете основных «хлебных продуктов» – пшеницы и риса. Однако и они не числятся в типологиях «материальной культуры». И, наконец, в практике человека существуют такие виды и формы деятельности, которые производят не искусственное (в противовес натуре), а саму природу – «натуру», ее элементы и локусы. Речь в частности идет о деятельности по восстановлению и поддержанию биологической структуры и плодородия почвы, без чего она утрачивает значимость для человека. К ряду видов и форм деятельности человека «по производству природы» относятся также лесоводство и все многообразие природоохранной деятельности, цель которой – воссоздание и поддержание первозданного модуса природы, «натуры», ее элементов.

Приведенные факты (перечень коих может быть и продолжен) ставят под сомнение делимость культуры на материальное и духовное. Эти сомнения лишь усиливаются, когда обращаешься к духовной сфере культуры.

Как уже не раз подчеркивалось, едва ли какая-либо форма культуры способна выразить самые тонкие грани и измерения духа человека (от готовности к самопожертвованию до глубоких ощущений величия и совершенства природы и тончайших чувств любви, нежности, привязанности) лучше, чем музыка. Однако музыка рождается, живет, сохраняется, переживая века, вновь и вновь открывается новым поколениям именно в «материальном одеянии» нотных знаков, а значит – благодаря этим материальным носителям информации. Более того, чтобы музыка ожила и зазвучала, ее нужно декодировать с помощью сложных и тонких материальных устройств и механизмов, именуемых музыкальными инструментами, голосом (биофизическим механизмом, заметим). А в этом плане ситуация в культуре постоянно меняется. Так, с появлением компьютера и компьютерных технологий «материальное одеяние музыки» стало едва ли не конвейерным продуктом. Ведь сегодня как кодированием музыки (облачением звуков в материальные носители – в нотные знаки), так и декодированием (переводом нотных знаков в музыкальные звуки) занимается специализированная техника – музыкальный компьютер, свидетельствуя о неразрывности духовного (символического, этико-эстетического, эмоционально-чувственного) и материального в культуре. В этом контексте резонно обратиться не только к музыке, но и к прочим духовным формам культуры – к морали, например.

Мораль, будучи регулятивным социальным установлением, релятивна и, как известно, бывает всякой. Ведь и по сей день где-то каннибализм остается в социальном бытии, «в морали».

Но главное в данном случае в другом: почитаемая нами духовная форма культуры по имени «мораль» вовсе не бытует как «дух» и не обладает автоматизмом действия: социальная общность, создает и поддерживает вполне материальную силу воздействия (в числе коих ограничение человека в интер-субъективных и коммуникативных отношениях, публичное порицание, угроза социальному положению человека, а также угроза ограничением допуска человека к социальным лифтам и социальной жизни вплоть до строгой изоляции от общества и т. д.) – все это относится к потенциальным нарушителям морали. Таким образом, соблюдение морали в обществе его членами так или иначе сопряжено с факторами «материального воздействия» на тех, кто игнорирует, не соблюдает моральные установления.

Более того – в обществе давно осознана недостаточность «мягкой силы» морали, и в связи с этим налажена массовая трансформация ее норм и принципов в законодательные акты – с опорой на механизмы государства и власти. Так действие морали изо дня в день «переводится из сферы духа» и духовного на явно недуховные механизмы, за которыми стоят материальные, силовые, принудительные механизмы государства и власти.

Как неоднократно свидетельствовала история, не все благополучно даже в жертвенной христианской морали и в морали прочих религий. Еще М. Лютер в своих знаменитых тезисах показал, какая пропасть лежит между возглашаемыми принципами морали и реальными формами их бытия, призвав к реформированию такой духовной сферы культуры, как религия.

Да и ныне институты католичества, сказать помягче, пребывают в ситуации «сложного выбора» между ценностями семьи и сексуальной свободы, эпизодически склоняясь то в одну, то в другую сторону.

А что касается таких духовных сфер, как музыка, поэзия, драма, то они возможны и успешны ровно в такой мере, в какой искусно и талантливо воплотились в органичных и имманентных им материальных носителях, в роли каковых выступают знак, символ, слово, письмо, звук, нотные знаки, музыкальный инструмент, музыкальный компьютер и голос человека, наконец.

Все эти примеры (а их перечень можно продолжать бесконечно) имеют один смысл: деление культуры на материальную и духовную сферы базируется скорее на «кажимости», «на обаянии натурализма» и т. д.

Но означает ли это, что понятия «материальная культура» и «духовная культура» должны быть изгнаны из культурологической лексики? Разумеется, нет. Ведь в мире культуры есть области, посвященные «сугубо материальному» обустройству человека, которое обеспечивает выживание (физическое и социальное), безопасность, а также комфорт «для себя» и потомства. Речь идет о таких отраслях и формах культуры, которые ориентированы на воспроизводство человека: о жилище, питании, одежде (костюме). Решаемые здесь задачи настолько «физичны» и «биологичны», что эти отрасли культуры по функциям и сути материальны и вещественны, являя особый некий «кокон» вокруг человека, особое «окультуренное материальное пространство» его выживания и развития, а значит – они являют собой «материальную культуру», особую форму и среду бытия человека.

В этом контексте изобретение жилища – укрытия от опасностей и непогоды, создающего условия взращивания потомства и хранения припасов, является парадигмальным рубежом в социо-культурогенезе, столь же значимым, что и освоение огня, изобретение естественного языка и письменности.

В последующем искусственные формы организации жизненного пространства выйдут за пределы бытовых жилищных потребностей, обретя знаково-символический характер и сакральные смыслы.

Таким образом, развитие жилища исторически перетекает в архитектуру – в «окультуривание пространства», в идею и практику организации, структурирования и символизации пространства обитания человека, в очередной раз демонстрируя неразрывность материального и духовного в культуре, их взаимную обусловленность и детерминацию.

Впрочем, архитектура в профильных справочниках и энциклопедиях определяется как искусство и наука проектировать и строить здания и сооружения (включая их комплексы), формирующие пространственную среду для жизнедеятельности человека [4–5]. Иначе говоря, в архитектуре и на ее основе получают взаимосвязь и воплощение функциональные (назначение, польза, комфорт), технические (прочность, долговечность, надежность) и эстетические (красота, гармония) представления человека об организации и устройстве пространства собственного обитания. В этом контексте неудивительно, что архитектурные произведения воспринимаются не только как артефакт, но и как «голос истории», т. е. знаниевое и эстетическое выражение цивилизационных достижений и идеологических устремлений эпохи. О многих исчезнувших цивилизациях мы нередко судим именно по их архитектурным достижениям, ведь архитектура творится в соответствии с возможностями и достижениями данной эпохи и данной конкретной цивилизации, поскольку именно общий уровень исторического и материально-технологического развития общества определяет функции и типы сооружений, а также конструктивно-технический и художественный строй архитектурных сооружений. В контексте этих обстоятельств любое архитектурное сооружение являет собой символ эпохи и цивилизации, «зеркало культуры» и его духовных, эстетических измерений.

В итоге получается так: если культура являет собой сложное динамически изменчивое единство (суперпозицию) форм, способов и механизмов существования, развития и переноса смыслонесущей информации, а также творческого оперирования ею в процессах интеракции, деятельности, коммуникации посредством (на основе) артефактов культуры, т. е. всеохватную форму бытия человека, то архитектурные сооружения являют собой «самоцельные» знаки и символы, выражающие культуру и духовное бытие человека непосредственно, целостно и исторично. В этом смысле каждое архитектурное сооружение являет собой уникальный фрейм культуры, выражающий множество граней культуры, духа культуры и, конечно же, «места-времени» рождения архитектурного сооружения.

Между тем, в системе культуры существует еще один элемент, который выступает в подобной роли, – это костюм.

Костюм – набор одеяний из кожи, ткани, вязаного полотна, меха, надеваемый (носимый) человеком, казалось бы, с универсальной целью – обезопасить свое тело от негативного и опасного влияния окружающей среды (погодно-климатических условий, насекомых, песка, пыли, токсических веществ и др.). Однако он, в то же время, имеет уникальные отличительные признаки – социальные и национальные, неся, таким образом, печать культуры и времени, а по сути – создавая «образ человека» в фоновых рамках эпохи, цивилизации и культуры «здесь и сейчас».

Если учитывать эти обстоятельства, за материальным носителем информации под названием «костюм (одежда)» также оказывается масштабный блок (фрейм) социальной информации, в котором собраны, обобщены и систематизированы исторически накопленные знания и опыт человека в отношении физико-химических свойств множества материалов (пригодных для изготовления одежды) и технологий их обработки; антропометрических параметров человека; инженерных и эстетических принципов конструирования одежды, не говоря уже о влиянии костюма (одежды) на прочие сферы культуры и их развитие.

К тому же, у костюма есть измерение, которое придает ему особый культурный смысл – именно костюм стал первичной формой и способом выделения человеком себя из биологического мира и манифестирования над природным существом. Ведь к костюму восходят самые таинственные и тонкие феномены психики человека – «стыд», «целомудрие». Но в то же время, длительно (да и поныне, в какой-то мере) костюм императивно выражал и фиксировал социальные различия, отношения неравенства.

Столь же своеобразна и роль кухни в системе культуры. Кухня в культурологическом смысле понимается как деятельность человека по приготовлению пищи и формированию культуры питания, включающая в себя практически неисчерпаемый набор технологий, оборудования и рецептов. Так что, кулинария – это, прежде всего, совокупность способов приготовления из природных (ныне и из синтетических) минералов и продуктов растительного и животного происхождения самой различной пищи. Излишне комментировать жизненную важность пищи – быть источником энергии и «строительного материала» для организма, без чего невозможно поддержание активности и дееспособности человека.

И что принципиально важно, методы приготовления пищи и сами ингредиенты питания широко варьируются у разных стран, народов и социальных групп, отражая, с одной стороны, уникальные взаимосвязи культуры и природы, экономики и традиций, с другой – являя факты и свидетельства глубоких различий в кухнях различных народов и цивилизаций. К этому надо добавить многообразие ритуалов накрытия стола и подачи пищи, напитков и угощений в рамках различных культур. В этом смысле кухня не сводится к удовлетворению биологических потребностей человека в пище – она, наряду с архитектурой и костюмом, являет собой «вещественную форму» культурного духа, заметим: легко переносимую на различные культурные почвы, что превращает ее (кухню) едва ли не в самый универсальный способ коммуникации и диалога культур.

И самое главное: именно проблематика питания, жилища и костюма (вкупе с проблемами безопасности) мотивировала в ходе культурогенеза и цивилизационного развития человека (и ныне мотивирует) процессы развития практически всех отраслей техники и технологии, что шло рука об руку с познавательной практикой и научно-исследовательской деятельностью, объемля таким образом всю культуру.

Иначе говоря, «драйвером» развития важнейших сфер «духовной культуры»: науки, проектной деятельности, пластического искусства, инженерии, дизайна, моды – оказываются «самые материальные» сферы культуры, т. е. жилище, кухня, костюм, вновь и вновь демонстрируя неразрывность духовного и материального в культуре.

После этих замечаний впору вернуться к цели данного параграфа – к типологизации культуры с опорой на идеи и принципы информационно-семиотической концепции.

Ключевая идея здесь такова: культура являет собой особый род информационного процесса, смысло-порождающего и смысло-обменного, бытующего в неразрывном единстве материального и духовного, телесно-биологического и психического посредством (на основе) многообразия носителей информации (антропологических, материально-вещественных, знаково-символических), что в конечном итоге и создает привычные нам формы культуры.

Подобное понимание культуры, что и составляет суть информационно-семиотической теории, открывает новые горизонты для культурологической науки, в том числе и способность генерировать (порождать, выдвигать) новые подходы к построению типологии культуры, отражающей ее реальную онтологическую природу (сущность) и реальную системность.

Речь, в частности, идет о выделении следующего ряда взаимосвязанных «семейственных (т. е. укрупненных) форм» бытия культуры, которые, в свою очередь, включают спектры (наборы) конкретных форм культуры (т. е. могут быть детализированы в ряде конкретных, менее масштабных формах):

– эзотерико-символические формы (магия, ритуалы, религия, идеологии);

– знаково-символические формы (вербально-текстовые (литературные), музыкальные, художественно-изобразительные и дигитальные (виртуально-компьютерные) формы, что именуется также «электронная культура»);

– вещественно-знаковые формы (архитектура, костюм, кухня, дизайн, монументалистика и произведения ландшафтной культуры);

– инструментально-символические формы культуры (балет, хореография, спорт, игра, театр мима);

– синтетические формы (образование, наука, театральное искусство, кино, музей);

– условная социальная информация, т. е. системы базовых кодов и когнитивных структур культуры (язык, миф, обычаи, традиции, поведенческие модели, научные теории, мировоззренческие универсалии культуры), на основе которых происходит восприятие потоков информации в бытии человека, наделение их смыслами и соотнесение с целостным миром культуры.