Яблоко транзита

На следующий день, Западный Голливуд

Ник Коннелли, хоть и несколько припухший от вчерашнего каскада тостов, являл образ умного, вышколенного затейливой киношной средой человека, транслируя синтез жесткой собранности и доброжелательства. Он считывал, точно сканнер, полученный от его двоюродного брата Бретта, сидящего напротив, текст, умудряясь при этом время от времени бросать на визави приязненные взгляды. Впрочем, то, скорее всего, ритуальные знаки внимания, общее место западного этикета. Волчий билет Бретту, дай его затея пробоину, вручат с пожеланиями счастья и процветания на жизненном пути, что в той же мере верно и для мира грез – кино, как и западной культуры в целом.

На третьем листе Ник стал одобрительно покачивать головой – то ли в знак признания увлекательного сюжета, то ли так поддерживая необременительную атмосферу. Это вновь значило ровно то, что кинопродюсер Ник Коннелли по праву в своей ячейке – сословия джентльменов и благотворителей. Нелишне добавить – унаследовавших некогда отнятое и, никого не подпускающих к своей резервации успеха. Так что проблема Бретта Холмгрена, будь она в компетенции продюсера, в длинном ряду оферт, всплывающих на поверхности киноиндустрии, но, за вычетом немногих, плавсредства не обретающих, без оглядки на кого-либо…

Аккуратно приземлив на журнальный столик папку с прочитанным, Ник занял позу вежливого слушателя, тогда как с позиций его ремесла, будто предполагалось наоборот, по меньшей мере, комментатора. Но вновь сработала поведенческая обманка – ненавязчиво обозрев визави, он заговорил:

– Твое подтверждение приезда на банкет с поздравлениями, отправленное после дедлайн регистрации, я естественно не прочитал. Когда же, Бретт, тебя в толпе гостей увидел, то невольно вздрогнул. Не в преддверии ли мы катастрофы, одному правительству известной? Семья-то почти вся здесь, держа в уме, что твой визит – человека государственного, весь в трудах – не прогнозировался…

– Ну, нет, – весело засмеялся Бретт. – Глупо тратить четыре часа на то, что у эсэмэски займет считанные секунды!

– Всё же ты здесь… – задержал пытливый взгляд на небожителе от политики небожитель потребителей грёз. – Да и как понять твой интерес к сценарному делу, его величеству Вымыслу, когда твой знак судьбы и амплуа – реалполитик?

– Дипломатия, даже классическая, застегнутых наглухо сюртуков, это стык жанров, при котором протокольный официоз марширует в одном ряду с провокацией, подковерной возней, системным враньем, психоанализом и бесцеремонным шпионажем… – изрек, сама загадка, ветеран регулярного сегмента закулисы.

– Может, надуешь свой шарик, Бретт? Замысла, имеется в виду, – не повышая голоса, предложил кузену срывать сургуч с пакета своей миссии продюсер. – А то он пока похож, сам понимаешь, на что…

Бретт Холмгрен подернутым поволокой взором осмотрел родственника с репутацией осторожного середняка, закрепившейся за ним в Голливуде, после чего, точно один на один перед зеркалом, стал прилаживать парик, который чуть ли не с юных лет носил. Должно быть, соотнесясь с координатной осью упомянутого замысла, откликнулся, тщательно подбирая слова:

– Накануне беды, говоришь… Нет, из разряда фатального ничего… Пока нечего. Но предпосылки трещины есть…

– Надеюсь, не земной коры? – холодно уточнил вдохновитель широкого спектра, включая апокалиптические, киносюжетов.

– Как бы это обтекаемо, но понятно… – задавал сценические параметры своей интриге Бретт, ассистент сценариста внешней политики США. – В общем, нужен фильм… Чем в художественном смысле и коммерчески успешнее, тем выше шансы психологического бинго – генеральная задача проекта…

– Ты свой сюжетный набросок-затравку имеешь в виду? – вклинился в техническую паузу Ник Коннелли. – Да, тема любопытна – и ее герой, многих обличий, этот русский израильтянин Алекс Куршин, и завертевшаяся вокруг него интрига, но кассовый успех – гарантированно никакой, сугубо фестивальная картина, найди она спонсоров когда-нибудь… Только, что это за «бинго»? Кого охмурять Белый Дом собрался? Целевая аудитория, имею в виду…

– Что тебе сказать, – после дюжины сигарных, как казалось, оценочных колец перешел к тезисам своего проекта Холмгрен. – Удивлю тебя, Ник: текст – плод ни моей, функционера Госдепартамента, ни кого-либо из Белого Дома фантазии. Я всего лишь его систематизатор – объединил в общий сюжет несколько отчетов, естественно, служебных, что, не сложно предположить, государственная тайна… А все действующие лица – здравствующие под своими реальными именами современники. Вот так…

– Подожди, что, и русский президент, грозный и ужасный, ты не шутишь!? – поплыл в чертах Ник Коннелли, будто в силу своего призвания искусный дозировщик правды и вымысла.

– Само собой, – небрежно подтвердил новоиспеченный сценарист, надо понимать, замахнувшийся на режиссуру мироустройства, продолжив: – Голимая калька – и сама интрига с ее завязкой и первоосновой, и последовательность и вольтаж событий, внешне будто детектив, но, по погружению в схему, вполне органичных, и сам герой – ни дать, ни взять канатоходец удачи. Хоть с ним и некий сбой – единственно, что опущено в моем сюжете: уже месяц, как от него ни слуху, ни духу… – Бретт запнулся, заметив, что кузен – человек ясного ума и дьявольской хватки – потерялся, то ли не находя своего места в путаной, несовместимой с кинорынком истории, то ли выпустив из виду ее связующую нить.

– Извини, Бретт, я отвлекся, продолжай… – приложил ладони к груди Ник Коннелли. – И вот, что. Я, по-моему, въехал в идею, но лучше с твоего позволения уточнить… Выходит, у сюжета целевая аудитория один человек – российский президент, и задача фильма – завуалированный месседж Белого Дома, дающего зеленый свет сделке «альпийское имение с пожизненным иммунитетом в обмен на отставку русского президента»? В утилитарном смысле – передача ядерного чемоданчика вменяемому устраивающего национальные элиты и Вашингтон политику. А кассовый успех ленты – некий вотум общественного доверия в масштабе планеты, освящающий токсичное в контексте западных ценностей предприятие. Сделка-то с матерым преступником, набедокурившим не только в России, но и торпедировавшим мировой порядок. С этим ты приехал?

Реакцией Бретта Холмгрена был приоткрытый рот, который не закрывался со слов «месседж Белого Дома», и парадоксальное сочетание ликов – свалившегося бремени и пристыженности, будто его политтехнологический уникум, продукт озарения, не только разложен по косточкам, но и заиграл в сторонней редакции новыми, неведомыми ему прежде гранями.

Буква «о» в облике растянулась в улыбке – поначалу нервической, затем во весь рот, наконец, Бретт стал вздымать руки и… зааплодировал, хоть и едва касаясь ладонями. Помахал кузену указательным пальцем, что истолковывалось как угодно – от последнего предупреждения до воздания огромной, не облекаемой в слова хвалы. Вновь открыл рот, на сей раз задействовав функцию речи:

– Тебя бы, Ник, с твоей проницательностью и горизонтом мышления, в госсекретари. Все именно так, как ты сказал. Одна единственная поправка: проект этот не администрации, а мой личный, и он наш с тобой секрет…

– Что?.. – казалось, безотчетно вырвалось у Ника Коннелли, секундами ранее зачисленного в золотой резерв нации. – Спонсоры тогда кто? Не агентство? И… что значит секрет? От кого – правительства, ограничивающего тебя сотней обязательств о неразглашении? Следовательно, тайна в разрез национальных интересов… Или я чего-то не понял?

Потупившись, Бретт водил растопыренными пальцами по журнальному столику, казалось, всем естеством переживая постигшее его фиаско – и не тактическое, а крах Дела судьбы. Осенившая его днями мега-идея, феерически выстроившая свою логистику, в одночасье издохла – рухнула как любой небрежно сколоченный проект, который всего минуты назад, представлялось ему, из любительского барахтанья выпрямился во весь рост…

Тремя днями ранее он, человек обостренных амбиций, и не предполагал, что окажется на юбилее кузена, хоть и состоявшегося профессионально, но в табеле о рангах на несколько ступенек его ниже. Погруженный в свою Цель – кресло госсекретаря как трамплин к Овальному кабинету – он держался особняком от своей весьма разветвленной семьи, и если бы не Люси, жена, цепко держащая периметр памятных дат родственников и жестов внимания, по факту из нее давно бы выбыл.

Круглая дата Ника – полста лет – всплыла в ежесуточном «бюллетене» трат и событий Люси, уныло озвучиваемом перед ночным фильмом. Так планерка у Блинкена того дня, наметившая бессилие Вашингтона русскую «Барбароссу» осадить, парадоксально закольцевалась проектом, который позвал Бретта в Лос-Анжелес. Шёл фильм The Good Shepherd (Ложное искушение) с Мэттом Деймоном, образ раскрытый которым был Бретту так близок…

– Подожди, Ник! – вынырнул из низин своей хандры Холмгрен. – Если тебя беспокоит финансирование, то спонсоров, можешь не беспокоится, я найду. Теперь, о конфиденциальности. Она – не более, чем диктуемый организационными соображениями момент. Неужели я, карьерный дипломат, сто раз перепроверенный, стану промышлять по ту сторону закона? Просто бюрократия – это стойкий ко всем лекарства паразит, которого не обойти без альтернативного лечения, смелых, нетрадиционных методов. И главное: поверь, мой проект – это отклик на крайне опасный пока камуфлируемый процесс, который с каждым днем приближает непоправимое, тобой, не зря упомянутое… Но, о котором я ни при каких обстоятельствах рассказать не могу. Остается только принять на веру…

– Зачем, Бретт? Я тебе верю, – учтиво откликнулся продюсер не только киносюжетов, но, оказалось, весьма нетривиальных смыслов. И, вздохнув, будто безадресно заметил: – Владимир этот – сущий кочегар преисподней… После паузы смысловых притирок поменял тональность – джентельменскую на бесстрастно оценочную: – Только твоя идея, сколько бы осмысленной она ни была, выпускает из виду одно важное обстоятельство, а именно, непредсказуемость реакции на фильм той самой целевой аудитории в лице русского президента. Человека настолько циничного и злопамятного, что не гнушается демонстративными убийствами-казнями… Почему-то кажется, не учесть этого ты, системный аналитик, не мог… А поскольку твой проект, с твоих слов, предлагается мне, то и все риски, вплоть до пули снайпера, тоже мои… Не акцентирую, что кота в мешке ты пытался подсунуть близкому родственнику, замнем пока… Между тем нечто говорит, что влезть в это болото, тебя понудили не одни амбиции, которыми ты с юных лет перегружен, а нечто из разряда угроз национальной безопасности. Раз так, то сподобиться в трех японских обезьян мне как-то не комильфо, если не непатриотично… И вот, что пришло на ум… Я тебе дам три-четыре фамилии талантливых молодых парней, подчеркиваю, незаурядных, у которых не выходит пробиться через сито голливудской конкуренции. Кто-то да согласиться… При этом… подставляю ли я коллегу, многих дарований, но не столь, как я, искушенного? Несомненно, но для такового твоей проект, скорее всего, единственный шанс о себе заявить… Так что на чутких весах морали, неизвестно, что перевешивает – наложить от отчаяния невостребованности на себя руки или рискнуть, подписываясь под мутное дельце, но с реальными шансами попасть в заголовки, сделав, тем самым, карьеру… Словом, доставай блокнот…

Ник Коннелли диктовал установочные данные кандидатов на реализацию кинопроекта политической психотерапии со «сносками и примечаниями», то есть с приличествующими нетривиальной задаче подробностями. Между тем казался рассеянным или чем-то стесненным, что не вязалось с холодной рассудочностью его недавней оценки «кинопробы» кузена, вдруг «переобувшегося» из карьерного дипломата в проектировщика авантюр. Завершив обзор, Ник перескочил из одной крайности в другую – резко встал на ноги, после чего, пряча глаза, пустился в галоп эмоций правил хорошего тона, старых и новых обид:

– Ну, в общем, удачи тебе, надеюсь, идея того стоит… и наш мир-конюшню освежит… в аэропорт тебя отвезут на лимузине… том самом, для юбилея арендованном… до утра он у меня… и конечно, легкого полета и приземления… Люси большой привет, она умница… порой мне кажется, она наша кровь, а ты пришлый… Генетика дама капризная, ее норов не угадать… И сделай мне одолжение: больше не звони… не только по поводу фильма, по любому… Так надо уметь: сделать из дня ангела генеральную репетицию похорон… Я же по случаю и без случая воздавал тебе, счастливчику, почести… Так что просто уйди, впрочем, тебя и не было…

В полете Холмгрен пребывал в полном согласии с самим собой: вопреки сомнениям, его смелая идея прошла первичную апробацию, коль столь придирчивый экзаменатор, как кинопродюсер, рассмотрел ее прикладную значимость. Причем, в живом, точечно применимом контексте. Больше того, своим «вотумом доверия» ее творчески развил, обозначив немалый потенциал на перспективу. Так что инициатива имеет полное право на жизнь.

Еще, что пополнило копилку его знаний и представлений: кинетика военных приготовлений России столь велика, что взвихрила магнитные бури, будоражащие строй мыслей, дезориентируя, будто далеких от военного дела, как его кузен, людей. Стало быть, «диалог» пушек между Россией и Украиной, идеально ложащийся в паз его интересов, неизбежен.

За час до посадки в «Даллесе» Холмгрен погрузился в записи, надиктованные ему Ником. Задача аховая, не дающая права на ошибку – не столь фатальную, как у минера, но пустить под откос судьбы вполне может. Из четырех предложенных кузеном начинающих продюсеров предстояло выбрать не только того, кому задача по плечу, но и с задатками конспиратора, ревностно блюдущего инкогнито автора проекта. Причем, с одной попытки, ибо вторая непредсказуемо множит риски. Тайна, известная двоим, в век таблоидной этики стремится к оползню размножения.

Глава 12

Москва, 2 августа 2021 г. 11:30

«Обложили меня, обложили…» – носилось по кругу, как заезженная пластинка, иногда цепляя «Идет охота на волков…», прочие рифмы, вразрез тексту произвольно менявшиеся местами; рявкающая какофония пошедших вразнос строк и мыслей.

Между тем из котла его негласной изоляции нужно было, так или иначе, выбраться. На все про все два часа, но, как это провернуть – ничего конкретного. Впрочем, искры аллюзий вспыхивали, но гасли, приплода решений не явив.

Он потряс головой, как бы сбрасывая хмарь раздрая и… уставился в тумбу с алкоголем. Забегал глазами, преобразившись – из комка фрустрации в зверька заострившихся черт, который учуял добычу-пропитание. Резкий рывок – и в руках бутылка бордо «Шато Калон-Сегур», некогда заимствованное из меню загулов Джонни Деппа и пришедшееся к его вкусовому двору. Звонкий хлопок пробки, веселое бульканье жидкости и спустя минуту-другую легкого румянца умиротворенность. Главное вовремя…

Закрытые глаза могли означать, что угодно – от улета в сытейший из миров, до пика концентрации мысли. Похоже, место имело второе – столь продуктивно он действовал в ближайшую четверть часа: круговорот одежек, атрибутов конспирации и походных аксессуаров – внутри маршрута порывистых, но логически выверенных движений. Ощупывания фасада в качестве ритуала приемки готовности и курс на выход.

Щелчок входной двери возвестил переделку его привычного имиджа – вальяжного «космонавта» из русского созвездия успеха – в образ разбитного слесаря-сантехника, весело насвистывающего принятым на грудь у хозяев. Пусть выхлоп благородный, так и жильцы дома – сплошная знать нового времени. Их потребительский набор давно по Гринвичу, тьфу, Оксфорд-стрит, точнее, «Harrods».

Зеленая униформа строго по размеру с логотипом фирмы «Светоч-норд», аккуратная бородка с усами, очки с затемненными стеклами, но главное – органичное «переобувание» в классического коммунальщика с пропечатанной миной исключительности – ликвидатора горьких пилюль и разного рода капризов быта… Ну и для полноты формата – чемоданчик с инструментами, постукивающими о металлические стенки при движении. Одна беда – неестественно новый, прямо с полки магазина – знак тревоги для пытливого нагруженного премудростями сыска ума. Но вдруг прокатит?..

Между тем он осознавал, что проскочить эшелонированный присмотр шансы пятьдесят на пятьдесят. Круглосуточный пост в лобби службы безопасности, будто нейтральный ЧОП с видеонаблюдением большинства секторов здания, и его дублер на улице, напротив парадного входя – фээсбэшники уже без затей – суживали перспективу пуститься в свободное плавание без пиявок на хвосте. Больше того, с учетом подделки им личности, гарантия угодить на Лубянку, разгадай они его фокус-покус. Ведь ни в его квартиру и, скорее всего, ни в какую прочую сантехник не согласовывался (как того требует правила здания), следовательно, не проходил. Карлсон тогда откуда? Крыша-то под контролем. И что это за сантехник ростом с каланчу – ни так, ни этак не подлезет… Не понял!!!

– Привет, пацаны! – бойко, но с несвойственной ему хрипотцой возгласил он, поравнявшись с вахтой в лобби. И… безотчетно просунул голову в смотровое окошко поста. Своему безрассудству – жильца-ветерана, да еще под надзором – ужаснулся, но отступать было поздно, Впрочем, дар импровизировать поперек шаблона подводил его редко.

– Здорово, если не шутишь… – неуверенно ответил ближний к нему вахтер, щурясь, в это время напарник, у видеоэкранов, вскинул голову.

– Дела как? Когда я заходил, вроде никого здесь не было… – поделилась секретом своей явки местная знаменитость, одной левой заделавшаяся сантехником.

– Ты это о ком – «не было»!? – возмутился вахтер и потянулся к журналу. – Кто тебя заявлял?

– А чо надо было? – пожал плечами «сантехник», после чего разъяснил, откуда и как: – Дарья Васильевна из тридцать четвертой (соседка, укатившая на месяц в Лапландию) в конторе ключи с кодом парадной оставила, но про заявку ни слова…

– Подожди… – приподнялся секьюрити. – Впаривать – не на того напал: в нашу смену ты не проходил! Куда хватил: нас здесь не было! – И, повернувшись к напарнику: – Костя, наряд вызывай, я же вход заблокирую.

– Как это не проходил?.. – возразил «сантехник», но как-то тускло, точно сам в сомнениях, осознав, что дал маху, выбрав гиблую колею. Опустил чемоданчик с инструментами и стал медленно выпрямляться, казалось, растягивая паузу раздумий. Похоже, небесполезную. Чиркнув ладонями одна по другой, внес ясность: – Извиняйте, парни, лажа какая-то: были, не были… Дело мне, какое!? Я же с мебельщиками, заставившими парадную диванами, заходил… Вас потому и не видел! Да еще кирнул я со сменщиком с утра…

Секьюрити впечатал в ряженного тяжелый, не сулящий поблажек взгляд, казалось, держа возмутителя рутины на мушке оргвыводов, которых «сантехнику» с реноме кремлевского демиурга не минуть. Возмутитель между тем и усом не повел, с ледяной уверенностью заключив: свой очередной один из несть числа поединков судьбы он выиграл, в какой раз доверившись своей звезде – Интуиции. Именно она в момент коллапса из-за на первый взгляд беспечного саморазоблачения осенила молнией – разгрузкой мебели у центрального входа, вполглаза замеченной им у окна его спальни утром. Похоже, находкой не только этой…

– Точно! Разит от тебя за версту, алконавт! – брезгливо бросил секьюрити, присваивая ярлык проблеме, разукрупнившейся из ничего. Тут как тут и цеховое клише-дубинка: – Вали отсюда! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Сколько бы заявок Дарья Васильевна на тебя, мудака, не делала! Нашла, кому ключи доверять… – и разблокировал выход. Когда же приблуда-раздражитель припустил из фойе вон, небрежно сигнализировал напарнику, от скачков ситуативного давления застывшему с трубкой телефона в руках: полиции – отбой.