Багдад до востребования

Тут раздались судорожные, неясной природы звуки, и Таня решительно толкнула дверь. Постоялец сидел и, обхватив предплечья руками, трясется, словно в похмелье или в безумии. Но увидев ее, виновато улыбнулся и слегка просветлел. Вроде бы хотел встать, но не вышло.

Принять горизонтальное положение Шахару не удавалось еще долго: кинувшись, точно неотложка, Таня покрывала его мертвенно бледное лицо жаркими прикосновениями ладоней, губ, оживляя красные тельца. Тем временем увядший герой то бессмысленно моргал, то загадочно улыбался. Казалось, раздумывал, какая ему отведена роль – пациента мануальной терапии или резиновой куклы для утех. Наконец медсестра укусила просыпающегося истукана за скулу, но столь изящно, что сомнений не возникало – от избытка чувств, а не со злости. После чего хохотнула даже.

Лик заторможенного, плавающего в околоплодных водах недотепы скомкался, уступив место удивлению, естественному, живому. Шахар резко встал, будто всех демонов спровадив. Могло показаться, что он вот-вот заключит Таню в объятия и разразится давно перебродившей страстью. Да и за полночь давно – вторые сутки их рандеву, мистический порог-табу женской души пройден…

Меж тем он робко, похоже, от конфуза, положил руку на ее плечо и вкрадчиво всматривался, точно просил снисхождения.

– Можно буду с тобой лежать? – обратился выздоравливающий.

Таня растерялась, не понимая, о чем речь. Собственно, об этом не спрашивают… При этом понимала, что искать в просьбе провокационный смысл – дело лишнее. Язык-то их общения – приблизительный, русским пришелец владеет через пень-колоду. Зачем копаться?

– Лучше лекарство прими и постарайся заснуть, – предложила после недолгих раздумий медсестра, потянувшись в карман за таблетками.

– Не надо лекарство, – Шахар задержал Танину руку, – мое таблетка – ты, Таня. Оставайся, прошу.

Тане не могла и предположить, что глубоко тронувший ее комплимент – не более чем импровизация, пусть богатая на эмоции. Из рук субъектов, так или иначе проникших в его круг, Шахар ничего не употреблял, что, впрочем, было альфой и омегой шпионажа. Не знал этого и проницательный Талызин, гениально вычисливший корни интервента, но севший в лужу, предложив яичницу с салом. Кашрут, незыблемая норма иудаизма, продиктовал отказ Шахара в последнюю очередь, некошерными были батон и масло, на взгляд лазутчика, сюрпризов не таивших…

До самого утра на кухне не гас свет. Между тем свежеиспеченную пару он не тревожил, напротив, был органично необходим. Их больше тянуло любоваться друг другом, нежели зайтись в безумных фрикциях. Впрочем, одно с другим сочеталось – в дивной гармонии духа и плотского.

Время растворилось, оставив после себя длинный шлейф ощущений – вкусовых, тактильных, но главное, зрительных. Какого-то невыразимого, готового взорвать все естество восторга, с особым упоением сдерживаемого.

«Обслюнивший» все красные фонари Европы Шахар (опять же в рамках ведомственных правил) то пускался в галоп, то благоговел, собирая губами влагу из самых потаенных Таниных уголков. Он как бы открывал для себя утерянный в своей первозданности мир, посему распаляющий жажду познания.

Между тем разлиться чувствами на матрасе – места в обрез, так что Шахар уже давно раскатал одеяло. Но удвоив полезную площадь, то и дело попадал впросак: гремел стульями, точно отбрыкивался, раздавил выпавшие из халата таблетки, скатывался с партнершей от избытка эмоций и за «татам».

Молодец знавал сотни женщин и не только избранниц древнейшей профессии. Нередко призывался соблазнять светских львиц, дабы выведать нужные его епархии секреты. Тот контингент, случалось, дарил сюрпризы, яркие, запоминающиеся. Как минимум, не подмывало обрубить концы сразу, мурашки брезгливости из памяти выскоблив. А хотелось развлечься месячишко-другой – в смачном согласии со своим переборчивым чревом. Опыт порой будоражил на досуге, расцвечивая застывшее в данность одиночество, плодил видения, несбывшиеся союзы и даже потенциальных отпрысков, чьи беленькие кудри в отчем кресле мечталось теребить.

Между тем такой неумелой, как Таня, любовницы он прежде не встречал – в послужном списке, в основном, сноровистые путаны. Словом, хваткие торговки самого ходового на свете товара – плотской любви. При этом Танина нежная податливость, позыв раствориться в партнере, разбудили в нем распаренного музой художника, озабоченного скорее ощупыванием образа, нежели зудом извержения.

Таня захныкала, притормаживая соитие. Чуть позже взвыла, брызнув, точно из пульверизатора, слезами. Взмыленный Шахар опешил, паруса приспустил. Тяжело дышал, не понимая, откуда эта напасть в их нирвану забралась. Неужто из кошмара? Испуганно смотрел на взревевшее божество, кому еще мгновения назад истово поклонялся. Порывался смахнуть слезы с нежнейшего овала, но что-то удерживало, подсказывая – скидывающее одежки откровение.

Таня распахнула огромные глаза, то самое таинство высвобождая. Бирюзовый туман вознесся, увлекая Шахара в невесомость, бесконечные в своем опьянении дали. Там, ему казалось, распахнулась форточка счастья, которое было начертано сотворить. Вот оно, в своем пике, перед глазами…

Лодочница маршрута в эдем обвила шею душеприказчика, прижала к груди. Бросилась покусывала его плечи, но на сей раз – по-настоящему, без всякого изыска. Шахар ошалел от разительной смены образа, но был готов отдать всего себя на съедение – настолько всколыхнула новизна ощущений.

Но жертвоприношение не состоялось. В какой-то момент Таня уперлась в грудь возлюбленного ладонями, будто возвещая конец акта, но занавес не опуская. Кокетливо повернула головой, давая знать: переворачивайся на спину.

Подчинился он, однако, лишь после второго зазыва, не сразу разобравшись, о чем речь. Таня сразу принялась обихаживать рельеф молодца, но в той же мере невыразительно, как и отдавалась. Между тем Шахар от робких, если не целомудренных касаний сатанел, извиваясь. Милая рассредоточенность движений и чувствительность мимозы обнаруживали в его теле рецепторы, прежде дремавшие втуне. Ойкающее блаженство постепенно захватило обоих, ласки оживились, переносясь в мужское святая святых. Давно передержанное бремя взорвалось, в скором времени спровадив влюбленных в пуховую глиссаду сна.

Свет на кухне выключил Витек, заставший мать спящей в обнимку с кудрявым инкогнито одного с ним пола. Вторжение в их тихую гавань пришельца малыша заинтриговало. В первую очередь тем, что ни один мужчина, за исключением дедушки Гриши, к его «второй половине» при нем не прикасался. Больше того, в мамином ближнем круге замечен не был.

На вопросы «Кто мой папа?» Таня отвечала уклончиво: «Нам и без папы хорошо». При этом Витек завидовал ребятишкам из группы, у коих отцы, по большей мере, водились. Особенно тем, чей папа уносил из сада чадо на загривке. Дед Гриша давно уже не мог, страдая от радикулита.

Виктору хотелось подергать чужака за космы, то ли так выказывая свое расположение, то ли удовлетворяя некий рудиментарный позыв. Но увидев уродливый шрам на руке, малыш стушевался. Подобрал валявшийся на полу мамин халат, сложил на стуле. Не издав ни звука, подтащил табурет к выключателю и погасил свет.

Вовсю светало, зовя смышленыша к вожделенной елке.

Глава 8

31 декабря 1990 г. 13:00 г. Владимир

Семен Петрович шагал вдоль тянущейся в отдел спиртных напитков очереди, недоумевая: гастролер, где? Ведь договаривались, всего два часа назад.

Талызин вернулся к центральному входу в магазин – лазутчика нет и в помине. Сверился с часами: десять минут второго. Рано радоваться, скорее каверза, подумал он.

Тут он увидел, что через дорогу, со стороны автобусной остановки, движется к магазину приятная молодая особа. Всматриваясь, будто ищет кого-то. Еще он заметил, что милаша на подъеме чувств, буквально светится.

«Как бы ни лягала судьба, женская красота пока цепляет, – запетляла его дум дорожка. – Так что не все так гадко, вкус жизни не растворился во спирту… Вот и Галина на Новый год пригласила. Собственно, почему отказываться? Вкусностей хоть отведаю, от столовой да глазуний одна изжога».

В следующее мгновение Семена Петровича буквально встряхнуло: красотка по его душу. И командировал ее гастролер. Но что воспламенило прозрение, он не знал. Разве что яркая внешность интервента, необычная притягательность его натуры… «Вот на таких как Федор, ловкачей, бабы и вешаются», – в конце концов, облек предчувствие в мысль Семен Петрович.

Красотка пересекла проезжую часть, но в гастроном не заходила. Наблюдала за немногочисленной публикой у входа, но, судя по обеспокоенному взору, искомого не находила. Причем, обратил внимание Талызин, даже не косилась на очередь в винный отдел, где балагурящую, а где лающуюся. По всему выходило, кого-то ищет у переднего крыльца – именно там, где была назначена гастролером встреча.

Вскоре взгляд красной девицы зацепился за Семена Петровича, правда, всего на долю секунды, продолжив гулять по окрестностям. Между тем вскоре вернулся, но не застрял. Как бы поклевывал, себя не навязывая или передавая стеснение. Наконец девица тронулась, судя по направлению, к Семену Петровичу.

Тем временем Талызин демонстрировал пусть не расположение, так готовность к контакту: вынул руки из карманов и с интересом рассматривал незнакомку.

– Простите, вы товарищ Талызин? – обратилась девуля. Застенчиво улыбнувшись, обнажила ямочки.

– Допустим… – буркнул Семен Петрович и насупился.

– Федя просил передать, что ждет вас на рынке, в два тридцать, у мясных рядов, – протараторила девица.

– Какой Федя? – Семен Петрович скорее насторожился, нежели недоумевал. Не выходило соотнести «Федор», кем еще вчера назвался гастролер, с прозвучавшим «Федя».

– Знаете, он занят, Новый год как-никак… – ответствовала девуля. – Извиняется за то, что не вышло прийти.

Услышав об извинениях, Семен Петрович некоторое время метался промеж канатов выбора. Не знал, что ему больше хочется: сплюнуть или расхохотаться. Победило все же рацио, затребовавшее уточнений.

– Вы не ответили: какой Федя – кучерявый? – почему-то прочие портретные характеристики Талызину на ум не приходили.

Девуля поджала губки и, недобро взглянув из-под бровей, возразила:

– Никакой он не кучерявый, кудри у него!

– Ну-ну, вам виднее, – ухмыльнулся Талызин. – Передайте, однако: на рынке больше трех минут не жду. – Семен Петрович ретировался, прощаясь кивком головы.

Таня смотрела Семену Петровичу вслед, пока тот не исчез за парадной дверью облэнерго. Испытывала при этом то облегчение, то смутную тревогу, спустя некоторое время осмысленную. Респектабельный вид Талызина внушал доверие, укрепляя репутацию застрельщика встречи, Федора, но разом бросая на последнего тень. Магия пришельца, где душная, а где окрыляющая, безостановочная смена личин – на фоне степенной сосредоточенности Талызина – горчила лицедейством. Еще, потревожило всклоченную душу, взгляд Федора лишь обволакивал, но мало что передавал. Было в этом что-то не мужское, вопиюще несообразное его, из жестких мышц, испещренному шрамами телу.

Между тем разнобой ощущений будто смыло, когда на Таню нахлынул их с Федором полет на брошенное пальто, бесцеремонный, но столь восхитительный. Таня вспыхнула, возвращаясь в слепящую огнями юпитеров ночь.

Тем временем, должно быть, самый дерзкий во Владимире гастролер (с авансом на трансконтинентальный размах устремлений) на противоположной стороне улицы, со смещением метров в сто, ловил такси, чуть выглядывая из-за рекламной тумбы. Быть замеченным Таней, для которой он по срочному делу на главпочтамте, в его планы не входило. Не рассеялись и подозрения о том, что Талызин его сдал, ища у властей естественную защиту. За сутки из Москвы могли понаехать лучшие спецы, обвивая округу паутиной коварных засад. При этом, доверяя своей интуиции, еще в одиннадцать, во время контрольного звонка Талызину, учуял, что Семен макуху из разбавленного агиткой шантажа проглотил. Слишком раздраженно тот вел беседу, подтвердив свой контакт с Москвой.

Между тем главный закон шпионского ремесла гласил: вращай объект на стенде подозрений, не зная устали и печали. Вот Шахар и запустил на встречу тет-а-тет почтового голубя, хоть и далось это с трудом. Обретаясь в инерции незабываемой ночи, Таня не могла понять, куда и зачем она должна ехать. Выходило: по поручению одного инкогнито к другому. Но в какой-то момент сдалась на милость сердцееду, его погружающим в негу прикосновениям.

Прибывшая к магазину Таня и предположить не могла, что постоялец-охмуритель от нее в ста метрах и пристально за театром выстроенной им авантюры наблюдает. Причем обнаружился здесь еще в 12:30, скрупулезно изучающим округу. Заметь он малейший намек на засаду, тотчас сделал бы ноги, бесстрастно скормив сладчайшую в судьбе конфетку силовикам.

Между тем Шахар понимал, что ход со сменой координат мало что меняет, случись интуитивная оценка дала маху. Профессионалы его выудят и из многолюдья рынка. Переадресовка пока сулила лишь один дивиденд, и то не в абсолюте. В людской толпе дважды подумают применить огнестрельное оружие, подкидывая шанс-другой затеряться.