Найти самого себя. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

– Ты рассуждаешь как наивный ребенок! – сказала Роуз Мари, смеясь, и снова откинулась назад. – Как будто я вампир, который высасывает души людей! Каждый должен оставаться верным самому себе. Впрочем, Грета, что если бы мне, наконец-то, захотелось любви Ромео? Было бы это так предосудительно? О нас, женщинах, говорят, что мы молоды до тех пор, пока нас любят; мне бы хотелось испытать это на себе, потому что иногда я чувствую себя старой – необыкновенно старой. И поверь мне, Грета, мне бы хотелось быть действительно любимой – за всю мою долгую жизнь меня никогда еще по-настоящему не любили. Все всегда проявляли слишком большое уважение к моей личности. Мне только поклонялись, меня боготворили, но не более того. … Хотя однажды… возможно, однажды меня действительно любили! Но этот человек, завоевав меня, вскоре успокоился, и я полагаю, что очень основательно. Проза ежедневного уюта засасывает людей! Одухотворенность, восхищение красотой и грацией, возвышенные чувства не могут жить в человеке долго. Теперь я старею, Грета! Ты понимаешь, что значит для женщины моего темперамента – состариться! – Роуз Мари глубоко вздохнула. – Любовь Ромео – это то, что я все еще хотела бы испытать!

– Дядя Мюрнер очень сильно любил тебя, Роуз, ты просто не хотела этого видеть, – начала Грета. – Твои намерения заключались в том, чтобы держать его подальше от себя, насколько это возможно. Ты была несправедлива к нему.

Роуз Мари нахмурилась.

– Возможно, ты права! – сказала она, защищаясь. – Кстати, моя дорогая невестка Анна была бы очень рада, если бы узнала о таком моем желании! Подумай только, Грета! Даже одна мысль об этом щекочет мне нервы; с течением времени жизнь становится слишком скучной.

Грета молча вздохнула. Она отошла к чайному столу и продолжила убирать посуду. Кто знал больше, чем она, о странных противоречиях в характере Роуз Мари. Все тривиальное было ей чуждо, она принадлежала к тем натурам, которые не могут оставить ничего, как есть, которые всегда ищут новые развлечения и новые идеи. Грета любила свою тетю – хотя коммерции советнице очень не нравилось, когда девушка ее так называла, – и, к всеобщему удивлению, они прекрасно ладили друг с другом, но она очень редко пыталась ей противоречить или, тем более, критиковать ее, как она это сделала сегодня вечером. И девушка уже пожалела об этом, потому что только после этого случайно попавшая в руки игрушка, похоже, приобрела для Роуз Мари другое значение.

– Так что готовься к ужасным событиям, – воскликнула Роуз Мари, соскочила с шезлонга и, подойдя к Грете, взяла племянницу за руку. – И прекрати эту ужасную уборку! Для чего, в конце концов, у нас сущестсвуют слуги, маленький педант? Спокойной ночи, дитя мое, мечтай о своем поэте с длинными локонами!

Роуз Мари поцеловала ее в лоб и вышла из комнаты; но она еще долго ворочалась в своей постели, думая: «Любовь Ромео! – Чтобы забыть о течении лет! – Что может принести с собой любовь Ромео?»

В своей освещенной комнате Грета стояла у окна и смотрела в ночь. Она не была так спокойна, какой казалась раньше в чайной комнате.

С тех пор как она прочитала книги Виктора Альтена, между ней и неизвестным автором существовала связь. До этого чтение редко так сильно трогало ее, так очаровывало. Как будто из глубокого колодца, она черпала из его книг мысли, вдохновение и силу. Все было настолько чисто, возвышенно и великолепно, что ее создатель представлялся ей в том же свете. Когда она сидела одна и читала, или даже спокойно мечтала о его книгах, ей казалось, что через это общение с ним она становится лучше по отношению к самой себе и к своим окружающим.

Теперь она увидела его своими глазами!

Ей трудно было преодолеть свое разочарование. Виктор Альтен, которого она боготворила, вдруг превратился в обыкновенного земного человека, который был впечатлен роскошью и великолепием, увиденными здесь, который преклонялся перед Роуз Мари и говорил очень банальные вещи. Ничто не могло бы разрушить ее иллюзии – ни уродство, ни физические недостатки, ни тщеславие – но они разрушились от того, что он был таким, именно таким обыкновенным!

Наконец, Грета отвернулась от окна – нет смысла думать о чем-то непоправимом. Она решила отделить автора от его произведений.

– Он всегда будет моим идеалом, – тихо промолвила она, поглаживая тонкой рукой лежащие на ее столе книги. – Он навсегда останется для меня тем, кем был до этого!

Лицо девушки, на котором только большие, темные глаза были на самом деле красивы, выражало особенное спокойствие, ее тонкая фигура склонилась над столом. В это время она услышала тихий насмешливый голос Роуз Мари: «Любовь Ромео – замечательная идея!». И тотчас, словно призрачная тень, перед ней предстало прекрасное лицо молодого поэта, которого она не имела права предупредить об опасности.

VII

Грегор стоял перед зеркалом и изучал отражение, которое смотрело на него оттуда. Он уже несколько раз сегодня повторял это, так же часто, как вспоминал Марту и Виктора. Он был уродлив, стар и непривлекателен, это то, что зеркало, его редкий, но честный друг, говорилo ему всегда, когда он его об этом спрашивал. Но со вчерашнего дня у него в голове появилась любопытная мысль, что он недостаточно часто смотрел на себя со стороны.

Он спрашивал себя: «Было ли это хорошо и абсолютно необходимо, чтобы все было так, как было раньше? Разве ты не должен был хоть раз в жизни попытаться достичь счастья для себя? – Почему ты не протянул руку, когда Марта стояла там беззащитной и беспомощной, но оставил ее юнцу, который на самом деле не мог обеспечить ее будущее? Может быть, Марта протянула бы свою маленькую руку тебе… может быть…» Он не решился продолжить дальше, отвернулся от зеркала, быстро прошелся по своей холодной, пустой комнате и рассмеялся, наконец, громко, презрительно, как только может сделать тот, кто смеeтся над самим собой.

Спустя несколько минут раздался стук, и в комнату вошел Виктор. Мертвенно бледный, со спутаннными волосами и глубокими, темными тенями вокруг глаз.

– Тебя мучают угрызения совести? – спросил Грегор вежливо, глядя в лицо своему юному другу в поисках ответа. – Ты выглядишь так, словно ты не в состоянии больше это выносить и хочешь, наконец, облегчить свою душу!

Альтен молча покачал головой, подошел к окну и устремил взгляд наружу.

Через некоторое время он сказал равнодушно:

– Ты говоришь о вчерашнем вечере. Да, увлечения приходят и уходят, для сердца не существует никаких предписаний. Верность – это закон, и тот, кто сделал это законом, не удивится, если его иногда нарушают. Но не это меня мучает!

У Грегора на языке уже был готов едкий ответ, но когда он увидел, что его друг стоит перед ним подавленный и бледный как полотно, старая привязанность восторжествовала, и он участливо положил руку на плечо Виктора.

– Мальчик мой, – сказал он своим обычным тоном, хотя это стоило ему немалых усилий, – у меня за плечами долгая жизнь, за это время я видел и слышал так много, что в конце концов я больше ничему не удивляюсь. Я также знаю, что не очень хорошо разбираюсь в распутывании узлов и способах выхода из сложных ситуаций, поэтому я не могу тебе помочь в таких делах. Но, может быть, тебе станет легче, если ты поведаешь мне то, что мучит тебя.

Виктор повернулся и посмотрел на Грегора; его лицо выражало невыносимую боль.

– Мой последний роман был отвергнут, – сказал он, наконец, с трудом контролируя себя.

– О, неужели? Это неожиданно! – сказал Грегор, задумчиво потирая свой небритый подбородок. – Но, черт возьми, почему?

Мгновенно он забыл все, что стояло между ними. Честно говоря, он незаметно грелся в лучах славы Виктора, тайно возлагал на него большие надежды и видел в нем воплощение того высокого идеала, к которому он сам стремился на протяжении всей своей долгой жизни.

– Продолжай! – порывисто вскрикнул он и потряс Виктора за плечо.

– Я подозревал это – я предвидел это – как неизбежный поворот судьбы, – начал Виктор и устало облокотился на шаткое старое кресло, стоявшее около окна. – Мои силы истощены, a с ними вместе моя уверенность в себе, мое мужество, моя способность творить, которую до этого я чувствовал внутри себя. То, что ты видишь сейчас, это только мертвая оболочка, которую стоит разорвать, потому что она больше не нужна.

– Хотел бы я это увидеть! – иронически усмехнулся Грегор. – Только посмотрите на этого слабака, чье тщеславие не терпит, чтобы его постоянно не возносили до небес! Крылья Икара так быстро расплавились, мой мальчик?

– Ты ошибаешься, Грегор, – спокойно ответил Альтен. – Не тщеславие заставляет меня так говорить, а сознание того, что я действительно больше не способен творить! Ты не знаешь этого, это агония творчества, когда мысль не может и не хочет вырваться наружу, когда ты бессилен и опустошен и болезненно осознаешь, что ты сам всего лишь несчастное существо, а не творец. Ты не знаешь, как я боролся со своим угасшим воображением, со своими обыденными чувствами. Моя забота о хлебе насущном постоянно давит на меня и съедает все мои душевные силы. – А потом вы – ты и Марта – жалуетесь, что я стал капризным и раздраженным и требуете моего внимания ко всем мелочам повседневной жизни! – Ты измеряешь меня теми мерками, которые для меня не подходят! И все же тебе это даже не приходит в голову. Как ты можешь тогда понять, что меня мучит?!

– Ты прав, – тихо сказал Грегор, – но разве ты сам не слишком нетерпелив? Такие настроения естественны, но они в конце концов проходят. Никто не может быть постоянно успешен.

Виктор резко повернулся к нему и положил обе руки ему на плечи, его темные глаза были влажными.

– Но разве ты не понимаешь, дорогой друг, что куда бы я ни кинул взгляд, передо мной зияет бездна, понимаешь – везде! Во мне самом остались только пустота и скука, моя душа мертва; передо мной стоят нужда, лишения, нищета и неизбежное разочарование. Если бы меня критиковали, а не хвалили раньше, это только подстегнуло бы меня в моем стремлении преуспеть, и мой ответ на это был бы: «Вы недооцениваете меня! – Я способен на большее, гораздо большее – и я достигну этого!» – Но теперь… Как мне смотреть в лицо тем, кто превозносил меня, критикам, которые писали хвалебные отзывы? Я чувствую себя нерадивым хозяином, который легкомысленно растратил свой капитал. – Помнишь, как неохотно я говорил с тобой об этом романе? Насколько мне самому было противно читать хотя бы одну строчку из него? – Теперь ты видишь, что мои чувства не обманули меня.

– Ты закончил? Ну а теперь послушай, что я тебе скажу, Виктор, – ответил Грегор, стараясь говорить как можно мягче. – Ты преувеличиваешь, преувеличиваешь, неимоверно преувеличиваешь! Отдохни сначала, тебе это необходимо, а потом спой мне ту же песню еще раз, если ты не забудешь ее к тому времени.

– Отдохнуть? – горько повторил Виктор. – И на что мы будем жить, есть и пить?

– У меня возникла прекрасная мысль, мой мальчик, – сказал Грегор, смеясь и потирая руки. – И если в моем предложении ты увидишь долю эгоизма, помни, что здоровый эгоизм – это основное условие нашего существования. Прими меня в свой дом, я буду третьим в компании! Ты даже не представляешь, насколько уродливой кажется для меня эта голая комната с тех пор, как я испытал всю прелесть домашнего уюта в твоем доме! Я думаю, Марта ничего не будет иметь против этого, и как награду за доброе дело, это даст тебе передышку, чтобы твой переутомленный мозг отдохнул какое-то время. Моя пенсия не велика, как ты знаешь, но пока этого будет достаточно.

Виктор стоял неподвижно, закусив нижнюю губу и опустив глаза в пол. Он чувствовал себя смертельно униженным. Слабак, который должен жить на милостыню других!

Подавленным голосом он сказал:

– Однажды ты упрекал меня за честолюбивые помыслы, а теперь – теперь ты видишь, до чего я дошел! Но я принимаю твою жертву, Грегор, принимаю ради Марты.

– Я вижу, как тебе тяжело, – прервал его Грегор. – Однако, помни, что в трудную минуту можно рассчитывать только на друзей! Но, – продолжал он, поспешно отвернувшись, так как встретил взгляд Виктора, – прежде всего, пощади себя немного, ты выглядишь несчастным, и я буду только рад если фрау Роуз Мари может протянуть тебе руку помощи, если это поможет. Так когда я могу переехать к тебе? Третья комната в вашем доме, насколько я знаю, совершенно не используется.

– Сегодня вечером я передам тебе ответ Марты.

– Прекрасно! A сейчас, если ты не против, пойдем завтракать. Мне кажется, что после твоей речи у меня разыгрался аппетит. Пойдем со мной!

От глаз Грегора не укрылось, что Марта отнеслась без восторга к его переезду, но старалась не показывать этого, поскольку она отлично понимала безвыходность их положения. У нее также не было никаких оснований быть недовольной своим постояльцем. Наверное, не было другого более нетребовательного человека. Он редко бывал дома, уходил и приходил почти неслышно, и старался стоять в стороне от всего, что происходило вокруг него. Последнее Марта ценила в нем больше всего. В это трудное время она как никогда ранее чувствовала необходимость уйти из дома и забыть о своих заботах в обществе семьи Даллманн. С Виктором и Грегором она не могла говорить о том, что было у нее на душе, особенно со своим мужем, который всегда говорил с нею с раздражением, словно считал ее веселое лицо государственным преступлением.

Ах! Как она завидовала Лене Даллманн!

Марта глубоко вздохнула.

В этой гнетущей атмосфере приглашение от коммерции советницы Мюрнер показалось Виктору лучом солнца, и на какое-то время вернуло ему надежду на лучшее.

Роуз Мари! В своем отчаянном настроении Альтен уже был уверен, что там о нем забыли, и теперь даже у Грегора, который беспокоится о душевном состоянии своего друга, не хватило смелости удержать его, тем более что он сам тоже был упомянут в приглашении.

Они отправились туда вдвоем. На Грегоре по-прежнему был его запятнанный, старый, потертый сюртук, он даже не попытался обратить больше внимания, чем обычно на свой внешний вид. Виктор, идя рядом с ним, словно впервые заметил гротескное уродство своего друга, его кривую, сутулую фигуру, чрезмерно длинные руки и заостренную лысую голову с увядшими чертами лица. Также он со стыдом увидел, что сюртук был помят и сейчас Грегор пытался разгладить его прямо здесь на улице.