Найти самого себя. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

– Почему бы тебе не написать такую пьесу? – неожиданно спросила Марта и, идя рядом с ним, посмотрела не него широко открытыми глазами. – Ты можешь это сделать?

Виктор покачал головой.

– Нет, дитя мое, моя муза серьезнее. Я не могу так поступить с ней, развлекая толпу легкомысленными и фривольными шутками, – мне было бы стыдно за это. Желание творить, которое живет во мне, Марта, не связано со стремлением непременно стать знаменитым. Если мои произведения доставят радость лишь немногим, кто разделяет мои чувства и мысли, – этого будет для меня достаточно. Я не хочу развлекать, я хочу, чтобы мои книги захватывали и потрясали.

– Ах, – сказала Марта очень серьезно, – если бы ты спросил меня, – я бы честно призналась тебе, что мне больше понравилась бы пьеса, похожая на ту, которую мы только что видели!

– Значит ты ставишь автора этой пьесы выше своего мужа? – спросил он с улыбкой, но все-таки с затаенной обидой.

– О, несомненно! Если бы ты, Виктор, написал что-то подобное, то – да, тогда бы я поверила, что ты действительно отличаешься от всех остальных!

– А сейчас ты не веришь в это?

– Не сердись, но… – она запнулась, глядя ему в лицо.

– Просто скажи это, Марта, – сказал Виктор спокойно и открыл перед ней входную дверь.

– Это ужасно скучно иметь дело с такими правильными людьми, как в твоих книгах, – продолжала Марта с неким упрямством. – Они все необыкновенно серьезные и благородные, и я бы никогда не смогла стать такой, потому, что я обыкновенный человек, и ты, Виктор, тоже не будешь таким. Помнишь, как ты сердился и выговаривал мне, когда котлеты подгорели, и еще вчера, когда я не вытерла всю пыль на твоем столе.

Она посмотрела на него сбоку с лукавой улыбкой, и ему не оставалось ничего другого, как тоже улыбнуться.

С того вечера в маленький домик в саду проник и тайно воцарился совершенно новый дух. Марта достала порванную фотографию своей матери и прикрепила ее к стене вместе с пожелтевшим лавровым венком. Там же на светло-голубой ленте она повесила обрывок газеты с частью рецензии. Это стало чем-то вроде ее домашнего алтаря. От этих реликвий забытого прошлого протянулись невидимые нити, которые проникли в ее настоящую жизнь и тянули ее в новое будущее. У нее было достаточно свободного времени, чтобы думать и мечтать! – Виктор хотел чтобы его не отвлекали насколько это возможно; он усердно работал, но не с ясной головой, не со счастливым самозабвением, не с гордой уверенностью в своих силах, как это было раньше, a более нервно, более критически; и все чаще наступали моменты, когда он не мог избавиться от неясной тревоги и душевной усталости. Он вспоминал, как Марта критиковала его книги. – «Глупость! Ребячество!» – повторял он, успокаивая себя, и все же – и все же! – капля горечи осталась в его сердце и часто отравляла радость творения в самый неподходящий момент.

Другие могут думать так же как и Марта! Она все-таки была его женой. И внезапно Виктор спросил себя, а действительно ли он создает что-то стоящее? Эта мысль поселила в его душе неуверенность, заставилa его колебаться и сомневаться в том, что раньше казалось интересным и бесспорным, когда он творил, не задумываясь о том, что это принесет ему – похвалу или порицание, вознаграждение или отказ. Теперь он больше не мог себе позволить слепо следовать своей фантазии, он должен был думать о будущем, и именно это парализовало его сердце и мозг.

Он скрывал свои заботы от Грегора, он боялся его насмешек, но еще больше его спокойного взгляда, с которым его друг мог читать его душу, как если бы она лежала перед ним как открытая книга. Ему было стыдно перед Грегором. И тогда он приписывал все, что давило на него, сезонному физическому недомоганию, ибо зима пришла суровая, и снег лежал на сухих ветвях липы.

По-видимому, Грегор не замечал, что происходит с Альтеном, он не пытался вызвать его на откровенный разговор, тем более, что Марта часто сама делилась с ним своими проблемами. Ей нужно было с кем-то поговорить о том, что у нее на душе, а Виктор, как ни странно, не был достаточно близок ей.

Когда Марта видела, что Виктор усаживался за стол в рабочей комнате, она проскальзывала в спальню, сооружала из своего гардероба некое подобие театрального костюма и играла по памяти те сцены, которые произвели на нее самое глубокое впечатление во время посещения театра и которые почти осязаемо стояли у нее перед глазами.

Это была всего лишь детская игра, но она доставляла молодой женщине истинное наслаждение. Театр оставался единственным светлым пятном в ее скучной однообразной повседневности, ее единственной страстью. Она постоянно донимала мужа просьбами снова доставить ей это удовольствие, и когда Виктор, наконец, потерял терпение и наотрез отказал ей в этом, она обратилась за поддержкой к своему старому другу Грегору.

– Разве я прошу так уж много? – жаловалась Марта. – Что у меня есть в жизни? Ничего! Совсем ничего! Иногда мне кажется, что раньше я была намного счастливее – по крайней мере, у меня была Лена, – а кто у меня есть сейчас?

– У Вас есть Ваш муж, Марта!

Она задумчиво посмотрела на него снизу вверх.

– Да, я тоже так думала, но на самом деле все не так. Я мешаю ему, когда я прихожу в комнату, он говорит мне, что ему нужно работать, чтобы зарабатывать деньги, дом такой дорогой! Ну а сейчас…

– Что происходит сейчас? – быстро спросил Грегор, немного поколебавшись.

– Сейчас я остаюсь наедине со своими мыслями, – закончила она энергично. – Но иногда я убеждена, что было бы лучше, если бы я вообще не выходила замуж, а стала такой, какой была моя мать.

Она устремила свой взгляд мимо него в окно.

– Вы, Марта, должны быть благоразумной! – сказал Грегор, качая головой. – Конечно, Виктор должен работать, но для кого – для Вас! Вы должны отнестись к этому с пониманием и уважением, чтобы не волновать его понапрасну, он этого заслуживает – в конце концов, он старается, чтобы обеспечить Ваше будущее.

– Но я хочу жить сейчас, – воскликнула она. – Слышите, Грегор, жить! Мне недостаточно готовить обед для Виктора, а потом думать об ужине, вытирать пыль и стирать его вещи, я хочу больше!.. Мое одиночество делает меня очень несчастной – ужасно несчастной!

– Мне жаль Вас, Марта, – сказал Грегор очень сухо. – До сих пор я считал, что для женщины быть женой это высокое, прекрасное предназначение, если правильно его понимать. Что же кажется Вам более притягательным и достойным?

– Вот это! – почти крикнула Марта и указала пальцем в угол, где висела фотография в лавровом венке. – Она тоже была женой, моей матерью, и мой отец очень сильно любил ее, a другие люди восхищались ею.

Она подскочила к стене и вернулась с обрывком газеты.

– Посмотрите сюда – читайте – и скажите мне, не была ли моя мать великой актрисой!

С триумфом Марта наклонилась вперед и смотрела ему в лицо сверкающими глазами, пока он изучал потускневшие строчки – медленно – раздумывая, что было бы для нее лучше – лишиться этой иллюзии или сохранить ее. Он был достаточно хорошо знаком с бульварной литературой, чтобы понять, что эта рецензия была напечатана в каком-то провинциальном городе, что автор, скорее всего, находился под влиянием только красоты актрисы, а возможно, и звона монет. Он ни на секунду не сомневался, что старая фрау фон Нордхайм была права, когда видела в невестке не более чем третьеразрядную актерку, но нужно ли было лишaть ее дочь памяти о ee матери, которую она никогда не знала?

И поэтому он серьезно вернул ей газету и сказал:

– Пусть память, которую Вы храните о своей матери, останется нетронутой, Марта! Но утешьте себя тем, что лавры не могут вырасти для всех!

Марта смотрела на него с нетерпением и некоторым разочарованием, но она молчала.

В тот же вечер Грегор сказал Альтену:

– Только не поощряй у Марты увлечение театром, это слишком сильно будоражит ее воображение. Она еще так молода.

Виктор с сердитой улыбкой открыл злополучный ящик.

– Даже если бы я захотел это сделать, мизерные остатки здесь все равно не позволили бы этого!

А потом он вскочил со стула и, проведя рукой по волосам, мучительно произнес:

– Эти проклятые деньги! Эти жалкие деньги! Он порабощают душу и сковывают ее цепями!

– Уже? – спросил Грегор, удивленно взглянув на друга.

V

Осенний ветер за окном снова срывал увядшие листья с ветвей липы, и Виктор вновь неподвижным взглядом смотрел на мрачные серые сумерки, а рука бессознательно играла с пером.

Прошло уже три года с тех пор, как они женаты, – три тяжелых, напряженных года, которые истощили его воображение и состарили его тело. На его красивом лице со следами духовной усталости появились складки вокруг рта и глаз, и оно сейчас еще больше напоминало лица стариков на картинах Веласкеса. Выражение лица стало нервным и напряженным. Он всегда был раздражен, эгоистичен, требовал от окружающих постоянного внимания по отношению к себе. Небольшой садовый домик часто являлся свидетелем бурных сцен между мужем и женой, хотя они старались как можно меньше контактировать друг с другом.

– Марта! Марта! – Виктор вдруг позвал так громко и резко, что это эхом отразилось от закрытых окон, но ответа не последовало.

– Марта! Марта! – он почти выкрикнул и нахмурил лоб.

– Фрау Альтен ушла, – сообщила, наконец, горничная, прибежав из кухни.

– Куда?

– Я не знаю!

– Как давно она ушла?