Замалчивание: Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать

– А ты не замечаешь, что происходит вокруг, Флюгер? – Провокация говорит короткими фразами, даже не вопросительными, а утверждающими.

– А что происходит? Мы учимся, мы заняты важными и сложными вещами, все спокойно.

– То есть сюрреализм происходящего, такие вещи, как межфилиальный вакуум, в которой мы вращаемся, – это тебя устраивает?

– Только вы двое, да еще парочка человек считает, что происходящее не подходит под набор параметров реального мира. Что это театр абсурда. Наша жизнь театр абсурда, суета сует, а вы смутились только сейчас, – подвожу вердикт я, понимая, что разговор принимает опасную орбиту.

Кажется, моя интуиция снова обманула, мне не надо было ее слушаться. Наблюдаешь за тем, как дом превращается в пепелище. Ищешь оправдание? Давай, Гаррисон, позови Картера, ведь Картер – это остров добра в морях зла и горя.

Красивый флакон с надписью «любовь к ближнему» по факту оказывается наполнен кислотой ненависти, и что такое доброта как не боязнь возмездия со стороны того, с кем ты общаешься? Я скажу тебе поддерживающие слова, а ты не бей меня, пожалуйста, по лицу, это бывает очень больно. Я поглажу тебя по спине, а ты не наорешь на меня и не добавишь, что я мямля, неприспособленный человек, неумеха, у которого нет никакой практической ценности. Я дам тебе воды, а ты не нальешь мне яда, даже если я тебя об этом сам попрошу. Все эти годы, каждая минута моей жизни, каждый атом сознания, а я… Я даже не понимаю, что делаю… Что ты делаешь, Флюгер, вернее будет сказать, почему ты НИЧЕГО не делаешь?

– Мы должны собрать учеников, – продолжает Провокация, – Во что бы то ни стало. Теперь это вопрос жизни и смерти. Теперь это очень большая проблема. Мы не можем оставить их в этой музейной экспозиции, нам нужно вернуться в Орхолт, к своим родителям и многому другому.

Почему ты никак не прозреешь, почти никто не прозреет, нам некуда идти и некому рассказать обо всем этом. Единственный крик, который нам позволили наши родители, который нам позволила наша жизнь – это крик, который мы издаем при рождении, а затем нас учат тому, что кричать это максимально неестественно, что это удел животных, животных, которым не хватает света, не хватает воздуха, не хватает еды, а ты живешь в счастливой семье, что тебе надо? И даже на исповеди ты должен шептать, чтобы тебя не услышали – «мне стыдно», «мне стыдно за то, что я делаю», «мне стыдно за то, что я живу».

Вы ведь помните, что мы не слышим Бога? Он говорит исключительно книгопечатной продукцией и нашими устами, но тут же нам говорят – язык наш – это друг дьявола, и хорошо нам известны последствия даже одного произнесенного нами слова. Фатально, вода размножается каплями, а слова – пачками, какими бы убедительными они не были. Ты спросишь меня – почему же ранит то, что неубедительно по факту, и я отвечу тебе, что земля рада солнцу, растение радуется солнцу, но какой цветок рад солнцу, когда он увядает от засухи?

– Ты не вдохновляешь меня кого-то собирать и что-то им объяснять, Чед. Я не вижу никакой панической инициативы в том, что происходит. Вам бы обоим по Зотиту и баиньки.

К нам не подключается никто, никто из тех, кто присутствует в школе.

Картер Уилсон отказывается бежать, потому что мама не ждет его с распростертыми после Гамильтона, если только это не выпускные экзамены, а разбивать ей сердце он не хочет.

Шито-Крыто? Родители Дилана Донована обнулились на фронте, он сирота, и в Орхолте с ними умерло все, что когда-либо было ему знакомо.

Катафалк, Каден Уильямс? Я оставляю гробы без комментариев, но с телами внутри, пусть хоронится как хочет.

Шредингер? Рэндалл почти был согласен к нам присоединиться, но потом сказал, что его сверхспособности не позволяют ему сбежать, он всегда будет одной ногой в воздухе, но никогда – в могиле.

Пружинка? Блэйк Кэмпбелл сын отребья, маньяка, и он питается нашей скверной репутацией, от которой даже у Дьявола чешутся руки, сыпь на его лице, а он может проглотить все, как факир – нож.

Кто еще? Цетоил Криви? Он мнит себя инопланетянином с планеты, которую я уже пропустил через память и сердце, ему если бежать, то только в другую галактику, по диаметру не меньше нашей.

Алан Ретт поддерживает только геноцид в своей голове, в его утопической вселенной кролики в белом фартуке мясника продают человеческое мясо с прилавка за шесть пенсов.

Аавия не бросит Фейрвью, взращенное им болото, топь, должна же быть в нем хоть капля жизни?

Цекус Вендт, Спидозник? Да он религиозный скунс, и с утра ни черта не соображает… У него вечное «мам, мне ко второй, отстань», вот бы нам таких всадников апокалипсиса.

– То есть, в итоге ты просто не позвал никого, потому что в уме всех вычленил и вычеркнул? – уточнил Провокация, словно желая удостовериться, что его собственная мысль не была упущена. – С ума сойти…

– Именно так и работает жизнь, – немедленно отзываюсь я. – Никому не нужен ключ к дверям, ведущим к счастью.

– Никто, блять, не хочет доставать этот ключ из печи, со дна реки или куда ты еще его пихаешь, мизантроп хренов! – взрывается наконец Капкан. – Ты закапываешь своими руками ключ в землю, чтобы избавить нас от необходимости его доставать! Ты же никогда ни к чему толком не готов, тихоня! У нас аспидовая ситуация, а ты о каком-то ключе вылизываешь язык, иди съешь сахарную стекловату из парка аттракционов, клоун недоделанный…

И если бы агрессию можно было бы переписать в конверт, то письма бы лопнули от злости, не дойдя до нужного адресата, но нас, похоже, самих взорвало в самом зародыше. Молча переругиваясь, мы начинаем искать дверь, идущую наружу из пансиона, но не можем найти. Аавия все же снисходит для нас, и говорит, что должна быть кнопка, которую нужно нажать, и Провокация сразу же начинает перечислять – это может быть голосовое управление, рычаг, педаль, почему это должна быть кнопка?

– Кнопка просто удобна, – вздыхает Удушье. – Даже в умных домах на каждой вещи есть кнопка, потому что если твой умный дом не захочет отключать газ, то кнопка спасет положение. И вообще, что за оргии без кнопок?

Меня не устраивает то, что мы можем найти кнопку и просто выйти отсюда, по сюжету должно быть какое-то приключение, итоговая мораль, как важная поддержка и взаимовыручка, именно так мы должны закончить своего героя – с трудностями, бурей и натиском, забираясь ползком на колючую проволоку, а не выходя через дверь, в какую попало дверь, которая открывается какой попало кнопкой, это неправильный подход к сюжетному построению и превращению момента в опыт. Поэтому я безапелляционно заявляю:

– Никакой кнопки.

– Но я уже нашёл кнопку! – продолжает настаивать Аавия, нажимая на ЧЕРТОВУ КНОПКУ, КОТОРАЯ ОЖИДАЕМО НЕ СРАБАТЫВАЕТ. НЕ СТОИЛО ДАЖЕ ПЫТАТЬСЯ.

– Вообще-то кнопка, открывающая двери, может быть на теле любого из нас, – Провокация смотрит на меня, – Единственная и неповторимая. Человек – это ключ к свободе, человек сам по себе железное недоразумение, наши мышцы состоят из нейлоновых нитей, а мысли ничто иное как сперма.

– Мы никого не будем вскрывать, – отрезает Нельсон, – Даже не мечтайте. Кончайте ныть и давайте обыскивать холл.

– А может просто спросим у автоматона на стойке, как открыть дверь?

Мы переглядываемся. Идея гениальная донельзя, мы никогда не обращались к Гамме, стальному богу современного интерьера, за советом о том, как нам выйти из Гамильтона.

– Гамма, – Аавия опирается на стойку, тесные черные брюки стесняют ему движения, и он заметно прихрамывает, – Гамма, помоги нам найти свет, посвети нам своим огоньком, хорошо? Я обещаю вернуться, я не брошу тебя здесь, ты одушевленная часть моего мозга, а я твоя нервная клетка.

Автоматон за стойкой наклоняет голову вбок, скрипучий голос отзывается дребезжащим эхом, слоном в посудной лавке:

– Вы можете идти. Только мёртвые рыбы плывут по течению.

Стены Гамильтона сдергивает, словно простыню с веревки, они падают и обрушиваются на наши головы, но раньше, чем произойдет удар – стены тлеют, тают в огненном вихре. Мы остаемся одни на бетонной площадке, где нет ничего, кроме как щита, так знакомого нам всем надписью:

«Добро пожаловать! Частный пансионат „Гамильтон Хиллз“. Сохраняем постоянство ваших подростковых умов и сердец с 2022 года!»

Нам нужно было добраться до города любой ценой, по памяти, на ощупь, как привидениям, но добраться. Мы снова поссорились – как нам следует представляться тем, кто согласится нас подвезти, должны ли мы говорить честно или врать о чем-нибудь правдоподобном. Чед был на своей волне, поэтому в сердцах пробормотал:

– Аавия, загипнотизируй машину, ты же по этой части?

Удушье поморщился, но промолчал. Спорить с Провокацией в такой ситуации было бы весьма опрометчиво, хотя ответственность хотелось разделить на всех поровну.

– Там едет мусоровоз, – я прижал ладонь козырьком ко лбу, защищаясь от чрезмерно яркого солнца, но оно светило не снаружи, оно светило внутри меня, – Остановим его? Нам не плевать, на чем ехать?

Нам было плевать, мусоровоз в принципе был единственной машиной, которая не летала – с весом пожухлого бытия в кузове, крылья расправить сложно, даже если эти крылья из металла и резины. Интересно, куда он направлялся? Был ли здесь полигон, ядерное захоронение, свалка за Орхолтом или еще что-нибудь такое, о чем мы не знали? Аавия притормозил нужную нам машину (электрического скарабея, если говорить буквально) движением руки, к которому приложил силу технопатической мысли, и мы, со свойственным нам всем энтузиазмом устремились к ней наперегонки. Проблемы продолжались, светофор продолжал показывать красный цвет всем нашим планам – в кабине никого не оказалось. Нет, мы слышали об удаленном управлении машиной, да и автопилот был теперь почти в каждой модели, но отсутствие людей помимо нас на этой дороге, действовало угнетающе. Капкан неуверенно замялся, но Аавия, который наконец доплелся, оттолкнул его в сторону и полез к приборной панели:

– Мы вызовем кого-нибудь на радио или хотя бы проверим наличие живых на волне. Нет смысла ехать в город, если там…

Он замолчал, пауза была длинной и печальной, но важной. Были ли живы наши родители, ждал ли нас хоть кто-то по ту сторону школьной парты? Если у наших предков была чаша терпения, и она время от времени переполнялась, то в наше время мы скорее имели бутылку из-под газировки для своего терпения, и крышка сидела слишком тесно, и мы не могли по-настоящему прислушаться к содержимому этой бутылки.

«Новости Орхолта на пятое сентября сообщают, что город снова снизил демократические отношения с… оседями… По непроверенным сведениям, в городе был устроен преизбыточный праздник в честь открытия сомнологического филиала Биологического Пато… Завтра представят отчеты…»

– Интересно, интересно, – Удушье нахмурился, – Политический канал города жив, но обстановку это как-то не разряжает. Филиал Биологического Чего?

– Может быть они имеют в виду Био-патоморфологический Институт? – Чед почесал свой конопатый нос, – Мне казалось, они закрыли его, лишив финансирования. Разве это место не было заброшено… Черт, оно просто холодом в позвоночник теперь вливается, услышанное.

.

– Оно ОПРЕДЕЛЕННО было закрыто, – подтвердил я, – Сотрудников вывезли на другое предприятие, им даже остаться в городе не разрешили, настолько все было засекречено. Хотя может их вывели во двор и расстреляли, а нам для отвода глаз придумали «перестановку научных сотрудников в пространстве».

– Мы все не влезем в кабину, тут место только на двоих, – у него, у Чеда, сейчас интонации в голосе были максимально доверительными, словно он объяснял самой умной собаке прописные математические истины. Кому-то предстояло ехать в кузове, нагруженным мусором, и я бы не стал тянуть жребий зная, какое расстояние существует между нашими интеллектами, что синий цвет, который я люблю и которым я рисую, никогда не станет тем же синим цветом, который любит Аавия, и которым он рисует на холсте.