Замалчивание: Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать

– Ты что, печатал свои учебники на машинке? Почему так долго, Джеффри? – отчим смотрит на тебя в зеркальце заднего вида, ты ждешь, пока он отвернется и будет следить за дорогой, потому что за дорогой у него получается следить намного лучше, чем за собственным сыном. – Каждая минута нашего времени стоит дорого. Из тебя вырастет бездельник, прячущий голову под крыло, когда дует ветер перемен. Именно поэтому мы и отдаем тебя в люди.

– Аллилуйя, – отвечаешь ты, и светлые волосы падают на твое лицо, отчего ты похож на ангела, которого изгнали с небес за его левые взгляды. Ты левак, ты совершенно левый и потому р-р-революционный, настоящий блудный сын от анархии и стакана во… дки? Вроде так это называлось в двухтысячных, но сейчас на дворе 2071, и ты летишь с отчимом на машине по трассе номер два, проложенной прямо в небо, и знаешь, что этот автомобиль марки «Икарус» никогда не разобьется из-за магнитных полей, они притягивают колеса к поверхности шоссе, вокруг тебя рисуются стальные ребра антенн, басы музыки мигают в такт твоим мыслям, твоя спина вибрирует от тактильных ощущений, которые не дают тебе заснуть, умные машины такие умные, когда-нибудь они поработят Орхолт, почему, блин, не сегодня?

Орхолт – деревня, киберпанк плелся в него почти два поколения, а когда он наконец дошел, никто его не понял, только шпана пользуется всякими очками «вертуальной» (как они сами их называют, коверкатели языка) реальности и обкатывает свою дрель на знойных красоток из пиратских интимных сетей. Ты туда не заходил, не потому что ориентация слишком ортодоксальная или мозгов не хватает, а потому что не возбуждают голографические прикосновения и биоэлектрическая стимуляция, из американской мечты сделали бутерброд и сожрали его, давясь и урча. – Молчишь, анархист и концептуалист, снова блуждаешь в мыслях по кармашкам и закоулкам сознания? Джеффри, пиздить тебя будут там, что ты понимаешь, – отчим скалится, но твой отчим для тебя – это не авторитет, он твой вечный позор. – Я тебе музон, а ты наушники в уши, чмошник фанерный? Надо было тебя в детстве ремнем дрочить по губам, может быть ты бы все понял.

– Ты пьяный за рулем. – ты не спрашиваешь, ты повторяешь, старательно и веско. Алкоголик, да еще и злой, нельзя заводить таких людей, но ты уже знаешь, что если он не поставил машину на автопилот, не развернулся и не влез на заднее сидение, чтобы дать тебе подзатыльник – он ничего плохого тебе не сделает. Не повезет он не-сына в элитный пансионат с побоями, а вот с издевательствами над твоим униженным достоинством и психикой – да, вполне. Кинет тебя стервятникам, когда ты уже сопли размазываешь, и плитки на лестничной клетке понятно, чем испачкаешь. – Хватит мне мозги подъебывать. Наверное, ты задаешься вопросом, читатель, как живется быдлу в 2071, почему этим людям нет числа в трехмерной вселенной, почему инстинкты продолжают наводить панику в семьях, ведь мы такие развитые и цивилизованные. А ответ простой – за закрытыми дверями, по кухням и машинам, как сейчас, говорить можно все что угодно, и плевать на все вопли протеста.

Мой отчим – Элисс Карт – какой-то дворник с большим стажем, встретил мою мать – Каролин Фелпс – экономического политика Орхолта, мать при виде его передернуло, и с тех пор он подметает её улицы, если ты понимаешь, о чем я. Куда пропал мой отец, ну, детей находят в капусте, вероятно там же и теряют их уже взрослыми (в капусте), я не знаю, я не видел и не слышал о своем отце ничего нового, начиная со своего пятилетнего возраста. Но отчим меня бесит, тупой и желчный человек, я никогда не осознаю, зачем моя мать подобрала его с улицы или почему она не оставила на этой улице меня, подобрав его, потому что в одном доме мы не уживаемся, поскольку он не умеет пользоваться ничем из техники, машинку водить научился и доволен, но даже с ней проблемы, потому что прямо сейчас мы чуть не влетели в стальную опору, но обошлось.

– Я же просил тебя помогать мне с дорогой, я не вижу ничего из-за этих чужих солнц! – почти кричит на меня отчим. Солнцы – это фары, его грубый сленг из низов Орхолта путается у меня на ушах дешевой лапшой быстрого приготовления. – Ты хочешь доехать до Гамильтона живым или нет? – орет он еще громче. Я ему не отвечаю, мы оба знаем, чего я хочу, о да, о да, о смерть, о кибернетические коровки на вывесках кафе с фастфудом, потому что настоящих я вообще никогда не видел вживую, но мы уже почти приехали. Я вижу перед собой здание в такой схеме, в таком разрезе, как помесь промышленного сооружения с рекламным щитом: облупленное стекло, косые швы, полуметровые ряды панелей, рама с проводами, опоясывающая это все. Неоновая вывеска гласит:

«Добро пожаловать! Частный пансионат „Гамильтон Хиллз“. Сохраняем постоянство ваших подростковых умов и сердец с 2022 года!»

Надпись чуть ниже, переливается и изгибается: «До Орхолта четыре тысячи миль.»

Четыре тысячи миль до ближайшей ниши цивилизации, кем мы учимся быть, отшельниками и без личностными сисадминами, не надо, я сам донесу все свои сумки и вещи!

– Нас никто не встречает, – замечаю я, когда мы подходим к стеклянным дверям, но это не значит, что они прозрачные, прозрачными бывают только зеркала, да и те скоро цензура прикроет. Моя куртка трепещет на ветру, словно не она меня греет, а я её. – Может быть, они передумал меня зачислять?

– Карт, отец Джеффри Фелпса, мы прибыли, – бормочет отчим в коммуникатор, переминаясь с ноги на ногу. – Можете отпирать.

– Доступ разрешен. Правила вы знаете, охранники предупреждены. Джеффри Фелпс, добро пожаловать! Попрощайтесь с отцом…

– Он мне не отец! – гаркаю я в ответ, а потом сам пугаюсь звука своего голоса, грубого и ломкого. – Пусть он со мной прощается, если помнит, как меня звать.

– Хорошо, незнакомый мне ребенок, – отчим всплескивает руками, его тощая и словно собранная из костей в собачьей будке фигура колышется в унисон со мной, ветер просто сбивает меня с ног, но я не спешу под защиту новых стен. – Не смею задерживать! Не пей воду из-под крана как дома, не ешь зубную пасту с голодухи как дома, забудь номер дома и меня. Прощай, Джеффри!

– Прощай, – я захожу в темноту холла, и мои ноздри опаляет запах дезинфекции, хлористый дух, пресный и острый одновременно. Свет зажигается в тот момент, когда я делаю шаг назад и дважды топаю, он тотчас дает мне понять, как недружелюбно встречает этот мир нового интерферента. Я не вижу двери, из которой я пришел, за стеклом стены плавают голографические рыбы и морской пейзаж. Из интерьера здесь подобие зрительских трибун – мягкие сидения, точно копирующие трапециевидные сиденья амфитеатра. Стеклянная перегородка, за ней стоит пара книжных шкафов, прошлый век и классика в добротном переплете. Все предельно функционально и надежно. Но я никогда не думал, что в этом здании может быть так пусто. Есть стальной второй этаж, который проходит над моей головой, но как туда подняться – не имею ни малейшего понятия. Крошечная лестница в бок и лифт, стол с бланками и газетами, кибернетический манекен за этим столом, видимо отвечающий за приветствия и экскурсии по этажам и комнатам. Я подхожу к столу и беру один из бланков, почти наугад:

«Последняя версия образца справки для высшего руководства по комплексным исследованиям способностей человеческого мозга к реальному восприятию действительности. Просьба проверить. Передать для дальнейшего использования.

Имя: Цекус Вендт

Возраст: 15»

Дальнейший текст разорван, словно его дернули за край, как недовязанный свитер за ниточку, и он размотался полностью, оставив на бумаге неровно оторванный край. Где-то за моей спиной голографическая рыба бьет хвостом и выпускает фонтан брызг. Я кладу бланк на стол, щелкаю перед автоматоном пальцами, но его глаза не зажигаются. Вообще ничего не происходит. Я аккуратно берусь за его металлическую голову, ища тумблер, включить и выключить, ребут и ригель.

– Да он мертвый, дохляк, – раздается сзади насмешливый голос. Я вижу, как по лестнице спускается гай с волосами-паклями, цвет ближе к кофе или грибу. – Или пьяный. Пьяный автоматон матрице не хозяин. Мне сказали, тебя проводить надо, а бланки мы с весны не разберем, завалили. Ты Джеффри? Я Блэйк Кэмпбелл, живу на третьем ярусе, там же и умираю.

– Разве тут нет школьной формы или чего-то в этом роде? – спрашиваю я. Блэйк осматривается.

– Кто-то не носит школьную форму? – спрашивает он с паузой, и его взгляд говорит мне, что он в курсе, что он одет не по форме, но ему хочется оттянуть разговор. – Кто-то не читал школьные правила? Ох не завидую же я этому! Он вскидывает кулак вверх и смеется, я подхватываю его смех, хотя мне редко, когда удается зацепиться за чужие эмоции так легко, как в этот раз. Это страшно – понимать, что в этом смехе нет злобы или скрытой угрозы, а только веселая ненависть ко всему вокруг.

– Хорошо, ладно. Я не в форме, потому что сегодня субботка, а по выходным мы носим обычное. Страшакам…

– Страшакам? – перебиваю я его, и в моем мозгу оживает карикатурное лицо отчима-чудовищеморда из моих кошмаров, – Ты смешал слова «страшный», «срань» и «старший»? Интересный речевой феномен.

– Ну типа, – Кэмпбелл продолжает дальше, как будто его и не перебивали, – Это раньше за нас пеклись, мол, ребята без присмотра, им нужно человеческое внимание! А потом эти андроиды, и кому интересно, во что мы одеты? Я голым ходил по этажу, и мне ничего не было. Ну…

– Дверь, в которую я вошел, исчезла. – счел нужным поделиться я, чтобы скрасить это неловкое «ну» человека, осознавшего что он только что признался первому встречному в попытках бегать голым по этажу элитного пансионата для особенно интеллектуальных учеников.

– Ненавижу, обожаю Гамильтон. Нас не выпускают, а попытки сбежать были, не одна, поэтому дверь прячется. Нас даже в холл не выпускают, когда страшаки сваливают из Гамильтона по домам. Кто-то говорит, что дверь вообще в одном месте не находится, она может в любом быть, по желанию, не нашему желанию, – Блэйк делает характерный жест рукой, – Схема коридоров есть, но неизвестно, где они врут, а где на самом деле правда. Я не сверял. Пошли в лифт, Джеф. Я могу называть тебя Джеф?

«Ты уже меня так называешь, чувак.»

– Как тут с интернетом? – я стараюсь задавать поменьше вопросов, но не выходит, они рвутся из меня супротив моей воли. Блэйк, к счастью, видимо общительный парень и готов делиться с кем угодно подробностями своей жизни в пансионате, да и подбить клинья к нему стоило бы, может поможет стать членом чего-то большего.

– Он у нас свой, – лифт гиперактивно несет нас наверх, но не так гиперактивно, как лифт в моем доме, например. За минуту мы были бы уже на сотом этаже, а здесь… Кэмпбелл одет в черное, похож на гробовщика, а голос – баритон баритона.

– Своя социальная сеть. Аавия администрирует. Я бы арабу не доверял, – пожаловался Кэмпбелл, но глаза его улыбались. Смех звучал не очень весело. – Арабы словно магнит притягивают к себе неудачи. Шныряют вокруг на высоких скоростях. – Не дружи с ним, ок? Аавия конечно и так тебя к себе не подпустит, но ты на всякий случай тоже держись его боком.

Ого, первый совет по поведению в новом обществе подъехал, а я почти что прохлопал его инфантильными ушами, подумал я с горечью, но вслух, разумеется, не сказал. Лифт остановился. Как только двери распахнулись, я увидел коридор – голографические шторы из текучей материи, блестящие стилизованные фигуры по бокам, лепнина, и этот неприятный пол, покрытый тусклым черным материалом.

– Третий ярус! – объявил Блэйк, входя на этаж и жестом показывая «не отставай», – Обычно я не отвечаю за заселение новеньких, но сейчас все решено. Этаж снизу забит, так что выбирать особо не приходится. Теоретически есть еще первый ярус, но с этими вонючими моющими средствами… Просыпаться с хлоркой во рту нравится? Вот и я говорю – «решенО».

– Настолько сильный запах? – коридор короткий, но из-за того, что мой проводник проверяет все комнаты, видимо на предмет того, можно ли меня в них селить, времени уходит конкретно много. Как он это делает, в смысле, проверяет? Надписи на дверях гласят разное, полезное, видимо список живущих в каждой комнате – все, что я успеваю усвоить своим мозговым-пищеварительным трактом, так это то что в каждой комнате живут по двое человек, и это дает мне внутреннее облегчение – двум сжиться проще, чем четвертым или троим.

– Они тебе хлорку в рот насыпят, если посчитают твой рот помойным местом.

Блэйк наконец находит нужную нам дверь, проводит ключом-картой по отверстию, и мы оба входим в мою новую комнату. Она кажется маленькой – по бокам стоят вмонтированные в стены капсульные кровати, больше похожие на стойла, я даже не знаю, как и назвать то, что они собой представляют. Но то, что при их виде у меня появляется желание лечь на них и ни с кем не общаться, – правда.

– Зеркало настраивается, свет настраивается, кровать настраивается, – бормочет Блэйк себе под нос, делая вид, что считает эту информацию необходимой.

– Сосед настраивается?

– Я? – парень издает звук, который я примерно понимаю, как смешок. – Я настроенный 24/7, бля. Голосовой набор поддерживаю. С прибытием на борт, Джеф.

– Ты мой сосед? – уточняю я, чувствуя, как мои брови ползут вверх. – Ты же тыкался во все двери, искал, куда меня пристроить, зачем?

– Буду тебя бесить, переселишься в место получше. Чего ты так болезненно кривишься? Ну да, я подбираю всех и вся с холла школы и пихаю к себе, Картер занят на благе Гамильтона, он бы тебе побольше выбора в комнатах дал бы, конечно. Обожаю, ненавижу его.

– Я думал, при поступлении в школу обязателен разговор с директором или с любым замещающим его лицом? – я замираю с плакатом в руках, не зная, куда я должен клеить его и должен ли – характерный росчерк на комнату мне нанести хотелось, но плакат с надписью «Культ Неандертальского Принца» и изображением его героической тени на черном фоне… Да-да, я люблю старье про приключения мальчика из киберпанка, попавшего в каменный век, и что вы мне сделаете?

– Повесь в ванне, – подсказывает Блэйк, его черный глаз почти неуловимо дергается. – Говорю же, по выходным никого нет. Ты не персона нон-гранта, чтобы ради тебя ломали график. Я сам прибыл в Гамильтон на выходных, если меня не подводит память. Только я дальше пошел, и тому роботу на стойке открутил голову. Картер вышел из лифта, увидел и открутил голову мне. Серьезный человек этот Картер.

– Важная шишка, этот Картер? – Душевая оставляет у меня впечатление, что стены испускают приглушенное пение – тихий журчащий звук, видимо у соседей сейчас течет вода. Об этом я тоже сообщаю Кэмпбеллу, мне интересна его реакция на всё, что тут происходит, она дает мне благодатную почву для ознакомления с обстановкой.

– Картер Уилсон? Президент школьного совета, громила такой, кудрявый блондин. Ангелочек на вид и на вкус тоже – райское мясо. Альтруист, насколько я могу судить, но я бы сильно ему не доверял. Я бы никому бы не доверял, Джеф. Даже себе.

– … Вода шумит? Там Дилан Донован и Мод Рэндалл живут, по соседству с нами. Последняя комната по коридору. Они если что-то включили, то выключить уже не могут, ни матом, ни клюшкой не переубедишь. Выключишь – они снова включают, спустя минуту. Меня шум от них не бесит, а вот Алан, когда я с ним только познакомился, на стенку лез. Неправомерный расход электричества, воды, света. Алан в первой комнате живет и…

– Тоже не советуешь ему доверять? – я раскладываю свои книги внутри капсульной кровати, по полкам и выступам. Они занимают много места, но вмещаются в итоге все, и я доволен собой, своей новой жизнью. Блэйк наблюдает за мной сквозь полуприкрытые, но озорные глаза, я его снова развеселил.

– Алану? Ебучий Алан Ретт, я дружил с ним, когда мы только сюда прибыли, но он сильно изменился, стал придерживаться странных идеологических взглядов. Что все кролики должны быть ублажены, а люди – зарезаны. Стал смущаться моего возраста, а я на год младше, мне семнадцать, а он старпер и волк одиночка. Хотя какой он волк одиночка, со своей бандой?

– Да-да, – он ловит мой взгляд, продолжая свои объяснения о том, из чего состоит пансионат Гамильтон Хиллз, препарируя его при мне на свой лад, вычленяя основное. – У Алана есть банда. Ре-цикл. Ненавижу, обожаю это сборище эко-террористов. Ненавижу за то, что они постоянно галдят о том, что я внес свой вклад в мусоросборники Орхолта, когда появился в Гамильтоне. Что ученики теряются без вести в моем бардаке. Обожаю за то, что они обычно очень пассивные, вытесывается на мир один Алан. Вообще если захочешь к ним вступить, ну, в Ре-цикл, стать частью глобальной переработки, будь готов к тому, что к Картеру тебе путь закрыт. А Картер может все, больше чем Алан. Вот и подумай о том, что…

– Но ты то ни с кем и никуда? Ни там, ни тут? Не член банды, не шестереночка в механизме? – я задаю наводящие вопросы, чтобы как-то упорядочить свою распалившуюся интуицию. Она по своей сути женская, и с ней надо быть очень осторожным. Одной рукой я настраиваю ноутбук, нет, свой я не привез, о некоторых правилах я знал заранее, но Гамильтон Хиллз предоставило мне свой, он лежал на полке капсульной кровати.