Не герой

Нет, не годится и это.

Но вот у нее блеснула мысль. Да, это самое лучшее… Это подкосит его в самом корне. Матрешкин в "Заветном слове" пользуется большим влиянием. Он может это сделать, а она сумеет добиться этого, чего бы это ни стоило.

Она взяла лист почтовой бумаги и написала:

"Михаил Александрович! Приходите сегодня ко мне, сейчас, сию минуту, приезжайте. Дело страшно важное. Нужна ваша услуга. Ничто не должно помешать вам. Ваша З. Ползикова".

Кухарка тотчас же помчалась с запиской к Матрешкину, который жил на Захарьевской. Все время, пока она ходила, Зоя Федоровна в страшном волнении металась из комнаты в комнату и ежеминутно переменяла положение: ложилась, садилась, ходила, становилась у окна и бесцельно глядела на улицу. Когда же кухарка вернулась и объявила, что "господин Матрешкин сейчас придут", Зоя Федоровна подумала о том, что ей надо привести себя в порядок. Ее прическа была разрушена, глаза были красны, платье измято. Она села перед маленьким туалетом, обтянутым розовым ситцем, и быстрыми привычными движениями рук очень скоро придала себе приличный вид.

Раздался звонок; вошел Матрешкин. Он был, как всегда, в черном сюртуке, в черных перчатках, в круглой меховой шапочке, необыкновенно приличен, с хорошо выбритыми щеками и подбородком, с приглаженными кверху усами.

– Вы меня перепугали, Зоя Федоровна!.. – проговорил он, ласково смотря ей в глаза и пожимая ее руку своими обеими руками. – Что, ногу сломали?

– Нет!

– Денег нужно дозареза?

– Нет, нет, все это были бы пустяки…

– О-о! Вот как! Вы говорите так, как будто кто-нибудь покушался на вашу женскую честь!..

– А, что такое женская честь? Выдумка, не больше! Меня оскорбили нестерпимо, страшно, ужасно! И вы должны защитить меня… Отомстить за меня!..

– Вы делаете мне честь, поручая мне столь благородную обязанность. Я готов отомстить. Но кто же враг?

Матрешкин говорил как-то полусерьезно, с полуулыбкой и чрезвычайно мягким голосом и при этом, все потирал одну руку о другую.

– Кто враг? Ползиков!

– Антон Макарыч?

– Да, он, он!

– Помилуйте! Разве в пьяном виде что-нибудь. Так ведь он же невменяем, и в таких случаях один способ – не попадаться ему на глаза…

– Нет, тут не то. Представьте, какую он со мной гнусность сделал…

Зоя Федоровна рассказала ему все, как было. Матрешкин по мере ее рассказа все шире и шире раскрывал глаза.

– Да что вы? Да неужели? – поминутно восклицал он. – Он на это способен? Послушайте, – сказал он, когда Зоя Федоровна кончила свой рассказ, – все это до того странно, что даже не верится… Как сказка. Но вы говорите, что это было, значит – это не сказка. Но прежде всего – как вы могли поддаться и поверить? Ай, ай, ай! А еще умная женщина…

– Нет, уж, пожалуйста, не разбирайте – что, да как, да почему! Вы должны отомстить!

– Я? Каким же образом я могу отомстить? Жениться на вас, что ли? По русским законам это невозможно…

– Не говорите пошлостей! Вы можете отомстить. Слушайте. Он получает у вас семь тысяч. Если он уйдет из "Заветного слова", ему нигде ни копейки не дадут… Вы должны сделать так, чтобы он ушел…

– Однако! Только женщина может так мстить! Прямо на карман бьете. Вы хотите сделать его нищим?

– О, я не знаю, чем бы я хотела его сделать! Я хотела бы унизить, растоптать его, смешать с грязью. Вам, конечно, все равно. Чужого оскорбления нельзя чувствовать. Но если бы вас так оскорбили, что бы вы сделали?

– Я? Ха, ха! Прежде всего я не дался бы! Ну а затем, если б уж так пришлось, то поискал бы более тонкого орудия для мести. Нет, в самом деле – что ж это: лишить человека куска хлеба! Какая же это месть? Это все равно, что нос откусить или руку отрезать…

– Я не знаю другого способа. Нет, Михаил Александрыч, голубчик, милый! Сделайте мне это! Я не знаю, на что я способна… На всякую жертву… Только сделайте! Ведь вам это ничего не стоит. Вы там – сила. Вы можете поссориться с ним, какой-нибудь там предлог найдете… Придеретесь к его статье, скажете: это не годится… А он, знаете, какой самолюбивый… Сейчас ругаться начнет, ну вы и объявите: он или я… Конечно, вас предпочтут, и ему придется уйти! О, как я буду торжествовать тогда!..

– Женщина, женщина! Это удивительно! – комически воскликнул Матрешкин и всплеснул руками. – Тонкое, эфирное существо! Перл создания! Мечта! Воплощенное изящество! Чуткая, нервная натура! Но, клянусь небом, ни одному мужчине не придет в голову такая грубая идея! И как коварно разработана! Целый план! Последнее слово разбойничьей хитрости! Да, вы правы, Зоя Федоровна, мне это легко сделать, очень легко. Тем более что у нас в редакции недовольны Антоном Макарычем и не прочь придраться к случаю… Но мне, по человечеству, жаль Ползикова… Он мне не нравится, если хотите даже – я считаю его своим врагом, потому что в душе он ненавидит меня. Но… Знаете, я не привык на такой почве бороться с моими личными врагами…

Зоя Федоровна посмотрела на него с изумлением и с выражением недоверия.

– Вы хотите уверить меня в своем благородстве? Вы, после того, как написали столько…

– Столько гадостей? Вы это хотите сказать? Пусть так, но это совсем другое дело…

– Послушайте! – решительным тоном сказала Зоя Федоровна. – Ведь вы ко мне расположены?

– Очень! Всем сердцем, Зоя Федоровна!..

– Вы… Ну… Чего вы потребовали бы от меня?

– Как? Потребовал бы? Требовать я ничего не смею… Я хотел бы добиться вашей благосклонности, да, это так…

– Ну, что это такое значит – благосклонность? – спросила она, прищурив глаза.

– Вот вопрос! Когда добиваются благосклонности у девушки, то значит – хотят предложить ей руку и сердце. Когда же добиваются благосклонности замужней женщины, то это значит… Само собою ясно, что это значит…

– Михаил Александрыч! Милый, дорогой, голубчик! Все, что хотите! Все, что хотите! Все, что хотите… Только сделайте это.

Она стояла близ кресла, на котором он сидел. Она ему нравилась, и он давно уже настойчиво ухаживал за нею. Ему оставалось только взять ее руки и привлечь ее к себе. Он слегка покраснел, и легкая дрожь пробежала у него по спине.

Но что-то остановило его; какое-то чувство неловкости при мысли о том, что успех у этой женщины будет куплен им ценой почти гибели, ближнего. Да если б этот ближний был приятель или просто знакомый, это бы еще куда ни шло, но он враг – это уж совсем было бы низко.

Он тихонько отодвинулся от нее вместе с креслом; она посмотрела на него смущенным взглядом. Он встал, отошел к окну и что-то обдумывал.

– Знаете что, Зоя Федоровна! – сказал он наконец. – Ведь вам хочется, чтоб он понял вашу месть, то есть понял, что это дело ваших рук?

– Да, да, да!

– Ну, так видите: судьба Ползикова в нашей газете давно решена. Он нам не нужен. Он стал водянист, скучен, не работает, а делает все спустя рукава, с пьяных глаз. Имя его, некогда привлекавшее читателей, превратилось в тряпку. Но предполагалось, что он проработает еще около года, а там так или иначе его сплавят. Таким образом, разница будет только на один год, разница несущественная, как я думаю… Ну что ж, извольте, я постараюсь…

– Вы это сделаете?

Она бросилась к нему и стала крепко жать его руку.

– Знаете, я никогда не думала, никогда не думала, что вы такой благородный человек. Просто удивительно! У-ди-ви-тель-но!..

Матрешкин как-то неопределенно улыбался, скорее насмешливо, чем весело. Он стал торопиться.

– Что же вы так скоро? Посидите! – с искренним чувством промолвила Зоя Федоровна. – Я так расстроена, так потрясена… Посидите, Михаил Александрыч!.. Мне просто страшно одной оставаться…