Последняя битва Корнилова

– Гнали нас при царе под Саракамыш. Ничего не объясняли: за что воюем, за что турок бьем. А горы там ужасные. Посмотришь, – аж дух захватывает… А теперь – не то: эта война – для себя, отчаянная… И все понятно – кто и за что…

– За что же? – улыбаясь, спросил первый бородач.

– Как за что? За справедливость. Чтобы не было на земле богатых.

– Это чтобы все были бедные? – ехидно переспросил первый.

– Что, дурак, пристал. Я же сказал, чтобы все было по справедливости. Если ты паразит, за чужой счет живешь, то тебя к ногтю. А кто трудится, тот достоин хорошей жизни.

– Товарищ ротный, – вдруг вступил в разговор молодой солдат, сидевший ближе всех у костра без шинели. – Вот среди буржуев много злодеев есть, но и среди нашего брата их немало.

– Раз уж через кровь переступили в четырнадцатом году, народ теперь ничем не остановишь, – ответил ротный.

– Я не по то, – повторил голос из-за дыма. – Враг – он и есть враг, кровь за кровь и все такое прочее… А я – про злодеев.

– А сам-то ты кто есть? – спорил бородач с трубочкой.

– Я-то? – многозначительно и тихо ответил голос. – Я и есть злодей…

Бородач с трубочкой наклонился к уху ротного командира и шепотом произнес: «Мишка Соломин. Скрытый алкоголик. Отчаянный парень. В боях свирепствует».

Неожиданно из темноты вынырнула фигура еще одного чернобородого красноармейца. На плече его висела шинель с погонами рядового. Он тащил за собой молодого парня в одной гимнастерке, без фуражки, с перебитой рукой. У костра солдат ловко сбил его с ног.

– Вот, сука, паразит… Допрашивай его, ребята…

Он пнул упавшего ногой и, срывая погоны с шинели, бросил их в огонь. Пленного обступили трое солдат.

– Лежим, значит, с ребятами в дозоре, – начал свой рассказ чернобородый. – Глядим: идут двое с их стороны. Крикнули: «Пароль!». Они побежали. Мы залпом. Один упал, второй убежал. Вижу: у него сапоги хорошие. Подхожу, а он живой…

– Ты кто такой, отвечай! – прокричал один из обступивших, схватив юношу за чуб.

– Вольноопределяющийся из юнкерского батальона, – зло сказал тот.

– Глазами блескает, вот сволочь…

– Мальчишка, а злой, гадюка…

– За отцовские капиталы пошел воевать… Видно, из богатеньких…

– Чего на него смотреть? В расход его…

– Постой, может, у него какие бумаги? В штаб его…

– Волоки его в штаб! – раздалось сразу несколько голосов из среды солдатской вольности.

– Нет! – закричал чернобородый, кидаясь к пленному. – Он мой. Он раненый в меня два раза стрелял. Не отдам… – И закричал еще громче пленному:

– Скидавай сапоги!

Обритая круглая голова юноши отсвечивала в бликах костра. Зубы были оскалены, зрачки бешено вращались. Видно было, что тот вне себя. Он резким движением вскочил. Левая рука его безжизненно болталась в разорванном окровавленном рукаве гимнастерки. Из гортани раздался протяжный хрип, шея вытянулась. Все невольно расступились.

– Мерзавцы, хамы, красная сволочь! – закричал он, как затравленный зверь. – В морду, в морду вас! Мало вас пороли, вешали, собаки? Мало! Мало! Всех, всех загоним штыками в могилы, в подвалы. Где вам и место…

Вдруг вскочил со своего места Мишка Соломин и закричал:

– Ату его, ребята! В костер паразита!

Он подбежал к юнкеру и сильным ударом сбил с ног. Юношу со всех сторон обступили красноармейцы и начали пинать. Потом подняли и понесли к костру.

Ротный закрыл глаза. Он слышал, как острый крик прорезал их нарастающий гнев. Когда крик смолк, ротный открыл глаза и увидел поднимающийся над костром столб искр.

***

На следующее утро на вокзальной площади разгорелся революционный митинг. Меся топкую грязь сапогами, валенками, лаптями, солдаты Варнавского полка шли на площадь. Возбуждение было по поводу поражений последних дней. Раздавались громкие крики: «Вали, ребята, на митинг! Сами разберемся, почему нас гонят на убой!»

Ораторы один за другим влезали на дерновую крышу привокзальной будки и произносили речи.

– Почему нас бьют корниловские банды? – кричал один из них. – У Корнилова пятьдесят тысяч кадетов, а на него бросают по одному полку, на убой…

– Почему кадетов подпускают к Екатеринодару?.. Какой тут план? – кричал другой оратор.

– Измена, ребята! Тащи сюда командира и комиссара. Пущай ответ держат! – кричал третий.

Тысячная толка рявкнула: «К ответу!» – с такой силой, что грачи взвились с крыш и деревьев под самые тучи.

Наконец на трибуну влез командир полка Сапожков[16 - Сапожков – литературный герой, заимствованный из трилогии Алексей Толстого «Хождение по мукам».]. Костлявое и бритое лицо его было бледно, но решительно. За ним неуверенно следовал комиссар полка, под его треснутым пенсне в глазах прятались страх и нерешительность.

– Хотите знать, дьяволы, почему нас бьет золотопогонная сволочь? – начал Сапожков не слишком громко, но так, чтобы было слышно повсюду. – А вот из-за этого крика и безобразия. Мало того, что вы не выполняете приказы командиров, развели вольницу, но и гавкаете по всякому поводу. Кто вам сказал, что нас разбили? Кто вам сказал, что Корнилова предательски подпускают к Екатеринодару? Ты, что ли? – при этих словах командир полка вынул из кармана наган и указал им на кого-то из стоящих внизу. – Ну-ка, влезай сюда, поговорим… Ага, это не ты сказал… – уже примирительно произнес командир, убирая наган в карман.

Первое напряжение было снято. Толпа внимательно слушала своего командира. Тот, улыбнувшись, уже примирительно продолжил:

– Вы думаете, я такой дурак – не понимаю, чего вы бузите. Вон, Федька Иволгин – раз. Терентий Дуля – два. Мишка Соломин – три – узнали, что на соседней станции стоит цистерна со спиртом. Ну, ясное дело, ребята рвутся в бой… (Комиссар криво улыбнулся, в толпе раздался смех). Ясное дело, главком – предатель, командир полка – мамкин сын, а вдруг цистерна со спиртом попадет в руки к корниловским офицерам? Вот горе-то для республики… (взрыв хохота раздался на площади).

Выждав паузу, Сапожков заявил:

– Ну что, инцидент считаю исчерпанным, товарищи… (солдаты примирительно загудели). – Теперь слово комиссару полка, товарищу Соколовскому…

«Вывернулся, шут гороховый», – зло подумал про себя комиссар, но в душе был благодарен Сапожкову за то, что тот снял кровавое напряжение митинга.

– Бойцы, не время сейчас для митингов, – начал Соколовский с пафосом.– Вы горстка революционных бойцов. Трудящиеся всего мира с надеждой смотрят на вас. Паразиты, ползучие гады, банды Корнилова и всякая контрреволюционная сволочь должны быть выметены железной рукой пролетариата и крестьянства с кубанской земли! – Потом Соколовский задумался и добавил:

– А также трудового казачества. Огнем и свинцом ответим буржуазии всего мира! Мир трудящимся, смерть эксплуататорам, да здравствует мировая революция!..

У белых

У Корнилова тоже был свой «комиссар» – матрос 2-й статьи Федор Баткин, представитель интереснейшего типа людей, рожденных революцией. По происхождению он был еврей, по партийной принадлежности – эсер, по ремеслу – агитатор.

Матросом Баткин стал накануне Февральской революции, но на палубу корабля так ни разу и не поднялся. Зато язык привел его в состав делегации Черноморского флота, что отправилась в Петроград. С тех пор имя его гремело на протяжении нескольких месяцев в столице, где он как эсер агитировал за Советы, но без большевиков. Портреты «матроса Баткина» красовались в иллюстрированных журналах, в информационных заметках о многочисленных съездах, митингах, встречах и т. п., то и дело мелькало: Баткин, Баткин, Баткин… Но большевикам он был не нужен, и обиженный «матрос» в январе 1918 года появился в Ростове и снова приступил к агитационной деятельности за счет штаба Добровольческой армии.