Иллюзия вторая. Перелом

Зеркало ПРА…

Зеркало НАД…

4

В какой-то момент, наверное, в то время, когда все до единого, даже самые мелкие зеркальные осколки соединились в одно ровное, абсолютно всё отражающее полотно – оно, это полотно, каким-то непостижимым для ума и зрения образом и стало полом, стало основанием, стало поддержкой для этого мира.

Оно стало надёжной опорой для Артака и Агафьи Тихоновны.

Стало тем, на чём твердо стоят наши ноги, когда мы передвигаемся в пространстве. Тем, что ограничивает любую реальность, любой мир, любую Вселенную – тем, что поддерживает все существующие мироздания снизу.

Стало землей, но не в смысле планеты, а в смысле материи – точно такой же материи как огонь, вода или воздух. Стало поддержкой для пустоты, стало поддержкой для всего материально-предметного мира.

Зеркало стало той самой точкой опоры, о которой, видимо, и говорил Архимед, утверждающий что повернуть Землю возможно.

Землю, теперь уже планету.

Зеркало стало точкой опоры и новой точкой отсчета для вновь собранной человеческой реальности.

Зеркало стало числом ноль.

Ноль, который вроде и ничего не значит, но без него никак…

Зеркальный пол, простиравшийся сколько хватало глаз, был самой настоящей сценой для всех существующих процессов и действий, удобно расположившихся тут же в мешках. Словно звери на цирковой арене стояли они – то готовые к прыжку, то уже после него; то ожидающие поощрения, то уже получив свою награду.

И под необъятным куполом этого цирка ровно горел костёр, от которого во все стороны распространялись тепло и свет, а значит – распространялась сама жизнь, в её понятном человечеству – органическом, углеродном восприятии.

Было ли что-нибудь в мире кроме этой арены? Были ли где-то само здание этого цирка?

Возможно. Пока еще не разглядеть.

Пока ещё…

Жизнь пробиралась вверх, сначала медленно и неуверенно, но подгоняемая светом от огня, она карабкалась всё с большей скоростью по невидимой пустоте, до краёв заполнявшей это непонятное пространство.

Жизнь, как процесс, как действие, взбиралась в гору словно по скрытым от взора бетонным ступенькам – она выплескивалась вертикально вверх, напором. Выплескивалась, пока не достигла какой-то определенной, видимо чем-то или кем-то заранее заданной высоты, где с оглушительным, как рвущийся брезент треском проделала брешь в ранее недоступном зрению куполе здания.

Это был именно купол, а не крыша.

Архитектура здания была такова, что круглый и почти отвесно выпирающий вверх купол стремительно уносился ввысь, возвышая и вытягивая вслед за собой само пространство. А если существовал купол, пусть и немного необычный, то где-то должны быть и стены, на которые он опирался, значит где-то должно быть и само здание.

Пространство внутри получило своё последнее, окончательное и бесповоротное сходство с цирком. С тем самым цирком, каким он бывает прямо перед началом представления. Перед тем, как зрителей, согласно купленным билетам, начнут пускать в зал, который ещё пуст и молчалив, но гул человеческих голосов, как жужжание роя пчёл, уже можно различить вдали, за закрытыми дверями.

Скорее всего люди пока ещё толпились в фойе, заедая ожидание чем-то буфетным – дорогим и не всегда вкусным и свежим.

Эта привычка – набивать желудок всегда, когда появляется только такая возможность, но никак не насущная в этом необходимость – эта привычка прочно укоренилась в множестве человеческих голов.

– Так мы на самом деле в цирке? – Агафья Тихоновна в изумлении оглядывалась, и хоть стен помещения было не разглядеть, но видимый глазу купол придавал достаточно для уверенности сходства.

– Как видите, – Артак утвердительно кивнул и глянул вверх, – Вселенная никогда не будет спорить с вами.

Теперь уже внешний, яркий и жёлтый солнечный свет неторопливо отогнул край брезента, робко и медленно заглянул внутрь, как бы оценивая плацдарм действий, и встретившись взглядом со светом от костра, понимающе кивнул и приступил к работе. Работа у света всегда одна – принести энергию туда, где был её недостаток и, тем самым, вдохнуть жизнь в любое действие, в любой уже существующий и задыхающийся от нехватки энергии процесс.

Пустота – живая, трепещущая на солнечном ветру, не торопясь и как бы нехотя, теряла свою пустотность и медленно изменяла свою суть – она заполнялась светом и его неизменным спутником – ещё одним полноправным жителем этого мира – она заполнялась процессом под громким названием Жизнь…

Именно тем процессом, которому в данный момент так не хватало свежей и солнечной энергии.

Всё это происходило как будто в очень и очень замедленной съемке, и даже сам свет распространялся настолько медленно, что были видны все его раздумья, все присматривания, все его повороты головы.

Легко угадывались его решения и предсказывались перемещения.

Жёлто-белый, яркий, обжигающий роговицу глаза, сияющий солнечный свет, прорвавшийся в помещение сквозь разорванный купол, спустя какое-то время достиг зеркала, отразился от него и смешался с чистым, жёлтым и мягким, немного искусственным, словно вышедшим из-под абажура домашней лампы, но по своей сути – точно таким же светом.

Они еще долго переливались разными оттенками жёлто-белого, перемешивались, как в миксере, словно насыщаясь кислородом или другими необходимыми для жизни элементами, они внедрялись друг в друга пока полностью не растворились один в другом. Но даже растворившись, излучения продолжали хранить каждый свою собственную суть. Хранить информацию. Хранить основу всего.

Каждый отдельный фотон, каждая отдельная частичка света продолжала нести в себе сведения обо всем, к чему она прикасалась ранее, обо всем, что видела, что освещала…

Свет, на самом деле, всегда несет лишь прошлое, замечали?

Свет, зародившийся многие миллионы лет назад в недрах какой-то из звезд, как следствие ядерного синтеза элементов, нёс в себе информацию о своей матери-звезде и обо всем, что ему встречалось по пути сюда. Совсем как нефть или газ, которые, конечно, были более приземлёнными энергетическими субстанциями, а потому и более понятными человеку – они могли рассказать о тех деревьях и животных, из которых они выдавились под длительным воздействием давления и температуры. Информация ведь никогда и никуда не девается, она продолжает храниться, бережно упакованная и запечатанная самой природой, спрятанная от несведущих глаз, но сразу открывающая все свои тайны пытливому уму. И не-уму, так как человеческий ум – это, все-таки, прежде всего обусловленность.

Хочешь выучить язык света?

Язык нефти и газа?

Язык деревьев и птиц?

Язык камней и минералов?

Язык ветра и дождя?

Хочешь понять природу?

Просто смотри и слушай.

Держи глаза и уши открытыми, а рот на замке, но помни что нет ничего хуже, чем знание, попавшее в неподготовленный ум.

Агафья Тихоновна изумленно посмотрела на дракона.

– Что происходит? Почему свет так странно себя ведёт?

– Всё в порядке, – дракон улыбался, – просто наше время ещё не синхронизировалось, – он кивнул куда-то ввысь, – и там успел пройти лишь миг, тогда как тут – столетие.

– У нас прошло сто лет? – Агафья Тихоновна округлила глаза от удивления и так и застыла в ожидании ответа.

– Нет, нет, что вы. У нас прошел один миг, – Артак засмеялся, – всего лишь один миг, если он, конечно, уже прошёл. По-моему, ещё нет. Мне кажется, он ещё в пути.

– Что нет?