Прошлое в наказание

Вскоре в Администрации президента сменилось начальство – Борис Николаевич назначил руководителем Филонова. Мы были с ним знакомы еще с девяностого года, когда он стал секретарем Верховного совета РСФСР. Я смог попасть к нему на третий день. Он встретил меня посреди большого кабинета. Пожав мне руку, вернулся за внушительный рабочий стол, оставшийся еще со сталинских времен. Я занял место напротив и тотчас начал объяснять недопустимость того, чтобы федеральная власть поддерживала одну из сторон в конфликте между ингушами и осетинами. С мрачным видом выслушав меня, Филонов негромко проговорил:

– Согласен с тобой. Ситуация недопустимая. Надо ее выправлять. И немедленно… – Тут его худощавое лицо резко оживилось. – Слушай, иди ко мне советником. Будешь заниматься решением таких вопросов.

Сергей Александрович был мне симпатичен, и поработать с ним я не считал зазорным, но все-таки не стал с ходу соглашаться:

– Мне надо подумать.

– Думай. Но недолго. Работы слишком много.

Через день я стал советником руководителя Администрации. Первым делом занялся конфликтом в Пригородном районе – полетел туда. Я не встречался ни с ингушами, ни с осетинами, прекрасно понимая, что услышу от них. Я говорил с командирами частей, расположенных там. И очень быстро понял: проблема решается в Москве. Спешно вернувшись, подготовил встречу Филонова с большими военными и милицейскими начальниками. Они получили вразумительное указание сохранять нейтралитет, не вставать на чью-то сторону. Затеплилась надежда на изменение ситуации.

Филонова, как и президента, прежде всего волновало то, что происходило в Верховном совете. Оттуда исходила угроза власти да и миру в стране – призрак гражданской войны вновь витал над Россией.

Белый дом, не тот, который в Вашингтоне, а наш, куда более крупный, расположенный на берегу Москва-реки, превратился в штаб непримиримой оппозиции. Как в августе девяносто первого. Только теперь там располагались наши враги, те, кто горел желанием скинуть Ельцина, лишить его власти.

Я вовсе не боготворил президента, понимая, что он родом из партийной верхушки, управлявшей СССР, что весь его опыт не слишком подходит для строительства демократического государства и рыночной экономики. Но кто имел нужный опыт? Не было таких. Разумеется, Ельцина избрали, потому что так сложились обстоятельства, потому что избирают не тех, кто лучше, а тех, кому судьба дает шанс. Академик Сахаров не мог стать президентом. У него была другая роль – нравственного ориентира. Поэтому я относился к Ельцину как данности. В отличие от многих моих соратников по демократическому движению. Один из них, когда я высказал замечания в адрес президента, прямо-таки взорвался: «Ты кто такой по сравнению с ним?! Какое право ты имеешь критиковать его?!» А я считал, что имею. Хотя и делаю с ним общее дело. Вернее, именно потому, что мы делаем одно дело, столь нужное людям, стране.

У Ельцина были свои сильные стороны. Он умел учиться. Один раз я доказывал ему необходимость контактов с новыми профсоюзами. Борис Николаевич колебался – было ясно, что он не разбирается в этом вопросе, не понимает нужность и важность таких организаций. Я убедил его в этом, но он попросил дать ему подробную справку о профсоюзах накануне встречи. Справку я подготовил и передал президенту. На встрече с лидерами профсоюзов он вел себя так, будто сам долгие годы занимался их проблемами.

Эта встреча была одной из тех, что мне удалось реализовать. Самой многочисленной стала другая, с представителями Общероссийского комитета демократических организаций России, созданного как раз для поддержки Ельцина в его противостоянии с Верховным советом, началом которого стал декабрьский отказ народных депутатов утвердить кандидатуру Гайдара на посту премьер-министра. На ту встречу в Грановитую палату пришли более ста человек, представлявших самые разные общественные организации. Сокращенное название у комитета получилось ОКДОР, и Ельцин, выступая, сказал, что в таком названии слышится что-то дорожное, близкое ему. Просил поддержать его на предстоящем референдуме. А в ответ услышал ту формулу, которая потом заполонила страну: «Да. Да. Нет. Да». Это были правильные, на наш взгляд, ответы на четыре вопроса референдума: «Доверяете ли вы президенту? Одобряете ли социально-экономическую политику? Считаете ли необходимым проведение досрочных выборов президента? А досрочных выборов народных депутатов?» В апреле мы победили – большинство ответило, как надо. Но это не прекратило противостояния. Наоборот, обострило. Мирное будущее оставалось под вопросом.

Я понимал, что необходимо постоянное взаимодействие с общественными организациями. Дабы обеспечить его, еще в прошлом году я придумал Общественную палату из представителей разных объединений, союзов, движений. Лев Сухатов, помощник президента, выслушав меня, в сомнении покачал головой: шеф навряд ли оценит столь непривычную для него идею. В январе я поделился ею с Филоновым. Он обещал подумать. И конечно, забыл в суете дел. Когда я через два месяца напомнил ему, озабоченно проговорил:

– Ты подожди. Не спеши. Не до этого сейчас… – Немного поразмышляв, продолжил: – Давай-ка мы лучше твои предложения приспособим для более актуальных целей. Я сейчас приступаю к подготовке Конституционного совещания. Давай-ка мы твои предложения приспособим для совещания.

Я был не против опробовать идею в такой форме. Немедленно взялся за дело. Как и две мои сотрудницы – Ира и Валя, оставшиеся со мной еще со времен работы на референдуме в Татарстане. Ира в прежние времена трудилась в «почтовом ящике» – предприятии, производившем военное оборудование, в качестве инженера. Дотошная, старающаяся проникнуть во все детали, – более надежного сотрудника я не знал. Очень привлекательная брюнетка средних лет с неудавшейся личной жизнью: она была замужем, но с мужем развелась, а детей не заимела. Для нее не существовало ничего, кроме работы, на которую она приходила рано, а уходила совсем поздно. В отличие от нее толстушка Валя была замужем, частенько опаздывала на работу и старалась побыстрее убежать домой. Она любила получать четкие задания, дабы не мучиться размышлениями, лишний раз не напрягать извилины, хотя все оговоренное исполняла прилежно. Втроем мы принялись подбирать общественные организации, налаживать контакты. Общественная палата должна была включить в себя двести пятьдесят человек, уважаемых, представляющих самые разные сферы общественной деятельности, – творческие союзы, корпоративные, ветеранские, экологические и прочие организации.

За повседневной суетой, съедавшей и время, и силы, я не забывал о Насте. Я понимал, что это нехорошо, но любую возможность побывать в Институте государства и права использовал для того, чтобы повидаться с ней. Пусть для короткого разговора. Один раз мы пошли пообедать в расположенный неподалеку, в начале Старого Арбата, ресторан. Настя была чересчур задумчива, напряжена. Больше молчала, чем говорила, смотрела в сторону. Потом вдруг спросила:

– Тебе не кажется, что мы стоим на пороге гражданской войны?

Признаться, я опешил – вот что тревожит ее. Пробормотал:

– Есть такая опасность.

– И что? Опять жертвы? Опять свои будут убивать своих?

Опасность гражданской войны была реальной. Но я не хотел пугать Настю.

– Думаю… в наших силах избежать такого варианта развития событий… Уверен, до гражданской войны не дойдет.

Она глянула на меня тихими глазами, в которых надежда мешалась с неверием, и промолчала. А я ощутил себя обманщиком.

В другой раз, когда мы стояли у окна в коридоре института, она после долгой паузы вдруг посмотрела на меня с тревогой и спросила, смущаясь:

– Скажи… если только это возможно. Ты веришь в Бога?

Сдержанно улыбнувшись, я принялся излагать свои воззрения:

– Я верю, что есть Творец, создавший этот мир, что он един для всех – православных, католиков, мусульман, иудеев, буддистов. Ну просто не может быть иначе, если он есть… Я уверен, что нет никакого рая и ада, есть мир, в котором живут души, он главный для нас. А сюда мы приходим, чтобы пройти разные испытания. Можно сказать, что этот мир – школа. Мы здесь учимся. – Я смотрел на нее все с той же мягкой улыбкой.

– Чему? – серьезно спросила она.

– Быть людьми. Выстраивать нормальные отношения. Учимся любить. Не в смысле физиологической любви, а той самой – к ближнему, о которой сказано в Библии.

Она долго молчала, глядя в сторону, потом опять посмотрела на меня.

– Знаешь, Эдик стал истово верующим. Столько лет был атеистом, а теперь каждую неделю ходит в церковь. Библию регулярно читает. Я просто не понимаю, как к этому относиться.

– Спокойно, – вырвалось у меня.

– Да я спокойно отношусь. Но как-то странно. Такое ощущение, что я совсем не знаю человека, с которым живу столько лет.

«На то он и чекист», – подумал я, но вслух не сказал.

В конце апреля, когда основательно потеплело, на Васильевском спуске состоялся концерт в поддержку президента. Я решил сходить туда. Едва миновал Спасскую башню, увидел впереди, метрах в двадцати, группу мужчин в строгих костюмах. В центре – двое: один высокого роста, массивный, шагал неспешно, хотя и не совсем уверенно, другой, щупленький, семенил, пошатываясь, рядом. Остальные окружали их на некотором расстоянии. Президент и министр внутренних дел направляли в сторону смонтированной накануне сцены, от которой неслись звуки музыки.

Как только я поравнялся с группой, главный охранник – грузный мужчина в черном костюме, подскочил ко мне с крайне озабоченным лицом:

– Олег, слушай, может, ты его остановишь? Видишь, он выпивши. А там корреспонденты, телевидение.

Я тут же пристроился к президенту.

– Борис Николаевич, там все нормально. Пришло много народу. Вам вовсе ни к чему там появляться.

– Люди собрались, чтобы меня поддержать. Я должен поблагодарить их, – упрямо проговорил он, не сбавляя шага.

Оставалось одно – опередить президента и найти около сцены кого-то, кто сможет уговорить его не выступать. Так я и сделал – добежав легкой трусцой до сцены, прошел туда, где сидели и стояли, ожидая своей очереди, певцы и музыканты. Мой взгляд метался по их лицам – кто? И тут я увидел Валентину Толкунову, известную певицу. Схватив ее за руку, потащил к выходу, приговаривая: «Это очень важно. Очень важно». Потом быстро объяснил ей, в чем дело, закончив просьбой: «Надо остановить его».

Понимающе кивнув, Толкунова тут же встретила президента, заговорила мягким, стелющимся голосом. Он остановился, стал ее слушать. Я замер в некотором отдалении. Вскоре услышал его вопрос: «Валечка, ты считаешь, что мне выступать не нужно?.. Хорошо, не буду». Показав красноречивым жестом, что всё понял, президент бодро повернулся и пошел назад, к Спасской башне. Министр, стоявший с отсутствующим видом рядом, с большим опозданием сообразил, что уже надо возвращаться, с трудом повернулся и поспешил за президентом.

И тут какой-то корреспондент выскочил сбоку, нацелил фотоаппарат и громко им защелкал. Мгновенно к нему подбежал один из охранников, выхватил дорогущую камеру и с размаху грохнул ее о брусчатку. Осколки брызнули во все стороны, а лицо парня отразило глубокое отчаяние.

Проводив президента и его окружение долгим взглядом, я прошел на сцену. Выступал популярный пародист Александр Иванов, худой, высокий. Слушали его внимательно, бурно реагируя на шутки. Я не собирался мешать ему – хотел оценить, много ли народа собралось. Люди стояли на пространстве до Большого Москворецкого моста и на всем Васильевском спуске. «Тысяч десять, не меньше… Если бы он вышел к народу и начал выступать – ничего бы страшного не случилось. Ей-богу. Но лучше было обойтись без этого», – с прощающей улыбкой заключил я.

Вскоре замелькали майские дни. В Москве обосновалась теплая погода. Так тянуло на природу, что я в ближайшее воскресенье, отставив крайне важные дела, забрал Кирилла и отправился в Коломенское. Мы гуляли по высокому берегу Москва-реки, смотрели на местные достопримечательности. Кирилл облазил все старинные пушки, расположенные под открытым небом. А я наслаждался открывающимся за рекой простором. Так прекрасно было ни о чем не думать, просто радоваться хорошему дню, теплу, тому, что не нужно в очередной раз напрягать мозги. И тому, что мой сын рядом. А потом явилась мысль: зря не позвал Настю и Василия. Она была бы сейчас рядом, говорила со мной, слушала меня. Мне хотелось видеть ее лицо, любоваться им. И слышать музыку, поднимающую все внутри. Пожалуй, более всего для этого подходило адажио из «Ромео и Джульетты» Прокофьева… Я не стал звонить ей. Завез Кирилла домой и поехал к себе. Выпив стакан водки, завалился спать. Чтобы утром вновь отправиться в Кремль, место моего нынешнего обитания.

Май стремительно израсходовал весь запас дней. На его исходе Кирилл вполне успешно закончил первый класс. Желая отметить это событие, Марина устроила детский праздник. Было приглашено несколько школьных друзей сына. Я предложил добавить к ним Василия. Все-таки родственник. Марина согласилась, и Настя не отказалась. В ближайшее воскресенье приехала с сыном. И пока дети развлекались в большой комнате, мы, взрослые, вели разговоры в кухне, выпивая и закусывая.

Настя была какой-то заторможенной, задумчивой. В разговоре принимала участие, но весьма сдержанно. Оживилась лишь после того, как Марина и теща стали обсуждать с ней тему школы – Василию в сентябре предстояло идти в первый класс. Тут уж я предпочел не лезть со своими советами.

Кирилл то и дело прибегал за очередной бутылкой пепси-колы, Толя, мой водитель, очень кстати закупил их накануне в большом количестве.

– По-моему, ты к ней неравнодушен, – добродушно проговорила Марина, едва мы проводили Настю и Василия.

– Она – жена моего брата, – сухо напомнил я.

– Я не о том.