Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

А вот вопрос последствий Клаве показался интересным, и она сочла необходимым убедиться в своих выводах лично. А для этого следовало добраться до ванной и там взглянуть на себя в зеркало, и заметить …О боже, что со мной за ночь стало! – а вот здесь Клава действительно и по-настоящему испугалась, увидев себя в таком растрёпанном виде, где под глазами присутствовали синие круги, а на лбу появилось какое-то страшное, ясно, что злокачественное пятно (такое оно чёрное).

И если растрёпанность волос, вытягивающих за собой и приводящих в острое напряжение мысли Клавы, удалось быстро унять с помощью душа, а затем их возмущение было сглажено в укладку феном, а с кругами под глазами пришлось чуть подольше повозиться, смочив их успокаивающим раствором, а затем наложить на них слой молочка с кремом, то вот к этому пятну на лбу, имеющему все характеристики злокачественности, сразу вот так просто и не подступишься. И Клаве пришлось вооружиться пинцетом в одну руку и ватным тампоном, смоченным в спиртовой раствор в другую, чтобы для начала как-то к этому пятну подступиться и провести мероприятия по его дестабилизации. А то эта гадина закрепится на лбу, а затем начнёт распространяться по всей поверхности лба.

– Лучше сразу в петлю, чем жить с этой кляксой на лбу. – С отчаянием на грани отваги, Клава посмотрела на себя через призму этого пятна на лбу, которое, как она очень точно заметила, имело все цветовые и геометрические признаки свойственные кляксе. Но только в большем и не чернильном исполнении. А вот если лбом мимо подушки сильно промазать и попасть им прямиком в тюбик с гуталином, по нынешнему как-то иначе называемом, но от этого его целевое назначение не меняется, – усилить лицевую привлекательность носителя этих, так отлично начищенных туфлей, – то можно как раз в такую кляксу вмазаться.

Ну а так как Клава была слишком далеко и высоко стояла от таких ножных подробностей, – за чистоту обуви отвечал Тёзка (а как он хотел(!), если хочешь гордиться своей супругой и за её спиной важничать, то придётся на коленках с ножной щёткой потрудиться), – то она слишком недостаточного для себя понятия имела насчёт свойств тюбиков с этой чёрной пастой, в один из которых она и вляпалась, уснув на полу.

Но всё то хорошо, что хорошо кончается и ватным тампоном со лба стирается. Но как только Клава в этом успокаивается, как она вспоминает то, что её привело в такое состояние на полу, где она и не спала в общем, всю ночь нервно вздрагивая от каждого удара ветвей деревьев по окнам, да ещё и грозящий всем заблудшим душам гром, издалека не слишком способствовал её покою.

– И что же мне делать? – задалась вопросом Клава, глядя на себя в зеркало, видя там не только себя, но и в проём двери коридор и часть гостиной. Куда она мысленно проследовала и, добравшись до окон, заглянула в них. Там она сейчас мало что увидела и повернувшись обратно, посмотрела на телефон, всё по-прежнему лежащий на столе, куда она его бросила. – Позвонить? – задалась к самой себе вопросом Клава. – И кому? – парировала сама себе Клава.

– Ему я звонить сейчас точно не буду. – Несколько не ровно и даже зло пробурчала Клава, что говорило о том, что Клава разозлилась на Тёзку, подвергнувшего её таким страшным испытаниям, со сном на полу, где заместо подушки у неё под головой лежала гантелька. И хотя имелась огромная вероятность того, что и Тёзка был подвергнут не менее сложному испытанию, – его забросили в джунгли в одном неглиже, мол, справишься и отобьёшься от местного бича, комарья, то хорошо, а если нет, то тебе это уже и не будет важно, – всё-таки Клава хрупкая девушка, для которой сон на полу, да ещё в таком нервном сопровождении, всё же идёт не полностью на пользу. И как бы она не храбрилась и потом за себя ей не было стыдно, всё же она никогда не забывает того, кто создал для неё такие условия комфорта. Вот и слегка злится на Тёзку.

– Тогда кому? – задаётся новым вопросом Клава. И тут же жестоко к себе отвечает, вспомнив то присланное ей сообщение. – Пока никому. Сперва нужно разобраться, что к чему, и собрать хоть какую-то информацию. – Здесь Клава развернулась в сторону выхода из ванной, и всё, замерла на месте, уткнувшись в новую преграду.

– И куда собралась? – вопросила себя Клава с долей злорадного ехидничания. – Они, наверняка, круглосуточно следят за домом. – С тем же злорадным подтекстом добавила Клава, сбивая себя с ног и усаживая на край ванны.

– И что теперь делать? – по новому кругу ставит этот вопрос перед собой Клава. А та, кто в ней злорадствовала и не знает ответа на этот вопрос, разводя руки и всю ответственность на принятие решений возлагая на хрупкие плечи Клавы, кто себя так всегда выставлял самостоятельной, кто никого и главное, умных советов слушать не слушал, всеми своим действиями указывая на то, что я сама себе хозяйка и на уме, и если будете ещё мне тут указывать, то я и послать могу. А вот сейчас, когда все эти качества самодостаточности нужно продемонстрировать, вы, Клава, свои плечики присутулили, в лице стали жалостливо и так несчастно выглядеть, что прямо сердце за саму себя разрывается, а уж за глаза и говорить не надо, они начали заливать накатывающими слёзками, и никакой в вас нет убедительности.

И Клава под давлением всех этих тяжеловесных обстоятельств, уже собралась было уткнуться в свои натёртые об пол, ссадинами коленки, как вид кровоподтёков на её коленках, в которых сгибаются ею такие, одно загляденье ножки, неожиданно даже для неё приводит её в приподнятое состояние духа, и она уже не такая подавленная, с решимостью бросить вызов неприятностям, подрывается со своего места сиденья.

И она, посмотрев через проём двери в гостиную, с вызовом заявляет: «Единственное, что я знаю. Я здесь оставаться больше не могу. И мне нужно выйти и подышать свежим воздухом», и решительным шагом направляется на второй этаж, собираться.

И на этот раз её сборы на выход из дома кардинально отличаются от всех ранее имевшихся в её жизни сборов. И если раньше она для выхода из дома старалась как более эффектно подчеркнуть себя, и так себя с помощью одежды и макияжа выделить, чтобы о ней сложилось незабываемое, а может даже и неизгладимое впечатление у встречных людей, которые необязательно должны были быть ей знакомыми, а они просто проходили мимо, то сейчас её подход к своему сбору преследовал не просто другие, а прямо противоположные её обыденным сборам цели. Теперь же она стремилась себя уравновесить с окружающим миром, если мягко для неё сказать, а если со всей жёсткостью и очевидностью, то она, испытывая неимоверные сложности, – ведь ей приходится идти наперекор своей сути, симпатичной молодой девушки, чья красота не вечна и её скрывать просто преступно, даже если это требуют жизненные обстоятельства и это ненадолго, – натягивала и накидывала на себя несочетаемые в модном плане вещи, целью которых было не открыть её перед миром людей, а наоборот, закрыть её до неузнаваемости перед ним.

Впрочем, не всё так страшно, и как бы ты себя не маскировал, одевая в разнобой одежду, натягивая на себя до ушей свитер, тёмные очки на всё лицо и на глаза, а также бейсболку Тёзки поверх всего этого убожества…хотя нет, лучше платок повязать, всё-таки природное изящество и грациозность в себе невозможно скрыть, и она своей лёгкостью походки и изгибами линий тела вызовет определённый интерес у людей со стороны.

Но вот с этим, как оказалось, не столь простым делом, Клава справилась, и теперь…А теперь ей нужно было хорошенько подумать о том, чем себя обезопасить в случае …Встречи на своём пути с теми, кто не захочет дать ей прохода. И на этом моменте Клаву пробило холодным ознобом и даже слегка поддавило в ногах, заставляя отказаться от всей этой глупой затеи и лучше пересидеть всё это время опасностей и страха дома на кровати. И хотя кровать так притягательно выглядела, а за окном её непонятно что ждало, Клава решительно отвергла это предложение своей слабости, и, сжав руки в кулачки направилась вниз, в гостиную. Где быстренько отыскала лежащий на самом виду, на столе, телефон, и вооружившись им, выставив его перед собой, жёстко так предупредила невидимого противника о том: что ты, только попробуй дёрнуться в мою сторону, я в момент нажму кнопку вызова специальных служб. Вон видишь, палец держу на пульсе вызова.

После же того, как Клава так себя немного успокоила, заручившись поддержкой телефона, она, оставив его находиться в одной из рук, в какой она и не помнит, решает, что одного телефона для отражения противника будет явно недостаточно, и давай вперёд, до кухни. Ну а там она начинает без всякого порядка раскрывать ящики кухонного гарнитура. Где на её глаза попадается масса предложений превентивного удара по тем, кто попробует решиться и посмеет её остановить на своём пути, – от ножей, до молотка для отбивки мяса. Но она всё это отвергает, остановившись в итоге на пассатижах. А вот почему она в итоге выбрала их, то это очень большая загадка, возможно, что даже и для неё. А вот то, что ей ими хотелось кое-кому оттянуть сильно ухо, то это, скорей всего, блажь её воспалённого сознания.

А между тем Клава, засунув в карман короткой курточки пассатижи, в другой карман добавляет баллончик с лаком для волос, который, как наиболее разумно понимается, при одном из негативных сценариев её блокирования на узкой дорожке, должен выступить в качестве нейтрализующего средства нападающих, типа аэрозоля со жгучим перцем. И хотя со стороны Клавы несколько самонадеянно думать, что она с помощью лака для волос, который хоть и отлично скрепляет волосы в причёску на голове, но это всё, а также пассатижей сумеет за себя постоять, всё же не будем судить её строго, ведь она в первый раз оказалась в такой неимоверно сложной ситуации и ей приходится полагаться только на себя и на то, что у неё на кухне, под рукой, есть.

Но ладно, со всеми этими сборами, как ей рассудилось и смоглось справились, а вот сейчас перед Клавой встала самая сложная задача – выйти из дома, и притом незаметно для тех, кто в лесополосе затаился, и только тем и занимался, что вёл наблюдение за её домом. А это задача не просто сложная, а чуть ли невозможная для выполнения. Но Клава, видимо, так не думает. И она не задерживается на месте, чтобы всё это дело, как следует, за чашкой кофе, который бы ей не помешал, обдумать, а она прямиком вновь на второй этаж, где она правда не идёт в спальню, чтобы присесть на дорожку, а она идёт в тамошнюю ванную. И как можно догадаться, не для того чтобы там всполоснуться по-новому, а она подходит к имеющемуся там окну, открывает его и выглядывает в него со всей осторожностью.

Здесь она, при виде земли с высоты второго этажа, сглатывает набежавшие слюни, и без дополнительного раздумья начинает вылазить в окно. Где она в итоге повисает на нём, держась руками за подоконник. А когда сил уже не остаётся держаться за окно, она срывается и падает куда-то вниз, на землю. И по всей видимости Клавы, даже с ног не свалившейся, то не так больно и печально для неё всё произошло. А вот то, что она слегка захромала, то здесь больше психологического эффекта – не может же девушка без трагизма в себе и их последствий, выйти из вот таких экстремальных поворотов жизни.

А так она немного похромает ради своего успокоения (вон что мне пришлось пережить на своих ногах), да и успокоится хотя бы морально.

И вот с таким успехом в себе и своей походке, Клава добирается до угла дома, из-за которого она выглядывает и вроде бы никого не замечает. После чего она в соображении того, что дальше делать, на мгновение за этим углом задерживается, и дальше от неё следует как бы ожидаемое действие, – она прямиком направляется к центральному выходу из дома. И тогда вот спрашивается, зачем нужны были все эти её уловки и старания с выходом из дома из окна, когда она, направляясь сейчас к центральному входу дома, в момент себя раскрывает.

А ведь изначально всё же был, хоть и мизерный, но всё же ведь шанс на то, что она поведёт себя не так последовательно своей женской природе и свойственной ей логике. Ведь она столько поначалу сделала, чтобы не следовать этому ожидаемому от неё сценарию логичности женского поведения, которое следует вопреки всякой логике. Где она, хоть и не без своих умственных завихрений, с тем же лаком для волос, но попыталась продемонстрировать изобретательность мысли и подвергла себя испытанию, выбираясь на задний двор дома через окно. После чего самым логичным было бы перебраться за пределы дома через щель в заборе, и там уже дальше через лесополосу незаметно для её преследователей куда-нибудь на выход отсюда.

Но… Уже проехали так чистосердечно о Клаве думать, а нужно поспешать за ней, идущей напропалую уже по выходу за пределы ограждений своего дома по лестной тропинке, не чувствуя своих ног под собой, держащей перед собой телефон в предупредительных целях, – вот только посмейте дёрнуться в мою сторону, в миг от звонюсь, – и в умопомрачении от страха в голове. Где головокружение в её голове не позволяет ей, не то что бы разумно, а памятливо проследить свой дальнейший ход в одиночку по всему тому пути, который её вывел до первых людей, не на прямую ею встретившихся, а она услышала человеческие голоса, и только в этот момент она пришла в себя, увидев себя и куда она в итоге дошла.

А оказалась она не так уж и далеко от своего дома. На остановке общественного транспорта, расположившейся неподалёку от комплекса магазинов, где есть люди и уже не так страшно для Клавы. Что, между тем, только частично преуменьшает опасность со стороны невидимых для Клавы преследователей, и она хоть их и не видит, а всё равно продолжает дрожать и, с нервным нетерпением переминаясь с ноги на ногу, вглядываться в даль, в ожидании рейсового автобуса.

Но вот он показался на своём горизонте, и Клава, держа под зрительным контролем окружающую местность, принялась его призывно подгонять: «Ну чего ты еле плетёшься». И так до тех пор, пока полупустой автобус не останавливается ровно дверями напротив Клавы и призывно их перед ней не открывает. Здесь Клава ещё разок быстро смотрит по сторонам, и вроде никого нет, забирается внутрь автобуса. Затем лезет в карман, чтобы заплатить за проезд, и вот же неожиданность, обнаруживает, что заплатить-то ей нечем – она забыла дома кошелёк.

И хотя лицо Клавы прикрыто очками, водитель в миг в ней замечает её нежелание оплатить проезд. И он, конечно, не испытывает никакого желания прокатить без билета, за свой счёт, эту гражданку, под своими тёмными очками скрывающую свои бесстыжие зенки с перепоя. Так что он не спешит закрывать двери автобуса и трогать его с места в путь, пока не выслушает, не просто объяснений своей неплатёжеспособности этой гражданки, а того, до какого бесстыдства доходят люди, чтобы оправдать свою праздность жизни. Ведь судя по вполне себе приличному виду этой гражданки, конечно, слегка не вальтажно по мнению водителя автобуса выглядящей (что это вальтажно значит, то это знает только водитель автобуса, но и то только смутно), то она всё-таки имеет средства для поддержания в себе манерной жизни. А вот заплатить за проезд она, скорей всего, считает не только не нужным, а ниже её достоинства.

– Я, мол, здесь по недоразумению оказалась и притом случайно, так что это не считается, что я проедусь на вашем, фи, автобусе. И если на то пошло, то это ещё вы мне должны приплатить за то, что со мной рядом здесь проехались. – Только так могут рассуждать по мнению водителя автобуса вот такие манерные гражданки, прикрывающие своё нежелание оплачивать оказанные им услуги своей душевной скупостью и недалёкостью.

– Ну давай, рассказывай. – Откинувшись на своё сиденье, с каким-то удивляющим Клаву своим ехидством видом снисхождения к ней, обращается к ней водитель автобуса, и непонятно на каких-таких основаниях позволяющий себе такую к ней фамильярность, да ещё и на ты. И, конечно, в Клаве всё вскипело, и она с возмущением к такому хамскому поведению водителя, возникает в ответ. – Я что-то не поняла, что это всё значит?

А водитель в ответ нисколько не тушуется и видно ему спешить некуда (в автобусе только два охламона сидят, которые и пикнуть не успеют, как водитель автобуса их грозным словом, с матом заткнёт), раз он с усмешкой отвечает. – То, что я сказал.

И такая самоуверенность водителя автобуса несколько сбивает с толку Клаву, которая если честно и забыла, когда в последний раз пользовалась общественным транспортом, и видимо уже не в курсе того, на каком культурном уровне в этих местах происходит общение. И может такая коммуникабельная фамильярность между участниками поездки, где все друг с другом для начала знакомятся и рассказывают друг другу то, на что они способны, в порядке вещей, ведь в дороге мало ли что может случится, – колесо проткнётся или они вылетят в кювет, – и здесь без взаимовыручки не выехать. А она, не зная всего этого, вообразила себе тут возмущаться.

Но всё же, как бы то ни было, Клава не в том настроении, чтобы о себе что-либо рассказывать, и она придерживается избранной её жизненным кредо линии поведения: не делиться с первым встречным знаниями о себе и выдерживать высокомерную паузу, прежде чем пуститься в ругательства. – Вашему руководству, как мне понимается, будет не безынтересно узнать, какие требования вы выдвигаете к своим клиентам. – Окинув водителя презрением, холодным тоном отбивает сквозь зубы слова Клава.

И сейчас бы водителю одуматься, крепко подумав о будущем разговоре со своим тяжеловесным на умственные движения начальством, для которого клиент всегда прав, а вот их наёмный работник никогда не бывает в этом замечен, и всё лишь потому, что клиент оплачивает все эти ими оказываемые услуги, а вот водитель, крутя баранку автомобиля, на них паразитирует по мнению всё того же начальства. Но всего этого благоразумия в водителе не замечается, и он ещё больше надругивается над человеческим здравомыслием, усмехнувшись, а затем поправив на голове кепку резким одёргиванием головой (ну, видела, что я умею!), с глазами навыкат приближается к Клаве, и вон что тут говорит:

– А вы пока не оплатили проезд, а значит, не вступили в договорные отношения с нашим автотранспортным предприятием, – водитель автобуса прямо удивляет Клаву своей юридической подкованностью (вот же умников-то развелось), – и поэтому не можете называться нашим клиентом. А вот называться… – здесь водитель, набирая воздуха в лёгкие, сделал настолько для сердца Клавы волнительную кульминационную паузу, что она даже слегка в ногах пошатнулась в предчувствии того, что себе сейчас посмеет или позволит водитель автобуса, который судя по его разбитному и отчасти хулиганскому виду, только по причине необходимости иметь хоть какую-то работу, сдерживает себя и в себе всю свою настоящность, человека безбашенного, любителя крепкого слова и нанизанных на таких словах отношений с бабами и лахудрами, как он зовёт весь женский пол.

Но к полнейшей неожиданности обоих этих участников дискуссии, через спину Клавы, стоящей этим местом к дверям, вдруг до них обоих, целенаправленно в сторону водителя автобуса, доносится требовательный голос неизвестного. – Мне плевать, как она будет называться. Мне ехать надо. – С такой резкой живостью перебивает водителя автобуса человек из-за спины Клавы, что водитель на мгновение оторопел в себе, а Клава в свою очередь не слишком далеко от него ушла, замерев в одном напряжённом положении.

– Но она… – водитель автобуса попытался было возразить незнакомцу, как Клава спиной почувствовала, уже приблизившегося крайне близко к ней и остановившегося буквально над ней (оттуда до неё доносилось его дыхание), но был в момент вновь перебит незнакомцем. – Сколько? – задаёт вопрос незнакомец.

А водитель сразу и не понял, к чему относится этот вопрос незнакомца. И он переспрашивает незнакомца. – Что, сколько? – А тот в ответ на этот раз позволяет себе очень покоробившее водителя замечание. – А ты, как я посмотрю, не слишком сообразительный. – И, хотя водитель категорически не согласен с такой установкой на свой счёт, он не стал возражать незнакомцу, судя по нему и всему его внешнему виду, без всяких дураков очень внушительному, не сильно любящему, когда ему возражают, и что-то говорят против. И водитель, назвав сумму стоимости проезда за двоих, делом доказал этому типу, насколько он не прав, делая такие преждевременные заявления.

Когда же незнакомец из-за спины Клавы протянул руку с денежной купюрой в ней, а она всё стоит на месте замерев, не двигаясь и видит только эту крепкую руку незнакомца, которой без труда можно свернуть в один захват все шеи людей в этом автобусе, да и его низкий голос прямо указывает на отсутствие у него всякой сентиментальности, где он без всяких сантиментов ломает жизни и через колено позвоночники перешедшим ему дорогу людям, а затем водитель автобуса так долго возился в поиске сдачи, что у Клавы начала так дико голова кружится от всего тут с ней происходящего, что она выпала из реальности, и спроси её, как она села на сиденье, то она этого и не вспомнит. А она, между тем, в этом умопомрачительном состоянии поблагодарила незнакомца за оказанную услугу, сказав: «Спасибо».

На что с его стороны следует грубое: «Сочтёмся», и Клава тут выпадает в осадок, приведший её на ближайшее сиденье. В котором она так до конечной остановки и проехала. А когда водитель именно для неё (а потому что никого в автобусе больше не было) огласил: «Конечная», то только тогда она поняла, что, во-первых, она заехала и не пойми куда, а во-вторых, что так и не сообразила заметить того типа, кто за неё заплатил. А у водителя о нём спрашивать не самая удачная идея. Да и не ответит он, судя по его обиженному виду.

Но всё это вскоре остаётся позади, и пусть водитель автобуса сам один одинёшенек пребывает в той ауре негатива, которую он сам создал внутри своего автобуса, а она тем временем пройдётся пешком и выветрит из себя все эти мысли. Хотя на её пути к этому освобождению стоят материального характера препятствия. – Правда без денег далеко не уйдёшь. – Пройдя где-то с квартал, Клава чуть ли не нутром наткнулась на эту очень жизненную истину. – И что делать? – остановившись у перекрёстка дорог, Клава только успела задаться этим вопросом, а руки уже ощупывают карманы куртки.

И хотя они в ней по-прежнему ничего не находят из того, что служит эквивалентом товарного обращения, то есть деньги, тем не менее, она на этот раз не столь удручена и даже в некотором роде не безнадёжна. – Так я же другую куртку надела. – Клава для начала находит вполне себе резонную причину для того объяснения, что она в куртке на себе не находит кошелька с деньгами. После чего она всё теми же руками заглядывает поглубже в себя, то есть под куртку, где, в одном из карманом пиджака, ею со вздохом облегчения обнаруживается этот знаковый предмет, дающий столько возможностей и перспектив хотя бы на день.

А как только и карточки в кошельке все до единой обнаруживаются, то Клава начинает чувствовать в себе преогромное желание где-нибудь в уютном месте присесть и взбодриться чашечкой горячего кофе (а вот если бы она кошелёк не нашла, то плюс к этому желанию, выправить свои мозги горячим кофе, присоединился бы и голод).

И Клава, развернувшись на месте на 360 градусов, чтобы окинуть своим вниманием всё вокруг и выбрать для себя первоначальное направление движения, всё это проделывает, и что же она видит? А видит она удивившее её до крайней степени невероятное стечение обстоятельств в виде здания редакции той самой газеты, куда устроился на работу со вчерашнего дня пропавший Тёзка.

А как только Клава увидела даже не само это здание, а всё то, что оно собой с некоторых пор ассоциировало, то на неё в тот же момент всё касающееся Тёзки и всё то странное и местами до жути пугающее, что сопровождало это событие и было отложено в сторону, навалилось, и она споткнулась на ногу и уже было собралась окончательно потерять равновесие, но вовремя подставленная рука неравнодушного прохожего удержала её и оставила стоять на ногах.

Когда же о её самочувствии прохожим было справлено, а она заверила его в том, что с ней всё порядке, когда какой тут может быть порядок, Клава, только сейчас сообразив, осмотреться по сторонам в поиске профессионально в её сторону внимательных людей, кто идёт за ней по пятам, вроде никого не обнаружив, с тревожным предчувствием выдвигается в сторону редакции (около него она и видела Михаила вместе с Тёзкой).

– Пусть, что будет. Я всё равно уже обратно повернуть не могу, пока не узнаю. – Подкрепляя свою уверенность словами, Клава добирается до крыльца ведущего в здание делового центра, в котором одно крыло занимала редакция газеты. Здесь она останавливается, и сама не зная, что ищет, начинает тут осматриваться, посматривая то на ступеньки лестницы, соединяющую мостовую и здание, то на случайных для неё людей, кто, как в своё время Михаил и Тёзка, стояли тут чуть сбоку и под сигарету делились с окружающим миром своим полным дыма выдохом и такими же туманными мыслями.

Что, видимо, не принесло Клаве результатов, и она направила свой ход внутрь здания делового центра. Где в вестибюле, на информационном табло, без труда отыскивает месторасположение редакции газеты, и вперёд к лифту, чтобы до третьего этажа на нём добраться. Ну а там, по выходу, ей остаётся, как с ориентироваться, по сторонам осмотреться, затем по коридору прямо, после чего направо и через шагов двадцать упрёшься в табличку: Редакция газеты «Новый взгляд».

И Клава бы в неё, несомненно, упёрлась бы, если она сюда пришла не сегодня, а скажем в тот день, когда она видела у здания редакции Михаила и Тёзку. А вот сейчас она, как только оказалась за коридорным поворотом, ведущим к знаковой двери, а затем выдвинулась по финишной прямой, то с каждым шагом приближающим её к этой двери, её начала сковывать не только робость и неуверенность, которые с первых её шагов сюда её охватили, а вдруг в один взгляд на эту дверь появившееся тревожное чувство.

А всю эту тревогу и какую-то безысходность на неё нагнетает странная в этом месте обстановка заброшенности. И если там, за её спиной, в общем зале, жизнь бьёт ключом деловой и так активности людей, туда, сюда перемещающихся, то здесь как будто образовалась какая-то аномальная, основанная на безлюдности зона. И с момента своего захода в это коридорное ответвление, Клава не только не увидела ни одного человека, а здесь и запах специфический, указывающий на безлюдность, уже образовался. И всё это в своей совокупности, а также то, что дверь, в которую в итоге упирался этот коридор, выглядела, как не живая, и морозило душу Клавы.

Ну а когда она приблизилась к безликой, так холодно на неё смотрящей двери, то она ещё не взявшись за её ручку, уже поняла, что её там, за ней, ничего хорошего не ждёт. Что, в общем, так и вышло. И то, что она оказалась заперта на свою закрытость, это, наверное, наилучший из всех для Клавы вариант её открытия. И теперь у Клавы, стоящей в упор перед закрытой дверью, своей закрытостью не просто озадачившая Клаву, а внесшая в её поиски загадку, расширились горизонты для поиска.

Ведь если до прихода сюда, она исчезновение Тёзки, что уж стесняться, в основном связывала с его безалаберностью отношений к своим семейным обязательствам, и был, хоть и маловероятный шанс на то, чтобы крепко расстроить их сердечные отношения до скончания века, и её поисковые действия основывались на этой версии его пропажи. То сейчас, когда её поставили перед фактом такой действительности, – и следа нет от редакции газеты, – то ей что-то становится очень страшно за Тёзку, кто не безызвестно исчез в объятиях пропащих дам (всегда отыщутся следы таких его прегрешений), а здесь имеет место некий заговор. А в этом случае, он имеет все шансы не быть найденным.