Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

– Пойдёт. С такими семечками обязательно дождёшься того, чего ждёшь. – К внутреннему выдоху облегчения Ромыча говорит бродяга, и вперёд за второй семечкой. Когда же она оказывается у него в рту, то он, искоса посмотрев на Ромыча, как бы за между делом спрашивает его. – И кого ждём?

И вот тут-то, когда казалось ничто не предвещает бури, разговор в одно мгновение, с вмешательством Валентина, принимает другой оборот. – Тебя … – вдруг берёт слово Валентин, осевшим в хриплости голосом, отчего и возникла вот эта тяжёлая пауза между первым им сказанным словом и дальнейшим пояснением его применения в данном, пока что неизвестном значении. А так как употреблённое им в самом начале слово можно было интерпретировать как кому будет угодно, и оно вполне этим чаяниям отвечало, то бродяга вдруг струхнул, сделав свои прямолинейные параллели между своим вопросом и этим ответом наиболее сурового громилы. Кого уж точно не сдвинешь со своей мысли, и сейчас он начнёт ему крепко так, чтобы он не вырвался, объяснять, какого хрена они его тут заждались.

И бродяга, только сейчас догадавшись, что слишком далеко зашёл в своём подходе к этим типам, уже было приготовился не убежать от возмездия за свою словоохотливость, как ответ авторитетного громилы отпускает его напряжение.

– Тебя это не …– Валентин на этом месте опять сбивается, на мгновение задумывается и заканчивает свою фразу, чьё окончание звучит совсем не так, как люди с умственным достатком как у Ромыча предполагали. – Не должно волновать. – Говорит Валентин и так проникновенно твёрдо смотрит на бродягу, что тот немедленно решает, что он тут слишком сильно под задержался, и ему срочно нужно куда-то туда идти, где его ждут.

И бродяга, больше не желая мозолить собой глаза столь великодушным господам, как-то уж очень резво их покидает и тем же ходом вперёд, назад, и подальше отсюда. Где он, даже не думая оборачиваться, подгонял себя и свой спешный ход словесно. – Только не оборачиваться, а иначе они меня в чём-то заподозрят, а может вспомнят обо мне нечто важное, но забытое, и начнут преследовать.

А Ромыч с Валентином знаково переглянулись, да и спохватились о чём-то таком забытом в бродяге, из-за чего они не имеют никакого права его выпускать из виду. При этом взгляд Ромыча на Валентина содержал в себе дополнительную претензию. – И чего мы интересно добились, сев сюда? – Но Валентин сейчас не в том настроении, чтобы пререкаться с Ромычем, и он, игнорируя этот его взгляд, со словами: «Пошли уже, а то мы его потеряем», поднимается со скамейки и быстрым ходом вслед за бродягой, провоцирует Ромыча на скорый подъём на ноги и игру в догонялки.

Ну а правила у этой игры совсем не сложные. Кто быстрее передвигает свои ноги, и поспевает ими за своими мыслями, находящими в логической и крепкой связке с мелькающими впереди пятками, как ими понимается, принадлежащими человеку за кем они все тут так поспешно следуют, то у того есть все шансы, как минимум, не отстать от того, кому принадлежат эти убегающие пятки.

Тот же, кто пока что находится на пол мысленного шага впереди, и получается, что он быстрее чем те, кто сзади, за собой поспевает, не обязан только на свои скоростные качества полагаться, чтобы быть во всём первым и не догнанным. А те, кто сзади его пытается догнать, скорей всего, явно по силе физического убеждения будут покрепче него (а то, что они оказались позади него, то это связано с тем, что им в задержкой сказали, с кем у них намечено соревнование), и поэтому ему нужно больше полагаться на силу своего убеждения тех типов сзади в том, что у них, как бы они тут зря не старались, ничего не выйдет.

А вот как убедить их в бесперспективности своих попыток догнать свой объект погони, то это и есть главная задача убегающего, не сильно полагающегося на свою физическую составляющую, а имеющего больше, чем следовало, намерений положиться на свою удачу, или по крайней мере, на случай.

Что же касается бродяги, здесь и сейчас выступающего в качестве не точно убегающего, а пока что его статус находится для него под большим вопросом, – он всё-таки не вытерпел и оглянулся назад, где вроде никого вслед за собой спешащих не заметил (что нисколько не значит, что за ним никто скрытно не идёт), – то он, – а давайте хоть как-то его обозначим, – может быть в любом качестве. А раз так, то было бы совсем неосторожно, если бы он не предпринял некоторые меры предосторожности для себя, чтобы сбить со следа вероятных преследователей.

И бродяга, когда он удалился от тех типов на скамейке, а затем завернул за поворот, что есть силы приударил в беге и только тогда остановился, когда остался совсем без сил. Здесь он согнулся в себе и, принявшись отдышиваться и само собой терять наращённое с таким трудом преимущество, стал поглядывать туда, откуда он сейчас сюда прибежал. Ну а там визуально никого не видно. Что не может не радовать бродягу саму простоту. А вот бродягу, имеющего в себе дальновидность и скептицизм насчёт других людей, так запросто не провести. И он склонен думать, что его преследователи не столь просты, а они затаились в кустах и оттуда ведут за ним скрытное наблюдение.

– Вот же гады! – возмутившись про себя на такую подлость преследователей, бродяга решил применить хитрость, которая должна сбить с толку его преследователей для начала, а затем он ещё что-нибудь придумает, чтобы оторваться от их преследования. – Сделаю вид, что меня ничего не заботит. А они ослабят за мной контроль, и я от них убегу.

– И что он делает? – глядя на бродягу из того самого места, о котором предполагал скептик-бродяга, – из зарослей кустарника, – задался вопросом Ромыч.

– Готовится к рывку. – Говорит Валентин со своей долей флегматичности, указывающей на то, что он само спокойствие, и для него из того что сейчас представилось, нет ничего нового. Хотя Ромыч подумал по-другому – выделывается гад. А вот вслух сказал, а вернее спросил другое. – И зачем?

– Думает, что ему удастся нас перехитрить. – Отвечает Валентин.

– А! – многозначительно ответил Ромыч, вдруг напрягшись в своей внимательности к бродяге, который перестал там вздыхать и набираться силами. А он выпрямился во весь рост, бросил взгляд в их сторону, и как ни в чём не бывало выдвинулся дальше, в свой путь. А Ромычу с Валентином только и оставалось, как придерживаясь дистанции и скрытного положения, следовать за ним.

Что только на первых порах было в некоторой степени затруднительно делать, по причине того, что здесь, в парке, было скорей безлюдно, чем при народе. И поэтому каждый человек, появляющийся здесь, не мог не быть тобой незамеченным. Так что Ромычу с Валентином приходилось идти вслед за бродягой не прямым путём, по парковым аллеям, а их ботинкам пришлось погружать себя в слякоть грязи бездорожья, которое внесло свои коррективы в их внешний вид. Так что когда их путь по всему этому бездорожью был закончен, то от заправского приличия на ботинках Валентина и места не осталось, а одна только демонстрация буйного нрава их носителя, видимо не только нисколько не разбирающего, куда он тут и тут вступает, а он в своём запале готов так далеко вступить, что это не всегда может быть объяснено в рамках закона хотя бы нравственности.

Но эти все имиджевые потери решаемы со временем полностью, а сейчас ботинком об мокрую траву, и они выглядят более-менее, и можно идти дальше вслед за бродягой, который уже вступил на магистраль общественной жизни, на пешеходную мостовую и попытался затеряться в людском потоке. Но он явно себя недооценил, исходя из этого рассчитывая на дилетантство со стороны его преследователей, – раз наш объект слежки ничем непримечательная, да и если честно сказать, ничтожная личность, то не будет сильно тратиться на это дело, и наймём за ним проследить не профессионалов, а самых низкооплачиваемых дилетантов, – которых ему ничего не стоит обдурить, направив свой ход в гущу прохожих.

Тогда как Ромыч с Валентином слегка были задеты такой его дерзкой самоуверенностью на их счёт, – он что там себе позволяет думать такое на наш счёт, – ведь они полная противоположность всему тому, что мог себе сейчас надумать бродяга. И им только внутри себя всё посмеивается при виде того, к каким хитростям прибегает бродяга, чтобы замести за собой след и оторваться от слежки.

– И вот зачем всё это нужно? – удивляется Ромыч, глядя на то, как бродяга в попытке их расстроить, конечно, – вот какие вы дураки, – а затем уже для того чтобы сбить их с его следа, непоследовательно себя ведёт – то резко останавливается, что приводит к столкновению с другими участниками движениями и криками недовольства с их стороны, – чё встал, остолоп, – то с той же неожиданностью и резкостью меняет направление своего движения, бросаясь чуть ли не через поток машин на другую сторону улицы, где его такие же, что и на противоположной стороне улицы, дома ждут, и только нумерация домов разная.

А вот у Валентина при виде такого разностороннего поведенчества на дороге бродяги, не возникают вопросы. У него есть свои объяснения для такого поведения их объекта наблюдения. – Он, сдаётся мне, что-то ищет. – Говорит Валентин. А вот Ромыч совсем и позабыл о том, что у бродяги, окромя их, есть и другие мотивации себя вести не свойственно обычному человеку.

– И что он ищет? – и опять Ромыч спешит, не подумавши, задаваясь вот таким вопросом.

А это мы сейчас и посмотрим. – С трезвой оценкой ситуации, а не как обычно Ромыч, с бухты-барахты, говорит Валентин, и, внимания никакого не обращая на Ромыча, а смотря вслед бродяге. И Ромычу только и остаётся, как молча следовать за складывающейся ситуацией с бродягой, которая по итогу его блуждания по улицам и бросания в крайности, от одной стороны улицы к другой, и часто без подземного перехода, чем он подвергал опасности не только свою, чёрт с ней жизнь, но и жизни Ромыча с Валентином, про себя вдруг заметивших, как оказывается, всё взаимосвязано в этой жизни, – вот что нас связывается с этим неуёмным бродягой? Да ничего буквально! А между тем, его безрассудство может стоить нам жизни, – приводит его к одному благоприятствующему жизни бизнеса, всё в стёклах, зданию.

– Кажись, он что-то нашёл. – Заметив за бродягой нескрываемую растерянность, сделал вывод Ромыч. И что удивительно, так это то, что Валентин полностью с ним согласен. – Пожалуй. – Согласно кивнул Валентин.

Ну а бродяга постоял у информационного стенда у входа в здание, где для мимо проходящего человека, а может и для бизнесмена, кому всё интересно, конечно, но при этом он более всего ценит своё время и не желает его растрачивать на ненужные и лишние для него повороты судьбы и его ног, и была помещена вся необходимая информация о размещении в этом бизнес-центре финансовых учреждений не с твоим долевым участием, юридических адресов, пунктов предпринимательства и центров обслуживания твоей и насчёт твоей предприимчивости, мелких контор по оказанию различного вида услуг, ну и как же без них, фигуральных и нет, двигателей финансового прогресса и юридической грамотности, конторок типа «Рогов и копыт», да и пошёл внутрь.

А Ромыч с Валентином, не имея возможности долго задерживаться, бегом пробежались по информационному табло, да и со знаковым видом переглянулись между собой. – Какой молодец. И носки с ботинками ещё для себя не нашёл, а сразу искать себя. – Усмехнулся Ромыч, с профессиональной точкой зрения посмотрев на табло именно туда, куда смотрел бродяга – он, с проецировав направление его взгляда, в момент вычислил, на что он там смотрел. А смотрел он на вывеску с обозначением редакции газеты, размещённой в этом деловом центре.

При этом и Валентин не остался в стороне от этих, наконец-то, разумных размышлений Ромыча, в которые он внёс от себя и про себя немного драйва и интриги.

– Уважаемая редакция, надежда только на вас, – это потому, что я человек либеральных жизненных устоев и принципов, и мне противен подход к делу моего установления путём обращения в правоохранительные органы (я их на дух не переношу, как и они меня), – найдите меня, я потерялся в этом мире полном соблазнов! – Заскочив в редакцию на всём ходу, так себя громко обозначил бродяга по надуманному Валентином. А когда к нему со всем вниманием отнеслись люди из редакции, то они по его босиком ногам утвердились в том, что в его словах есть своя правда.

Правда люди из редакции все люди большой стойкости к новостям, – они ежедневно с ними не только сталкиваются, а это их работа делать и освещать новости, и у них выработался свой иммунитет к ним: они безнравственно бессердечны, – и они, а в частности редактор газеты, с долей иронии смотрит в упор на грязные ноги этого очередного проходимца, наверняка решившего их как-то обдурить, да и с откровенным пренебрежением к простой обходительности и само собой к деловой этике (он не совсем деловой человек и ему не по карману так себя вести), не просто интересуется у этого, в его глазах точно проходимца, а прямо намекает ему на некоторые его особенности своего поведения, которые обычно и приводят поутру вот таких как он невоздержанных людей в такое раздетое состояние.

– И на что вы такое соблазнились, чтобы так сейчас эффектно выглядеть? – И редактор газеты, как бы не пытался своей иронией подчеркнуть свой интерес к такому состоянию проходимца, он всё равно не смог ею прикрыть стоявшую в его глазах зависть к такому своеволию и безрассудству мысли проходимца, который в отличие от него смог себе всё это позволить, а вот он не смог, зажатый всеми своими обстоятельствами жизни приличного, с кредитами человека, удерживающих его в рамках благопристойного гражданина и отца семейства.

А проходимец в своей манере поведения, и он ничего такого саркастического в редакторе газеты не замечает, а искренне надеясь на то, что его доводы отчаяния будут приняты во внимание, начинает тут размышлять вслух о том, что с ним приключилось и могло привести к вот таким последствиям. – Возможно, я на что-то такое удивительное соблазнился, – а такое вполне вероятно, как я по себе чувствую: всё меня вокруг соблазняет, – и в результате стал жертвой своей любознательности, и никак иначе. – Достаточно смело так к осмыслению себя подошёл проходимец. Что не может не вызвать уважения у того же редактора. А он, между прочим, тоже живёт в таком же, полном соблазне мире, и каждый день сталкивается на своём пути с размышлениями по этому поводу. – Соблазниться что ль хоть раз в жизни с корректором Анжелой, или на худой конец с уборщицей бабой Зиной.

Но редактор всё это и в том числе тот один, даже для него невероятной мысли соблазн, держит про себя, стиснув зубы, и не спешит распускать слюни и руки в сторону корректора Анжелы, даже тогда, когда всё этому способствует, и тем самым показывает себя человеком стойких убеждений и гражданской грамотности. Так что у него определённо сложилось предвзятое отношение к этому баламуту мысли, проходимцу, кто себя ни в чём не сдерживает, а потом бежит к нему ещё жаловаться.

– Да была бы моя воля! – а дальше звучит многоточие, очень страшное своей недоговорённостью и мыслями редактора. Который, как человек только про себя волевой, конечно, умолчал до какого греха могла бы довести его воля, и он дабы быть корректным с этим проходимцем, зашифровано тому, через вопрос: «А где всё-таки ваши носки? И как вам без них, не дует?», указал в сторону дверей. И пока проходимец соображал, что всё это может значит, и на самом ли деле тут за его здоровье беспокоятся, он был выведен охраной под рученьки вон отседова.

– Ладно, идём. – Стряхнув с себя все эти надумки и выдумки, сказал Валентин и выдвинулся вперёд. Ну а там их вначале ждёт свой переход по широкому фойе, затем по лестнице вверх (лифт используют только новички и дилетанты в сыскном деле, ну и сами объекты слежки), где к полнейшей для себя неожиданности чуть не наталкиваются на провал всего своего этого последовательного дела, а именно на самого бродягу. Но лишь то, что бродяга находился в состоянии отстранённости от действительности, – он, присев спиной к стеночке, ещё больше был в состоянии отгороженности от своей сознательной реализуемости (глаза за стекленели в обездвиженности), растерян и не в самом себе, чем до захода сюда, – скорей всего, и не позволило ему их увидеть и осознанно зафиксировать в своей памяти.

И прежде всего Валентин, быстро сообразил, что к чему, да и, прихватив Ромыча, быстро дальше и в сторону…Вон того закоулка. В который они заныривают и начинают красноречиво взглядами рассуждать о том, что тут опять такое случилось, что их клиент опять для себя потерян. Что совсем не сложно понять, если учесть то, с какой целью и куда он здесь пришёл.

– И что здесь может быть не так? – всё это сообразив у себя в уме, Валентин задался вопросом больше, конечно, к себе. А вот Ромыч так не подумал, и решил, что это к нему за советом обращаются. – Не так его там встретили, как он себе на представлял. – Со свойственной себе самоуверенностью заявил Ромыч. А вот Валентину крайне интересно знать, откуда у Ромыча такие мысли, и с чего он это всё взял. С чем он и обращается к Ромычу. – И чего он, по-твоему, ожидал здесь встретить?

А Ромыч вот чего-то на этот счёт как-то не подумал, а может и не сообразил, что Валентин проявит дальнейший интерес к его мысли. Но интерес к нему проявлен и Ромыч, как сумелось, так и сообразил ответить. – Он ожидал, что его здесь ждут, а его, как оказалось, и не ждут вовсе. – И как неожиданно оказалось, то Ромыч чуть ли не попал в точку.

Так Валентин вдруг озаботился тем, чтобы проверить эту версию Ромыча, и для начала выглянул из-за угла. После чего оборачивается к Ромычу, говорит ему, чтобы он его тут обождал, и шмыг наружу. А Ромыч стоит, как человек поставленный перед фактом своей потери субъектности, то есть вторичности, и сообразить сразу не может, что на счёт происходящего подумать. А когда момент сразу проходит, то тут и Валентин уже вернулся. И не просто вернулся, а с горящими глазами вернулся. Что немедля вызывает вопросы Ромыча: «И что?».

– Ты прав. – Говорит Валентин. – Его там действительно никто не ждёт. – И на этом как бы всё, а дальше Ромыч сам догадывайся, как его там, в редакции, не ждали: С вывеской на дверях «Посторонним вход запрещён», или наглухо закрытыми дверями.

– Наверное, первый вариант. – Так про себя решил Ромыч, потому что такой вариант развития отношений с дверью бродяги ему был ближе. Так бродяга, ещё питая в себе надежду на своё ожидание в редакции газеты, – не каждый раз наткнёшься на такой знаковый, какой я представляю собой материал, так и вижу заголовки газеты: «Находка, а пока что потеря века», «Кто на самом деле есть этот человек-загадка?», «Миллион тому, кто разгадает головоломку человека-загадки», – и находясь на подъёме, за всеми этими мыслями и не заметил, как своим носом уткнулся в двери той самой редакции, где его пока фактически не ожидали, но так-то каждый день и с самого своего открытия ожидали подобного ему к ним заявления.

А как только он в крайнем для себя удивлении упёрся носом и взглядом не в аппетитную грудь местной корректорши Анжелы, выдвинутую для его встречи всем редакторским коллективом, – не ударь, дура, в грязь лицом, и расстегни на блузке пуговичку, как-никак к нам пожалует что ни на есть сенсация, которая, как минимум, год тут всех нас вместе взятых будет кормить, – а в дверь редакции, которая по его либеральному мнению, всегда должна быть с размахом распахнута перед всякой либеральной мыслью и перед её носителем, а тут такое закрытое дело, что не захочешь, а сперва подумаешь, что ещё есть такие странные места в нашем Царстве-государстве, как здесь, где свободная мысль зажимается оковами традиционализма и консерватизма.

Но эта мимолётная мысль наскоро выветрилась из головы бродяги, который, что для него очень печально, иногда позволяет себе такие, с таким упадочным настроением выходки в сторону свободомыслия, которую собой отождествляют рупоры мысли, журналисты. Правда к этому он пришёл не на основе внутренней борьбы за свои идеалы свободы и либеральную позицию, а на это его навела вывеска на дверях редакции: «Посторонним вход запрещён».

– Это не про меня. – Самоуверенно отмахнулся бродяга от подающего надежды на ваше понимание посыла с этого объявления, и вперёд, толкать дверь. А она, падла, не поддаётся, и тогда бродягу начинают обуревать сомнения – а не завелись ли в редакции газеты, рядящиеся под креативный класс скрытые провокаторы и иждивенцы прогресса, которым всякая конкуренция, как кость в горле, вот и они ставят вот такие препятствия на пути сюда в редакцию, людям свободной мысли.

И скорей всего это так. Что, тем не менее, нисколько его не приближает к делу открытия дверей. А орать и долбиться в дверь он не обучен своим воспитанием интеллигента. – Да и потом никак и не оправдаться, когда с помощью такого инструмента пролетариата прорвёшься в стены редакции. – Достаточно грамотно рассудил бродяга. – Скажут, а вернее, сразу мне укажут с порога на мою настоящую сущность: «А вас что, батенька, грамотности не обучали?», – очень утверждающе спросят с бродяги с кривизной в лице из редакции, – фи, бидло, как есть бидло, и моя тошнота тому подтверждение.

– Не без этого. – С достоинством и с некоторым вызовом к тому осуждающему его сомнению в лицах этих людей напротив из редакции, заявит бродяга. Но кого он тут собрался обдурить. Неужто Магдалену Леопольдовну, которая за раз щёлкает всех этих лицедеев, выдающих себя за людей её круга. Да она с одного взгляда, ну ладно, в особенных случаях ей достаточно одного вопроса к самозванцу, чтобы всё за него решить. И она, так уж и быть, берёт на себя инициативу разобраться во всём этот странном для неё деле.

– И в каких вузах, скажите нам на милость, вас грамоте обучали? – со своим скрытым подвохом, вот так проявляет заинтересованность Магдалена Леопольдовна. А что это за такой подвох, а может хитрость со стороны всеми тут многоуважаемой Магдалены Леопольдовны, то об этом только бродяга никак не догадывается, но при этом неосознанно чувствует, что тут что-то не так. А вот что тут не так, то он понять не может. А когда он прибывает вот в таком недопонимании, то он начинает заговариваться. Да так, что и сам оказывается в ауте от услышанного.

– В семинариях. – Выдаёт вслух бродяга, вгоняя всех тут в онемение. А бродяга не может остановится, и он с какой-то неведомой для всех, кроме Магдалены Леопольдовны, прямолинейностью, смотрит на неё и затаённым выговором предлагает ей не весь что. – Хотите я вас благословлю на близость к богу.

А Магдалена Леопольдовна, как только всё это услышала в свой адрес, то, пошатнувшись на месте (она соскочила в сторону со своей опорной ноги), и растеряла всю в себе уверенность и натурность вида самодостаточной во всём, современной леди. И она, к полной для себя неожиданности, вдруг захотела во всём покаяться, раскаяться, а затем от души расплакаться на плече этого нового проповедника веры. И теперь на Магдалену Леопольдовну, эту падшую леди, растерявшую у всех тут на глазах свою знаковую значительность, без предательских мыслей и не посмотришь.

– Я никогда не доверял Магдалене Леопольдовне, – зашушукались за её спиной мысли её вероятных противников, – она слишком падка на условности. – А вот что это значит, и что это за условности такие, то это не объясняется в приличном обществе, живущем в мире условностей.

Но хорошо, что не только одна Магдалена Леопольдовна определяет редакторскую политику газеты, а есть и покрепче её люди, тот же редактор, на кого всегда можно опереться хотя бы вот в таких случаях.