Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

Что приводит её в относительный порядок, и Клава, сумев подняться с корточек, на которых она находилась всё это время под душем, посмотрела на себя в зеркало, и увидела там себя, и не только. И она, повернувшись к шкафчику со всеми теми женскими принадлежностями, без которых современницу и представить невозможно, а она в свою очередь, и сама представить себе без них жизни не может, а что уж говорить о том, чтобы выйти на улицу без применения в свою сторону и на всю свою голову и ответственность, всех этих, индивидуального, как вроде, характера средств (нечего), уже зная, что будет делать, а вот что дальше будет и на что всё это будет похоже, она старается не думать, делает свой первый шаг навстречу к своему, в общем, туманному будущему, схему которого воспроизвёл на рисунке с ноутбука Иван Павлович.

А вот что из всего им задуманного получилось, то с этим Клаве сейчас как-то жить, выглядеть и ближайшее время расхлёбывать. – Я уже сделала тот самый решающий, свой бесповоротный шаг. – Просмотрев в обратную по многим статьям сторону, процедила в зубы Клава. – Так что поворачивать назад уже поздно. – И Клава решительно вернулась на свой прежний путь и, придерживаясь взглядов на себя с некоторым отстранением, – она смотрела лишь в сторону безобразных кроссовок на своих ногах, а на встречных окружающих незачем смотреть и их замечать, когда они и сами столь к тебе внимательны, – как-то на неё совсем непохоже (может быть, с непривычки носить спортивную обувь, после таких удобных шпилек, к которым её ноги попривыкли и теперь они в своём равновесии и упоре на стопу ноги, опираются на тот баланс сил, который даёт ногам удержаться на этой точечной грани под собой), очень неуклюже выдвинулась в это финансовое учреждение, где всё готово к тому, чтобы её увидеть, выслушать, а затем уже в качестве своей неотъемлемой части, служащего, принять в свои крепкие объятия.

И, конечно, Клава, как и всякий претендент на открывшуюся вакансию, даже будучи самым самонадеянным претендентом, – за меня есть кому замолвить словечко, да и вообще, знаете кто мой троюродный тесть, – немного волнуется за себя и чуть больше немного за членов приёмной комиссии, кто тоже может разволноваться и не увидеть в ней тот самый потенциал, которого не хватает их учреждению, и без которого оно в последнее время всё больше буксует на поле прибыли, принося компании только одни убытки. Из-за чего директора и управляющие этой, даже не совсем компании, а целого конгломерата из разно профильных компаний, в край переругались между собой, обвиняя друг друга в неэффективности и отсталости образа своего мышления.

– Такими категориями мысли, как у вас, когда-то мной многоуважаемый, а нынче у меня с этим вопросом возникли препирательства с реальностью, директор Карл Ибрагимович Маркс, давно уже не рассуждают. Это прошлый век, искать доход и прибыли через поглощение, слияние и последующую колку на части компаний. – Вот прямо так, и не сказать, что сильно неожиданно и к этому заявлению не было никаких предпосылок, пальцем руки и обвинениями в ретроградстве тычет в бороду Карлу, да ещё и Марксу, директору одного из филиалов компании, занимающейся всякими прибыльными когда-то, а сейчас всё это ушло в безвестность и неизвестно ещё куда, управляющий другого, не менее безуспешного филиала компании, само собой, Фридрих и Иероним (такой он полный иронии человек) фон Грешен.

А Карлу, да ещё к тому же Марксу, как-то уж совсем странно слышать такие заявления от когда-то им уважаемого, и то только быть может, и нет никакой уверенности во всём этом, а вот уверенность в обратном во всём его существе присутствует, Фридриха, почему-то Иеронима, и ещё к тому же фона Грешена. – И как же нынче блефуют на рынке доходности бумаг? – сам в ответ тыча пальцем руки в когда-то покладистую, а сейчас одно расстройство и жёсткость, бороду Фридриха, может быть уже и не фон Грешена, со всей своей ответственностью заявляет вечерами в погребке вышеупомянутый Маркс.

– Я бы вам сказал, да вы всё равно ничего не поймёте. – Отъявленно и невозможно понять с какой это стати и на что он тут рассчитывает этот фон Грешен, пренебрегая добрососедством Маркса, такое себе вслух позволяя. Отчего и зажевать свою бороду не такое постыдное дело. Что и делает Карл, подрастерявший в себе и на своём лице Маркса, глазам и ушам своим не веря, слыша такое.

– Поясните. – Прожёвывая волосы с бороды, всё же интересуется Карл пока ещё Маркс, но не полностью. И Фридрих фон Грешен, так уж и быть, смягчается.

– Нужно всё старое облечь в новые формы. – Говорит этот ловкий Фридрих так здорово, что даже знаток всех этих новоделов не поймёт о чём это он. А уж куда там Марксу, живущему в своём мире. Но при этом он виду не подаёт, что ничего из сказанного не понимает, а согласно головой кивает. А чтобы не сильно дураком выглядеть, то ещё и интересуется:

– И кто так должен по-новому выглядеть?

– Да все мы! – ну а это Фридрих уж слишком много на себя берёт и загибает. И как интересно на это всё посмотрит его руководство, если до его сведения Маркс в собственной интерпретации доведёт такие его мысли и пожелания о мировом переустройстве, где он желает видеть новые лица там, у них наверху, и как может Маркс понять, и всеми поймётся, то среди этих новых лиц этот фон Грешен видит себя. И видимо Фридрих фон Грешен сумел по подобревшему лицу Маркса себя подловить на том, что слишком забежал вперёд в своей откровенности, и как бы она не стала ему боком. И он поспешно принялся напускать тумана, чтобы под ним скрыть свою настоящую мотивацию. И он начал тут что-то плести о ай-ты технологиях, об искусственном интеллекте и опять что-то о новых методах ведения бизнеса.

Но Маркса на всё это не проведёшь, и он уже насквозь подлую сущность Фридриха видит и понял. И он только ради приличия спрашивает о капитализации предлагаемых Фридрихом стартапов, а уж только затем, в самый казалось Фридриху неожидаемый им момент, своим вопросом, как обухом оглушает его по голове. – Что, с секретарши начнёшь свои нововведения?

Фридрих же на мгновение замирает в онемении, не сводя своего взгляда с Маркса, так настойчиво не сводящего с него своего взгляда, да и давай оживать в лице улыбкой.

– Не секретаршу, а консультанта по штатному расписанию, с ненормированным рабочим днём для решения внештатных вопросов. Так в новых реалиях будет называться эта должность. – С неоднозначным выражением лица сказал Фридрих.

– А! Я понял новую концепцию ведения бизнеса. – Хлопнув себя ладошкой по лбу, так ярко догадался Маркс. – Разрабатываем новую нормативную систему единиц ведения бизнеса. Где всё прежнее деловое мироустройство, вплоть до самых мелких лавочек и артелей на доверии, пропускаем через интеллектуальную нормативность, – добавляем интеллектуальную начинку в вышедший на рынок бизнес, и не обязательно чип, – так сказать, сертифицируем бизнес, без чего он не имеет право выходить на рынок, и…Ну ты меня понял. – Сказал Маркс. И хотя Маркс тут много чего от себя добавил (да вообще всё! Ему только дай за что-нибудь зацепиться, то он такого на придумает), Фридрих не прочь его понять, как тому вздумалось, чтобы его поняли.

– Угу. – Кивает согласно головой Фридрих.

– Так что ты там говорил о внештатном консультанте? – уже умиротворённо интересуется Маркс.

А что он говорил? Да всякое, что в голову придёт, а Клава теперь сидит вполне себе приличном, всё в светлых тонах фойе, и места себе не находит, так она волнуется и переживает. К тому же, чтобы она не сильно насчёт себя не задавалась и свои амбиции попридержала, то её ожидание разбавило ещё несколько претенденток на вакансию, посмотришь на которых и у тебя сердце сжимается от того, что ты не такая совершенная, и тебе до них никогда не дорасти, ни в росте, ни в шикарности вида. И Клава начинает совсем теряться и мелеть на их таком представительном фоне. Ну и плюс в ней начинает нарастать неуверенность в себе, со своими сомнениями и вопросами.

– Да всё бесполезно. – Клава уже начинает во всём сомневаться и срываться на уж совсем очернительские мысли в сторону …Да во все стороны. – Разве неясно. Посмотри на себя и на них. И гадать не нужно, кого выберут. Меня в самую последнюю очередь, когда все откажутся из-за неприемлемых условий контракта – нужно переспать с управляющим одного из филиалов компании, Ариогеном Бегемотычем (с ним никто не спит, а он оттого не высыпается, как бы это странно не звучало), в качестве подтверждения своих профессиональных качеств. И хотя на нынешнем рынке труда трудно уже чем удивить, а они, – Клава искоса и вскользь посмотрела на своих соперниц и соседок по диванчику, – ещё и не такие предложения выслушивали, но когда они увидели этого Бегемотыча и сколько за него предлагают, то у всех до единой иссяк оптимизм здесь работать. И тогда что. Мне соглашаться, спать с этим Бегемотычем? Да ни за что! Да и с какой стати! – Всё возмутилось в Клаве, и она было собралась уже подскочить с места и вон отсюда, как она вдруг и прямо тут, натыкается на не просто прямолинейный взгляд в свою сторону со стороны самой ближайшей к себе соседки по диванчику, – яркой блондинки, с холодными глазами и выразительно подчёркнутыми помадой губами, – а она что-то там демонстративно жуёт и как вроде в ней что-то анализирует.

И Клава на этой для себя нервной ноте срывается на вопрос. – Что?

Но блондинку, кажется, ни капли не волнует то, что тут себе позволяет Клава, и как она на неё пристрастно и с вызовом смотрит. И она нисколько не сбивается с хода своего поведения и в полной своей невозмутимости продолжает жевать и бесцеремонно разглядывать Клаву. А вот Клава в отличие от неё потеряла начальный запал и начинает проседать про себя, уже не столь уверенно посматривая на блондинку. И в её глазах теперь так и читается вопрос: И что ты на меня так внимательно смотришь. А?

А блондинка, видимо, не соответствует бытующему мнению, в основном среди мужской части населения, указывающему и утверждающему о наличии причинно-следственной связи между цветом волос девушки и её умственным потенциалом, а уж затем развитием, и она в момент уразумела, что у неё спрашивает Клава.

– Волнуешься? – спрашивает блондинка.

– Угу. – Кивает головой Клава, вдруг почувствовав, как у неё от сердца отлегла вся прежняя тяжесть и волнение, и всё оттого, что к ней проявили хоть какое-то участие.

– Это ты зря. – Продолжая жевать, наверное, жвачку, самоуверенно так делает это заявление блондинка. А Клаве естественно хочется и интересно знать, почему она так считает.

– У них нет шансов. – Кивнув в сторону других претенденток, сидящих поодаль от них, а некоторые даже рядом, как само собой, и так и должно быть, сказала блондинка. А вот здесь Клаве хочется услышать, на чём основываются такие смелые утверждения блондинки, – а то тут уже попахивает её слишком большой самонадеянностью, и даже начинается на практике подтверждаться ходящее в кругу брюнеток убеждение, что блондинки слишком высоко задирают нос и за соперницу тебя не считают, если ты и сама не блондинка, – ну и плюс, Клаве желалось бы знать, что она на её счёт думает.

– Почему? – с задушевным трепетом задаётся вопросом Клава. А блондинка нисколько не тушуется, и она, окинув так себе взглядом соседок, не понижая голоса говорит. – Они обыкновенны. – Здесь блондинка делает многозначительную паузу, уставившись на Клаву, и когда у Клавы от напряжения стало в голове темнеть, говорит ей. – А вот ты другое дело. Ты необычная. – А Клава и не знает, как на это её заявление реагировать. А закрыть раскрывшийся рот от удивления, она как-то не сподобится, забыв, что сейчас так открыто на слова блондинки реагирует.

Но Клаву в таком увлекательном виде не успевают тут заметить, а всё потому, что из дверей, ведущих в кабинет для собеседования, вышла строгого вида дама при очках и в руках планшет с бумагами, и теперь все на неё смотрят, и ждут то, что она сейчас озвучит.

– Надежда Холодная. – Говорит эта строгая дама при очках, заглянув в лист бумаги перед собой. А так как сразу никто не откликнулся, то она со своей досадой, с видом человека кого тут заставляют задерживаться, окидывает рассеянным взглядом девушек в фойе, и ещё(!) раз повторяется. – Надежда Холодная. Есть такая? – И вновь никто сразу не откликается и девушки начинают переглядываться между собой, как бы пытаясь друг в друге отыскать эту, как её там, куда-то запропастившуюся, и откуда такая ещё выискалась, Надежду, да ещё Холодную.

А вот Клава никуда вокруг не оглядывается, а она видит, как блондинка, что-то в себе нащупав, начинает преображаться в понимание сказанного той строгой дамой. А как только она заискрила в глазах знаковым пониманием и ещё чем-то таким, что Клава зовёт чудовством, а в сложных случаях и плутовством, она и говорит, обращаясь при этом только к Клаве. – А это ведь, кажется, меня зовут. – Здесь она поворачивается к строгой даме, кто уже выведена из себя таким прохладным и недопустимым в этих стенах поведением этой Надежды Холодной, и готова навсегда вычеркнуть из своей и списочного состава на листочке это, уже всем её сердцем ненавистное имя Надежды Холодной, но не успевает, так как эта Надежда Холодная вот она я.

Строгая дама видимо настолько выбешена такой не пунктуальностью Надежды Холодной, не соизволившей в точности с отведённым на ответ временем отреагировать на её вопрос, что и не находит, что ей возразить в ответ, чтобы значит, вычеркнуть её имя из списка претендентов на вакансию. И строгая дама только ещё строже посмотрела на неё поверх своих очков, и сказала. – Вас приглашают. Не задерживайтесь. – После чего она уже ничего здесь для себя не ждёт и возвращается туда, откуда сюда вышла, где и будет вместе со всеми, кто там собрался, ждать всякого от этой многообещающей Надежды Холодной. И, пожалуй, на этот счёт они не ошибутся, вон как Надежда Холодная, с готовностью всех там поразить, смотрит в приёмные двери, не забывая пережёвывать жвачку во рту.

А все вокруг на неё смотрят с большим вниманием и удивлением, и у каждой из девушек начинает закрадываться в себе насчёт этой Надежды Холодной сомнение. – Не слишком ли дерзко себя ведёт эта крашеная вертихвостка? – со своей долей понимания происходящего (она, несомненно, чья-то протеже, вон как ведёт себя вызывающе) и принижения, ясно, что не натуральной блондинки, задаются вопросами девушки из фойе. – Чувствую, что у нас нет шансов. Эта бл***ь, всех нас тут прокатит. – А это уже была форменная истерика соперниц Надежды Холодной, чья интуиция уже что-то там нащупала и начала сгущать краски и позволять так непримиримо и жёстко высказываться в её адрес.

А блондинка, то есть Надежда Холодная, повернулась к Клаве, пристально на неё посмотрела, и вдруг выплёвывает изо рта синеватого цвета жвачку и протягивает её Клаве, в оторопи одёрнувшейся чуть назад, и с этого положения принявшейся смотреть на эту синюю субстанцию в руках Надежды.

– Что смотришь? – спрашивает Надежда. – Это тебе. Бери. – И так это немыслимо для Клавы звучит, что она сразу не бьёт по рукам эту, невозможно её понять, Надежду, а растерянно задаёт вопрос. – Зачем?

– Она тебе, как я вижу, нужней, чем мне. – Простодушно, но всё равно непонятно объясняет Надежда.

И Клава ничего другого и сказать в ответ не может, как повторное. – Зачем? – Здесь Надежда с некоторой досадой на такую неразумную и своей удачи непонимающую Клаву качает головой, и так уж и быть, для таких дурочек на подобие неё, поясняет. – Если ты решишься не побрезговать этим, и зажуёшь её после меня, то разве тебя сможет ещё что-то поколебать и взволновать с той от тебя стороны, столь для тебя отдалённой. – И, хотя Надежда ни на кого тут не указывала, Клава догадалась, кого она имеет в виду.

Но Клава не только об этом догадалась, а её чуть ли не накрыло откровение. – Так это та самая конфета «Лизунок»! – ахнула про себя Клава, вот чего себе надумав. – Она ко всему прочему дезинфицирует отношения с окружающими, приводя их в стадию заморозки. А если точней, то действует по принципу местной анестезии, делая бесчувственными локальные участки в себе. – И судя по обращённому на Клаву взгляду Надежды, где всё говорит о том, что это скорее так, чем не так, то это так.

И Клава, забыв о тех побочных действиях, которые несёт в себе эта, как оказывается, вот какая жвачная конфета, протягивает руку к этой жвачной субстанции, берёт её, и под не сводящим с неё взглядом Надежды забрасывает её в рот, затем одно мгновение в сопереживании начинает через осязание осознавать, что сейчас у неё оказалось во рту и, нажав на неё зубами, начинает разминать жвачку зубами.

Надежда же на этом месте говорит: «Ну всё, я тебе больше не нужна», после чего подымается с места, и под нервные взгляды соперниц следует до двери приёмного кабинета, открывает её, на мгновение у входа задерживается, затем поворачивается больше в сторону Клавы, и с лучезарной улыбкой помахав рукой: «Бай-бай», скрывается внутри кабинета.

А это её, и не пойми что всё это значит действие, требует для девушек из фойе немедленного объяснения от … От кого бы вы могли подумать? Да всё верно. От той, с кем эта, с недавнего времени ненавидимая всеми тут от всей души и самого сердца Холодная, имела разговор и близкое знакомство, а именно от Клавы. На которую сейчас все требовательно посмотрели и ждали от неё объяснений неподобающего поведения своей подруги.

А Клава, что удивительно и для неё в том числе, и ни капельки не чувствует за собой обязанности кому бы то ни было что-то объяснять. – И мне плевать, что вы все воедино обо мне думаете. Когда истина, это штучный товар, и она определяется не по тому, что все вы так решили и подумали. Истина, это категория качества и частность, а не общность. – С каждым жевком Клава всё больше отстранялась от этих злых лиц вокруг, пока они вообще не исчезли в дымке своей ничтожности перед «я» Клавы. А там и строгая дама в очках вдруг на глаза Клаве показалась, заглянула в лист со списком перед собой, затем глаза подняла, что-то вслух огласила, и пристально уставилась прямо на Клаву.

– Наверное, меня зовёт. – Рассудила Клава, поднимаясь со своего места, и вперёд до двери, в которую уже зашла эта строгая дама в очках. Здесь она, и она сама не знает, что на неё нашло, как в своё время Надежда, проделывает всё тоже самое, со своим «Бай-бай», и, зайдя внутрь, крепко закрывает за собой дверь.

Глава 14

Рассказывающая о сопутствующих всякому новому витку своего жизненного пути болях и отчаяниях, со своим желанием повернуть всё вспять.

«А вот почему такой для меня крайне важный и знаковый, и можно сказать, чуть ли поворотный момент моей жизни, не так отчётливо отложился в моей памяти? И даже спрошу себя больше. Он почему-то на каждом жизненном отрезке времени видится мне по разному», – и удивляются, а в другое время и не удивляются некоторые люди с сомнениями на свой счёт, задаваясь подчас вот такой вопросительной констатацией факта когда-то случившегося. И в зависимости от той обстановки, которая сейчас тяготеет над тем, кто себя так нервно вопросами теребит, со злобой, или удовлетворением перематывает про себя тот знаковый эпизод своей жизни, который привёл его сюда, в место просто всем на зависть, или же туда, на что, ни его глаза, ни его знакомых, лучше бы не смотрели и не видели.

А ответ на этот вопрос, пожалуй, лежит на поверхности второго, вслед задаваемого вопроса: «А что бы было, если бы судьба тогда на мой счёт по-другому распорядилась, и меня тогда сюда не взяли, а подальше спровадили?» – эта точка бифуркации, и она всегда не отчётливо различима, чтобы тебе в другой жизни дать шанс на другой свой выбор, а не как ты малодушно думаешь, всё за тебя решает твоё предназначение, судьба.

И вот с таким вопрошанием к прошлому, в лице без всякой радости, а больше несчастным, что указывает на то, с какими негативными мыслями обратилась к своему прошлому Клава, она сидела за своим рабочим столом, в одном из огромным офисов, чьё всё рабочее пространство было заставлено такими же стандартными столами и сотрудниками за ними, и сквозь себя смотрела, мало что видя вокруг себя.

– А если бы меня не взяли? – очередной раз Клава возвращается к этому, уже сколько времени назад запоздалому вопросу. И тут же себя срезает. – Да они в любом случае меня взяли. Разве не так? – И с этим аргументом Клава не может поспорить, соглашаясь сама с собой, понуро вздохнув. – Да. – Но на этом месте вопрос сегодняшнего состояния Клавы не разрешается, – оно, как понимается, не из блестящих, – и она памятливо обращается к некоторым из тех наиболее знаковых событий, который произошли с ней после того, как она была принята сюда на службу, и которые наложили свой памятливый отпечаток на неё.

Вводная.

– Я время за зря не привыкла тратить, что и своим подчинённым не рекомендую делать, вплоть до нашего навсегда расставания. – Прямо как сейчас, перед собой увидела Клава начальницу своего отдела, Леонеллу Лисс, даму не только очень, а достаточно привлекательную, чтобы вам понравиться, когда для этого даже существует много своих против и препятствий со стороны её скверного характера. К тому же она, и это нисколько не облегчает, а даже усугубляет жизнь и отношение к ней людей, посчитавших себя в силах преодолеть все эти в ней препятствия, и заинтересовавшихся всем тем, что она из себя представляет, слишком привередлива и безрассудно бессердечна в рабочих моментах, и всего того, что не касается неё. Что сразу со всем напором и упором не на такую самостоятельность и в себе действительность в Клаве, бросилось на неё в лице Леонеллы, как только она оказалась у неё в кабинете.

– Значит, моя вводная такая. – Отбивает слова Леонелла, остановившись строго напротив Клавы, и не успевшей сесть на предложенный ей стул, когда Леонелла уже вот она, стоит рядом, и в упор, до чего пронзительным, чуть ли рентгеновским взглядом на неё смотрит. – Я не буду ходить вокруг да около (и Клава не почему-то, а она в этом не сомневается, видя всю эту прямоту Леонеллы прямо перед собой), а скажу тебе и о тебе всё как есть, а не так, как может и это точно, тебе только в лицо говорят, лицемеря, когда всё совсем не так, как есть на самом деле (это, конечно, немного длинновато и запутанно у Леонеллы вышло, но с ней разве кто-то посмеет поспорить). А ты уже потом, после того как я всё скажу, что хотела сказать, сама решишь, что тебе дальше делать. Пойти вся в слезах подальше отсюда и поплакаться в жилетку своему высокопоставленному протеже, или же можешь, намотав сопли в кулак, стать самой собой, без примесей мусора со стороны. – На этом месте Леонелла делает паузу, чтобы дать Клаве продохнуть, а самой по ней убедиться, на что она всё-таки готова и на что у ней хватит сил.