Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

– Тьфу. Мало на что. – Примерно с таким посылом исказилось в пренебрежении к Клаве лицо Леонеллы. И, понятно становится Клаве сразу же, что она, многого от неё не ожидая, а нисколько это уже ясно как день, не будет больше ждать, когда она там одумается хоть на что-то. И Леонелла немедленно обрушивается на Клаву с той реалией жизни, в которой она и Клава для неё существует.

– Значит так. – Леонелла этим предварением себя вогнала Клаву во внимание к себе и давай ей выговаривать всю ту правду жизни, о которой ей никто не скажет кроме неё (что отчасти истинная правда). – Я, ни смотря ни на что (не трудно догадаться, в чью сторону был послан этот посыл), не буду тебя подкармливать льстивыми подбадриваниями, в итоге усугубляющие твоё настоящее положение, вгоняя тебя в сахарную дисфункцию диабета. А то, что я вижу в тебе перед собой, то и скажу. – Здесь Леонелла, справедливости ради, нацелилась аналитическим взглядом и вниманием к тому, что из себя представляет это сгорбленного существо в виде Клавы, по чьей-то протекции и только и всего, претендующей на звание сотрудника их престижной для многих компании финансового сектора. Затем некоторое время затрачивает на пережёвывание всего того, что природа ещё недожала и не допережи или не дожевала в Клаве, и набрав в лёгкие воздуха, обрушивает на неё всю эту свою правду жизни о ней, с которой она и не пойми как сживается (это потому, что она из-за недостатка ума не догадывается, или от неё всё это скрывают, сладкими речами уши родственников и подхалимов заговаривая) и всего того, что она в ней несёт не замечает.

– И откуда всё это в вас берётся! Займись, наконец, собой, чучело! – чуть ли на взрыве оглушает Клаву, а уж затем всё внутренне пространство кабинета Леонелла. От чего по кабинету пробежала звуковая волна, заставившая задребезжать окна и всё, что здесь было из стекла. А Клава, оглохнув совсем не в ушах, а в своём осознании себя (на неё ещё никогда не кричали, а тем более так невыносимо жестоко и оскорбительно для неё), в котором она в момент замкнулась, и пошевелиться не может, тупо упираясь взглядом в остервеневшую Леонеллу, которой, видимо, доставляет немалое удовольствие вот так доносить правду до людей ей подчинённых, и оттого она так на глазах хорошеет, в своём удовольствии поглядывая на Клаву.

– Есть вопросы? – так, для проформы, задаётся вопросом Леонелла, прекрасно понимая состояние невменяемости, в которое впала Клава, из которого ей ещё нескоро выбраться. А она этим и пользуется. – Если нет, то на этом всё. – Берёт дальше слово Леонелла. – Можешь идти к себе и подумать над тем, над чем стоит подумать. А можешь не подумать, и сразу пойти поплакать в жилетку сама знаешь кому, и тем самым оставить всё как есть, если тебя такая жизнь устраивает. В общем, я тебя никак не ограничиваю и не сдерживаю, ты сама хозяйка своей судьбы. – Это было предпоследнее, что услышала Клава, а вот когда она уже по выходу отсюда переступала порог кабинета Леонеллы, то до неё донеслось, как вскоре выясняется, совсем не голословное, а за ним кто-то стоит, предупреждение:

– Только не забывай, что у меня везде есть глаза и уши.

И как бы Клава не хотела забыть всё то, что не хотела бы Леонелла, чтобы она забыла, то ей об этом буквально скоро напомнили, когда она, так уж было заведено женским составом сотрудниц этого филиала компании, после посещения кабинета Леонеллы (а Клава, об этой традиции нисколько не зная, ей последовала), отправилась не на своё рабочее место, а в туалет, чтобы там привести себя и своё лицо, хоть и в трогательное, но всё же спокойствие, смыв холодной водой с лица всю разгорячённость и всё то, что потекло на её глазах.

Ну а так как женский туалет, а ещё его совсем не зря и по своему знаково называют уборной, – туда можно убраться с глаз долой от начальства, с глаз долой всю эту усталость и туш, и ещё много чего убирайся вон, – находился, как и полагается, не в прямой видимости рабочего места (чтобы тебя туда слишком не тянуло отвлечься от своих прямых обязанностей), а ни далеко, ни близко, а в своей расчётной удалённости от рабочего места офисного труженика, – с дальней от главного входа в офис стороны, по коридору налево, затем лестничный пролёт вниз, и ты на месте, – то Клаве пришлось затратить некоторое время, чтобы добраться хотя бы до коридорного ответвления, ведущего к прямой видимости своего пункта назначения.

И вот она, спускаясь с лестничного пролёта, только буквально вступила ногой на пол этого коридорного ответвления, как вдруг и тут же она натыкается на смех вначале, а уж затем чуть вдали на компанию, состоящую из двух людей. А зная то, в каком развинченном и разориентированном состоянии находилась сейчас Клава, не трудно догадаться о её реакции на этот смех. Который и при обычных обстоятельствах может выбить почву из-под ног не слишком уверенных в себе девушек, кого одним только намёком на какой-нибудь, самый мизерный недостаток в ней и её внешнем виде, можно легко смутить, а тут такое дело и такой прямо смех.

Так что то, что она одёрнулась ногой и не стала вступать на пол, пока не выяснит для себя, что несёт в себе этот смех, и если в нём намёк на опасность в её сторону, было нормальной реакцией. И Клава с желанием и необходимостью немедленно всё это выяснить для себя, смотрит туда, откуда до неё донёсся смех, и вид двух спин вроде как успокаивает (это не над ней смеются), и она может идти дальше.

Но как только она делает этот, неожиданно оказавшийся столь сложным до невозможности шаг, как одна из спин оборачивается к ней своей спиной, лицом человека, кому она принадлежит, то ею и выясняется, кто за этой спиной стоит – это Гаврила, по служебным обязанностям числящийся, не то менеджером чего-то там, не то брокером (он всегда участвует во всяких сделках и любит присовокупить свою важность жаргонистым словцом), и как его уже изучила Клава, то испытывающий неизменную потребность во внимании к собственной персоне, в особенности со стороны женской части коллектива.

Ну а с кем он совместно здесь стоял и разделял коридорное пространство, то это, и даже не нужно по-другому думать, Харитон, участник, а если точней, то одно из звеньев их общего коллективного разума, который у него с Харитоном один на двоих. И вот Клава, зная то, что от них мало что хорошего можно ожидать при встрече, ничего хорошего и не ожидает от того, что они явно не зря (Леонелла!) здесь оказались, и её, всего вероятней, даже не ожидают, а поджидают. А вот для чего? То тут один только вариант – убедить Клаву в чём-то своём.

А этого Клава совсем не хочет, но и повернуть она, уже поздно, не может, когда её в четыре глаза заметили и теперь внимательно на неё смотрят, и ждут, что она дальше предпримет.

И Клава, понимая, что всякая задержка только усложнит ситуацию, вступает с лестницы на пол, и, пытаясь удержать равновесие, которое пытаются сбить эти направленные на неё взгляды Харитона и Гаврилы, где последний ещё многозначительно лыбиться, а это ещё больше сбивает с хода, начинает свой ход в сторону туалета.

Ну а Гаврила с Харитоном по местным меркам большие мастера в деле создания интриги и проблемы на ровном месте, которому как раз очень соответствует этот коридор, по которому начала своё движение Клава, и они не будут молча стоять, с пристрастием приглядываясь к каждому движению души Клавы, а не только её ног, а они обязательно в ней что-нибудь такое заметят и подчеркнут, даже если этого и нет в помине, и тем самым попытаются сбить её вначале со своего придыхания (они уверены, что она не может спокойно дышать, когда они рядом находятся и так к ней внимательны; что есть горькая правда), а уже затем со своего хода. Где при самом удачном для них стечении обстоятельств, она спотыкнётся или запнётся об свою же ногу, и кувырком полетит встречаться носом с полом, а лучше с выскочившей из под своей подвернувшейся ноги туфлёй.

А уж о чём таком думают эти преисполненные (!) взгляды (а по другому их и можно и описать, но это даже близко не будет к тому, что они в себе выражали) и на что опираются в деле создания предпосылок для сбивания с хода Клавы Харитон и Гаврила, совсем не сложно догадаться, зная, как глубокомысленно смотрят на девушек сии при своём обо всём мнении господа. И о чём Клава отчего-то с первого ответного взгляда на Харитона с Гаврилой, даже и исподлобья, сразу сообразила. А как сообразила, то вот она интрига с покрасневшими ушами Клавы и её лицом. За что немедленно цепляются Харитон с Гаврилой, знаково переглянувшись.

И теперь Клаве не только мимо них не пройти хоть как замеченной и примеченной, а ей просто не возможно это сделать по причине того, что Гаврила резко перегородил путь, и когда она застыла в оторопи перед ним, то у него возникли к ней свои неотложные вопросы, чья степень важности для него подчёркивается многозначительной ухмылкой.

– И кто это у нас здесь такая выискалась? – не просто задаёт вопрос Гаврила, а он через него как это говорится, задаётся. И зритель этой его демонстрации самого себя, не только Клава, которая должна осознать, с кем ей тут посчастливилось случиться встретиться, но и Харитон, для которого игралась другая роль – роль покорителя любых женских сердец.

Почему здесь используется такая характеристика женского сердца? То разве не понятно. Гаврила, по его же словам, – а это чуть ли не истина, – итак слывет распылителем на атомы самых прекрасных женских сердец, а Клава уж точно в его глазах не тот генотип девушек, к которым принадлежат прекрасные сердца, вот она и была им отнесена к этой общей категории сердец. И то в облегчённой форме употребления. Ну а зачем это ему, сердцееду и всему этому подобное, было нужно, то и тут ответ лежит на самой поверхности. Пресытился в конец гад самовлюблённый, вот и захотелось внести в свою жизнь интригу и остроту впечатлений.

Но хватит всё о Гавриле и Гавриле, и давайте вернёмся к разворачивающимся событиям в этом узком коридорном пространстве. Где Гаврила, используя широту своих плеч, высокий рост и эту неподдающуюся логическому объяснению харизму завлекателя женских сердец, уставился на Клаву сверху вниз и вон как на её счёт интересуется. А Клаве значит, прижатой всеми объективными обстоятельствами преимуществ Гаврилы, где ей и противопоставить этому численному преимуществу нечего, – да и внезапность атаки со счетов списывать никак нельзя, – нужно немедленно в себе найтись и найти, что ему такое о себе ответить, чтобы самой за себя стыдно не было (о чём-то другом и речи не идёт).

И тут, как в который раз не трудно в таких обстоятельствах догадаться, Клава ещё больше теряется и сразу не находит не только, что ответить на такой, только с первого взгляда лёгкий вопрос, а она всем своим видом подчёркивает и выражает, насколько она далека от ответа на этот, да и любые другие вопросы, обращённые к ней.

Ну а Гаврила, как знаток всякого женского сердца, которое без ума от него (и оттого он считал, и в этом имелась своя логика, что кто без ума от него, у того ума нет нисколько), в миг подметил эту естественность поведения Клавы в ответ на его обращение к ней (она, как кролик перед удавом должна впасть в транс перед неизбежностью), и как не новичок в такого рода делах, не сразу проглатывает свою жертву, а продлевает удовольствие.

– Так чего молчишь? – приблизившись лицом к Клаве, заморгавшей глазами, задался ещё вопросом Гаврила, на этот раз выражая в себе некоторую озабоченность. – Онемела от счастья? Иль всегда была счастливая оттого, что глухая, когда не могла услышать о себе настоящую правду? – А вот на этом месте Клаву прямо-таки резануло знакомой, так называемой лирикой злоупотреблений слов и отношения к ней ранее со стороны Леонеллы. И она прямо-таки вся в себя сжалась. Чего между тем никак не заметили её собеседники. Чему, впрочем, было своё объяснение. Теперь Клава была отодвинута на задний план беседы, и разговор, хоть и о Клаве, теперь вёлся только между Харитоном и Гаврилой.

– Ну, ты Гаврила вечно торопишься с выводами. – Вмешивается в разговор Харитон. – Не дал толком девушке оглядеться (вон как она стреляет глазами), набраться воздуха и с ним духа, а уже требуешь столько от неё. – И судя по озадаченному виду Гаврилы, он смущён тем, что так необдуманно действовал.

– Ты так думаешь? – озадаченно спрашивает Харитона Гаврила. И, конечно, Харитон так думает. И Гавриле, как человеку не без своего ума, приходиться прислушаться к этим возражениям Харитона, которые он с умным видом (а с каким ещё!) анализирует очень быстро, да и вдруг резко разворачивается к Клаве со всей душой, во всю свою стать. Смотри мол, дура, какой я весь из себя есть и делай немедленно надлежащие выводы на свой и на мой счёт.

Ну а словесно это было озвучено и прозвучало следующим образом.

– Не буду стесняться себя, – расплывшись в значимой улыбке, обратился повышенным речитативом Гаврила к Клаве, – да и не приучен этому, а тебе скажу как есть. – Здесь Гаврила вновь лицом приближается к Клаве, смотрит ей прямо в глаза и с красноречивым указанием кого он имеет виду под своим злоупотреблением слов, убедительнейше говорит. – Я что ни на есть идеальная пара для любой мочалки. – Тут следует взгляд во взгляд пауза, во время которой Клава должна наполниться пониманием сути ей озвученного заверения Гаврилы, после чего он вновь берёт слово.

– Но знай детка. – Уже с какой-то новой позиции обращается к Клаве Гаврила, видимо посчитавший, что он довёл до Клавы то, что хотел. А она всё то, что он на её счёт выдвигал в своих представлениях, безоговорочно приняла (втюрилась, как кошка). Здесь он (вначале было предисловие) переходит на заговорщицкий тон разговора, и предупредительно озвучивает Клаве то, что ей предстоит пережить на своём пути к его сердцу. – Ты не одинока в своих взглядах на меня. И на этом фронте действий тебя будет ждать, честно скажу, огромнейшая конкуренция. – А тут Гаврила не удержался и всем своим расплывшимся в довольстве видом не скрыл, как он такому обстоятельству рад, если бы оно присутствовало в жизни, а не только в его словесных самоутверждениях.

Но этим моментом радости недолго пришлось удовлетворяться Гавриле (так чаще всего и бывает). А всё по всё той же причине – причине вмешательства Харитона, судя по всему тоже себя не недооценивающего, и ему не меньше, чем у Гаврилы, есть о себе что сказать.

– Но давай ближе к делу. – Встревает Харитон. – Как тебя зовут? – И, хотя Гаврила недовольно поморщился в сторону Харитона, его вопрос по большому счёту и его заинтересовал. И теперь они оба стоят и с вопросительными лицами смотрят оценивающим взглядом на Клаву. А ей бы воспользоваться этим моментом неслаженности в рядах противника, и бросив в лицо Гавриле фразу: «У него спроси. Он всё обо мне знает», вызвавшую бы в нём лёгкую потерю бдительности, выраженную в оторопи перед таким её самовольством по отношению к нему, и быстро вскользь миновать это препятствие на пути в туалет. Где можно и отсидеться, выждав, когда они устанут ждать её выхода.

Но Клава, явно за собой что-то отважное подозревая, а насчёт этих верзил она более уверенна в нечто том, чему как раз и противостоит всякая человеческая отвага, не стала малодушничать и убегать, а как стояла на одном месте на одереневших ногах (хотя это чем не объяснение её поступка, если уж то, что подозреваешь в себе, так и не обнаруживается), так и осталась стоять.

Правда, на этот раз, совсем не молча, а со словесным ответом.

– Меня? – как будто своим ушам не веря, с таким выражением лица, очень тихо в ответ даже не задалась вопросом, а проговорила Клава. На что Гаврила с Харитоном, вытянувши лица, переглядываются, и видимо боясь, не поспеть друг за другом, одновременно выкрикивают: «А кого же ещё!», и начинают в гоготе смеха закручиваться, не как обычные люди, в животах, а в ушах от смеха. И теперь уже понятно, что Клаве слова сказать не дадут эти гоготуны.

Что так и вышло. И Гаврила с Харитоном принялись перебивать друг друга.

– А…– попытался вставить какую-то свою мысль Харитон, видимо наиболее из них расторопный. Но тут же перебивается более напористым Гаврилой, у которого на все «А» Харитона есть свои «Бэ-бэ-бэ».

– Да не спеши так. – Отодвигает в сторону, было выдвинувшегося вперёд Харитона Гаврила. – Это ведь не тебя будут звать. А нашу достопочтенную непримиримицу…с действительностью. – Через такой отступ Гаврила как бы ставит свою точку или точнее, точечное признание Клаве, чьё имя, по крайней мере, им точно известно. А то, что она им была лично не представлена, а они значит, за это дело уцепились, и теперь представляя на её счёт всякое, делают вид, что не представляют, как её зовут, то таких людей все знают и знают, как их зовут.

А Гаврила между тем продолжает нависать над Клавой. – И тогда получается, – высоко возмутительно в лице делает на этом слове акцент Гаврила, – что нам, – Гаврила с горечью в лице стучит кулаком себя в грудь. Но не так сильно, чтобы её пробить и сделать больно. – Придётся брать всю ответственность за то имя, на которое она будет отзываться. – Гаврила делает вдумчивую паузу, во время которой на него больно смотреть, так он переживает за себя и за ту ответственность, которая на него будет ложиться, когда ему понадобиться позвать Клаву, для него дремучую незнакомку, как Маугли, выскочившую только что из леса.

– А ведь тут дело не только в одной содержательности данного нам в обиход имени, а тут нельзя обойти вопрос лингвистики. – А вот эта многозначительная пауза Гаврилы ставит в тупик даже Харитона, что-то там такого слышавшего, а вот о чём там идёт речь, то он и тогда, когда об этом слышал, совсем не понял и решил сразу же обо всём забыть. – Это ведь нашему многострадальному языку выговаривать все эти междометия, из которых будет состоять твоё имя! – Это, конечно, был звёздный час Гаврилы, наверное, ещё ни разу не достигавшего такого триумфа своей мысли. Где даже Харитон был им понят (то, что он был восхищён, то это обычное явление) и благодарен ему за это.

– Ах, вот он о чём! – Ахнул про себя Харитон. – А ведь как верно он заметил о многострадальности нашего языка. – Размыслил Харитон, давая не только отдохнуть своему действительно многострадальному языку, которому столько приходится на себя брать, пережёвывая день за днём жвачку, елозя в зубах в попытке вытащить застрявшие кусочки мяса, искать пути коммуникабельности с другим носителем языка, не всегда залезая к нему в рот (есть и другие неожиданные места), и это всё окромя его прямых обязанностей: собой плести всякую чушь, под человеческим названием словообразование, быть вкусовым экспертом во всём и, конечно, быть притчей во всех языках, но и отдав должное ему, облизнув его.

– Пожалуй, дам я ему сегодня отдохнуть. – Решил крепко Харитон. – И не буду его мучить своей словоохотливостью. – И только Харитон собрался претворить в жизнь это своё решение, как вдруг выясняется, что его язык большой трудоголик и категорически против таких в свою сторону поблажек. И если на то пошло, то его здоровье как раз и зиждиться на такой его трудоёмкости. В общем, не успел Харитон в уме эту свою мысль закрепить, как его рот не устоял перед натиском его же языка, который вырвался наружу и громко о себе заявил: «Чучундра!».

Да так это вышло для всех неожиданно, что Гаврила чуть присел от неожиданности вместе с ошалевшим на лицо Харитоном, ну а Клаву этим напором мысли и оформленного в слово слога отдало назад. Но она не упала, как можно было постоянно от неё ожидать и ожидалось. А видимо, она так вросла ногами в пол, что даже такая дикость и хамство в лице Харитона, устояло её на месте.

Правда, это единственное, плюс вытаращенные в изумлении глаза, что она смогла противопоставить своему противнику, который быстро пришёл в себя, удовольствовался неоднозначным и по мнению Гаврилы весьма неординарным подходом к выбору имени для их подзащитной (вот так они уже на её счёт смекнули), и не видя в глазах Клавы должного понимания своей отныне судьбы, которая полнейшим образом находится в их руках и языках, выразили грозность в лицах и обступили её со всех своих сторон.

– И смотри, не глупи. – Очень настоятельно обратился к Клаве Гаврила. – Не отзовёшься с первого раза на выбранное нами тебе имя, тебе уж точно тогда дальше не скучно будет жить. – Гаврила внимательно смотрит на потёкшую в глазах, всю бледную Клаву, и немного оттаяв её видом, смягчается. – Ладно. Так категорично, как предложил, – Гаврила кивает на Харитона, – большой знаток имён, Харитон, мы тебя не будем звать. (Харитон тоже смягчает своё недовольство таким волюнтаризмом Гаврилы). Но, если мы увидим, что ты проявляешь к нам недолжное уважение, то мы тебя быстро смирим «изящным» именем. Верно, Харитон. – Гаврила обращается к Харитону, которому нравится, что с ним советуются в таких ни малосущественных вещах. И он согласно кивает.

Когда же Клава на потрясывающихся ногах, которые она и не чувствует, пропускается сквозь их строй туда, куда ей было не столь уж нужно, а сейчас стало позарез нужно, Гаврила с Харитоном само собой провожают её в спину. И в один из моментов, когда Клава подогнулась в ногах, переглядываются друг с другом и спрашивают опять же друг друга. – И как же нам это чучело звать?

Но вроде как Клаве повезло и эти господа столь креативного мышления, Гаврила с Харитоном, не слишком с ней жёстко обошлись, назвав её при первой же возникшей возможности, которую так тщательно избегала Клава, не как на том настаивала первая пришедшая при её виде мысль Харитона «Чучело», но только в другой своей синонимальной интерпретации. А когда эта возможность вдруг для Клавы (конечно, не для неё, но вы понимаете) возникла в виде обеденного перерыва, за которым она и позабыла обо всех мерах предосторожности и без оглядки по сторонам осталась за своим рабочим столом, как вот оно – смешливые голоса Гаврилы с Харитоном буквально где-то не далеко и Клава в нервном испуге вжимается головой в плечи (а дальше под стол она не решается) и начинает каждой клеточкой своей спины вслушиваться, что там её ждёт.

Ну а чего она ждёт, то она только одного ждёт – всеобщего дикого ржания после её окрика «Чучело!». И на этот окрик она точно не осмелится не ответить хотя бы оборотом головы. А попробуй она ответь иначе, то…

И вдруг раздаётся: «Новенькая!», и Клава, впав в клинч мысли, ничего не может сообразить. И оттого сидит в одном положении и не двигается. И тогда звучит второе: «Новенькая», и Клава, неосознанно найдя между этими окриками и собой связь, оборачивается, и видит обращённые в её сторону ухмыляющиеся лица Гаврилы и Харитона. Но они стоят не одни, а им составляет компанию та самая Надежда Холодная, с кем её на миг столкнула судьба на приёмной комиссии и также быстро развела, как она до этого момента думала.

А она, как оказывается, как и она прошла собеседование, и за свою не проходи мимо неординарность, была принята в компанию. Ну а то, что они с того времени не встречались больше, то она ей ничем не обязана, а этажей здесь в здании, где на каждом людей не в проворот, не сосчитать и аудитору.

И вот этим её присутствием в этой компании господ Гаврилы и Харитона, Клава для себя объяснила мягкость их подхода к ней. О чём она только вмиг успела подумать, как эта Холодная приветственно и радостно машет ей рукой и уже сама её зовёт: «Чего хмуришься Новенькая. А ну давай, вставай и пошли пить кофе со мной. Я жуть как проголодалась».

Клава же, видя, как по лицам Гаврилы с Харитоном пробежала тень от таких слов Холодной, пригласившей её от своего имени, а они как бы не причём, хоть и поняла, что ей так просто это не сойдёт с рук и обязательно припомнят, вдруг ощутила в себе прилив решительности и, согласно кивнув, присоединилась к их компании. Где она мгновенно Холодной была ограждена от всяких поползновений со стороны Гаврилы с Харитоном, которым всю дорогу к кафе пришлось довольствоваться только собой, а в кафетерии при их компании, и вовсе для них места за их столиком не нашлось. Там вообще нужно было поспешать, чтобы занять место рядом с нужным человеком. И здесь конкуренция не отпускала от себя никого.

Что, естественно, нисколько не радовало этих серьёзных на свой счёт парней, и Клава прямо всем своим телом чувствовала, как они проходятся своими испепеляющими взглядами по ней. Но что она могла уже поделать, когда Холодная так серьёзно за всех их взялась. И Клава отчего-то совсем себя не спрашивала о том, почему она такое влияние на всех них имеет.