Полудница

Меня тормошила тетя:

-Ты что, уснул? Вставай, проспишь все вкусное.

Я подскочил с лавочки, мы зашли в дом, и тётя стала накрывать на стол, но мне совсем не хотелось есть, и даже мои любимые пирожные, которые она принесла, не вызывали никакого желания. Сославшись на то, что мне видимо нужно «нагулять» аппетит, сказал:

– Я пойду, прогуляюсь.

– Куда направишься? – спросила тетя.

– К Сереге или в парк.

А на самом деле я направился к Бабке-Еврейке.

– Пришел-таки! Комсомол не помог, наверное, – хитро улыбаясь, сказала бабка, открывая калитку.

Она предложила мне сесть на то, что когда-то было стулом, а сама села на крыльцо своего полуразвалившегося дома.

– Рассказывай, раз пришел.

Я всё рассказал.

– Даа… Полудница, она такая, непросто от нее отделяться и остаться живым. Хорошо, что ты с ней разговор не начал, значит, нет еще у нее контроля над тобой, а если бы заговорил уже, не пришел бы, делал только то, что она велела. Надо бы ее в ночь заманить, и венок на голову ее бесовскую вернуть.

– И что мне делать? – спросил я озадаченно, – как выманить ее в ночь?

– В начале мы ее измотаем, пусть поищет тебя, силы потратит. Для этого я знаки на теле твоем поставлю, а пока она рыщет, я что-нибудь придумаю, прогуливаясь по сновидениям.

Бабка отвела меня в баню и велела раздеться догола. Мне было неудобно.

– Ты чего, меня, старую, что ль стесняешься, комсомолец?

Бабка-Еврейка засмеялась. Она достала с полки стеклянную небольшую баночку, наполненную черной жидкостью, обмакнув кисть в эту жидкость, начала рисовать  на моем теле странные знаки, похожие на буквы, бормоча при этом какую-то абракадабру.

– Желательно не смывать, – сказала она в конце, – хотя невидимая сила краски должна проникнуть под кожу, просто силы ее меньше по времени будет.

Я покинул дом ведуньи, когда уже было темно, и свет редких фонарей порождал пугающие тени. Уже подходя к дому, я услышал крики, доносящиеся из дома соседей, у которых пропала девочка.

– Что случилось – спросил я у Маринки, которая стояла и, сложа руки на груди, наблюдала за происходящим из-за дерева.

– Ой! Ты меня напугал! – она перевела снова взгляд на дом, – Да, к той горе мамаше ее законный муж приехал, вот она ползает на коленях перед ним, кричит, что не виновата, и чтобы он простил ее.

– Похоже, ее волнует больше, чтобы он ее простил, чем пропавшая дочь, – заметил я.

-Так ведь все пропавшие дети, как потом выясняется, были не нужные их родителям.

Ночью мной овладевал страх непонятного. Он усиливался от того, что я не решался поделиться и не мог рассказать обо всем, например, своей тете, вспоминая, как отнесся к моему рассказу Артур. Ведь в эпоху материализма все пережитое мной годилось лишь для сказок про чертей, которые любят рассказывать бабушки внукам.

– Проснись! Проснись! – слышал я голос тети в кромешной тьме, но никак не мог не только открыть глаза, но даже пошевелить хотя бы пальцем.

Чувство того, что в этой липкой тьме присутствует нечто чужеродное, повергало меня в дикий ужас, но я нечего не мог поделать. Я напрягал все свои внутренние силы и, наконец, благодаря какому-то чуду, я открыл глаза. Тетя, увидев что я проснулся, запричитала.

-Что с тобой? Ты так кричал. Страшно так кричал, я так испугалась, что же происходит с тобой, мой родной? – спросила она, хлюпая носом и вытирая свои заплаканные глаза, краешком пододеяльника.

– Пить…– все, что я мог сказать.

Я сел на кровать, пытаясь вспомнить, что же такое мне приснилось, вошла тетя со стаканом воды и тут же с вскрикнув его уронила.

-Что это? – спросила она, испуганно указывая на знаки на моём теле.

Пришлось, ей все рассказать, про Бабку-Еврейку, пропавшую девочку и Полудницу. Она выслушала, потом обняла меня, так мы и уснули. Проснулся я  в часов в одиннадцать, к этому времени тетя уже приготовила обед и растопила титан для душа.

-Так! – её "так" означало то, что произнесенное ей не будет подлежать дальнейшему обсуждению, и моего согласия не требуется.

Она выразительно на меня посмотрела.

– Сейчас ты идешь в душ, смываешь с себя всю эту гадость, затем мы обедаем, и ты идешь со мной.

Пока я мылся в душе, мне все время казалось, что кто-то ходит и что-то ищет. Я нехотя смыл краску, не сильно усердствуя мочалкой, и стараясь, чтобы  хоть какие-то символы не стерлись без следа, я надеялся, что тетя не станет проверять.

На вопрос, куда мы направляемся, ответ последовал: увидишь, узнаешь.

И когда стало понятно, что мы подходим к явно медицинскому заведению, я попытался ретироваться, но тетя крепко сжала мою руку, слегка дернув к себе, и так выразительно на меня сверкнула глазами, что я понял, нет смысла в дальнейшем сопротивлении. Войдя в здание, мы пересекли небольшой холл, и тетя решительно направилась к двери, на которой красовалась большая табличка с надписью: "Психотерапевт Н.Е. Чудиков". Тетя постучала и приоткрыла дверь.

– Никанор Евграфович, это мы, – заглянула она в кабинет.

– Герда Яковлевна, заходите, заходите.

В небольшом кабинете со стенами, выкрашенными в желтоватый цвет, нас встретил невысокий мужчина лет пятидесяти, с гладко зачесанными назад седыми волосами, в круглых очках, и, что больше всего в нем запомнилось, это длинные руки с огромными ладонями. Мне пришлось снова повторить свой рассказ. Никанор Евграфович внимательно слушал, улыбался и периодически говорил:

– Прекрасненько. Прекрасненько.

Затем он выпроводил меня в коридор, закрыл дверь, но мне было хорошо слышно, что он говорил.

– Что я могу сказать, Герда Яковлевна, в целом, для его возраста картина нормальная, и с официальной точки зрения как психотерапевт, могу сказать, что ваш племянник вполне здоров. Но не официально, как друг вашего отца и сторонник не очень популярного в Советском союзе Фрейдизма, могу сказать, что у него очень сильное подростковое либидо, которое сублимируется в фантазии достигающие стадии галлюцинаций.

– И что нам делать?– спросила тетя.

– Он уже юноша. Ему нужен, говоря по научному, секс, – он сделал паузу, – пусть дружит с девочками, а там, глядишь, природа сама все поставит на свои места. Это все, что я могу вам сказать.

Резкий удар о стекло окна в коридоре напугал меня, затем последовал второй удар. Это была птица, она как будто специально летела на окно. За ней следом стремительно летела еще одна птица, казалось, она целилась в меня, как мне казалось, в какой-то момент она попыталась повернуть в сторону, но невидимая сил вернула ее на прежнюю траекторию, и она со всей силы ударилась грудью о раму окна и упала вниз. Из кабинета вышла задумчивая тетя Герда. Я ничего не стал спрашивать, тетя сказала:

– Мне надо заскочить к одной знакомой, а ты иди домой. Возьми, – она протянула мне деньги, – купишь себе мороженое.

Но купил я не мороженое, а сигареты. Сел на лавочку в парке, и затягиваясь, пытался подавить в себе обиду на то, что мне никто не верит. То, что не поверил Артур и психиатр, меня мало волновало, но вот то, что мне не поверила тетя Герда, во мне вызывало всепоглощающее чувство жалости к себе, и вопреки моей воле из глаз потекли слезы.

– Эй!– окликнул меня детский голос.

Я поднял глаза, передо мной стояла соседская девочка Оленька.