Полудница

Полудница
Игорь Владимирович Красовский

Ужасу не нужна ночь, при свете солнца ужас даже сильнее, переливаясь всеми красками кошмара....

Игорь Красовский

Полудница

Вокзальный шум и гам меня даже успокаивал, тем более что я нашел себе свободное место в зале ожидания и мог сидеть пока не подойдет мой поезд, главное, чтобы не на улице под ярким солнечным небом. Напившись сладкого чая из термоса, я решил ещё раз проверить свои документы и направление в экспедицию. Среди прочих бумаг лежала фотография, пожелтевшая от времени и с обгоревшими краями. На фото были запечатлены моя тетя Герда и я с новомодной прической, которую, помнится, сделал у тетиной подруги. Тогда все носили эту странную прическу, для нее нужно было делать химическую завивку, я до сих пор не знаю, как она называется, но прозвал ее " Бон Джови". Странно, что именно эта фотография, сделанная за четыре дня до событий, перевернувших всю мою жизнь, сохранилась. Хотя, и до этих дней жизнь шла не как у всех. Когда мне было пять лет, погиб отец, так говорила мать, сама она недолго горевала, через полгода снова вышла замуж и уехала с новым мужем на Дальний Восток, оставив меня на попечение бабушки с дедом и своей младшей сестры Герды. Поначалу она высылала деньги, а после того, как с разницей в полгода умерли дедушка и бабушка, она вообще перестала сначала писать письма, а затем и помогать деньгами. В итоге в возрасте десяти лет я остался лишь с тетей, которая была меня старше всего на одиннадцать лет. Она бросила спортивную карьеру и пошла работать, чтобы как-то меня содержать. Тетя была высокого роста с развитой мускулатурой, благодаря занятиям лёгкой атлетикой, крупные скулы и большие надбровные дуги придавали её лицу несколько суровый вид, но всё же она была красивой. Она мне заменила мать, и, несмотря на свой юный возраст, смогла с помощью доброго слова и тяжёлой ладони подчинить мой капризный характер.

Я, предавшись далеким воспоминаниям, погладил пальцем ее изображение на фото, и невольная слеза покатилась по моей щеке, обжигая кожу как раскалённое масло.

– Эх… Если бы я послушал своего покойного деда, что в полдень нужно спать, не произошли бы те ужасные события, которые разлучили меня с ней, и, возможно, мне не пришлось бы скитаться по свету, не имея ни кола, ни двора…

Я совершенно не был готов к тому, что со мной произойдёт ни интеллектуально, ни психологически. В то время все подобное отрицалось и высмеивались, да и я сам бы решил, что просто сошел с ума, если бы не было этого ужасного шрама в центре моей груди, который постоянно болит, пока не сядет солнце.

В тот злосчастный полдень я, по обыкновению, вышел посидеть на лавочке, которая располагалась в тени яблонь на улице возле нашего дома. Летнее южное солнце разогнало всех по домам или в тень навесов и беседок, в этот час улица была пуста. Иногда я представлял, как на земле исчезли все люди, и я остался совсем один. Поначалу эта мысль грела мое шестнадцатилетнее эго, но по мере развития фантазии, я добавлял все больше и больше людей, оставшихся со мной, и в итоге фантазия рассыпалась, как замок из песка, оставляя странный осадок угрызений совести к людям из близкого окружения. Улица в это время была ещё хороша тем, что по ней не ездили ни машины, ни сельхозтехника. Улица вела напрямую к бескрайнему, как мне казалась, полю пшеницы. Словно золотое море оно колыхалось, и комбайны, когда приходила пора жатвы, будто корабли бороздили это море, правда это была шумная пора, так как утром комбайны и автомобили двигались в сторону полей, а ночью грохоча и поднимая клубы пыли, возвращались обратным путем. В детстве я мечтал стать комбайнером, этаким капитаном своего личного корабля, чтоб плыть по золотому морю, собирать хлеб, и, надеясь, что возможно покажут в программе "Время" или "Сельский час" как лучшего хлебороба и передовика. На этой же лавочке я представлял, как радуется тетя, глядя на меня в цветном телевизоре, где я загорелый, здоровенный, в майке и кепке, с непременным колоском пшеницы в зубах даю интервью. Этот прекрасный летний день омрачало лишь одно, – сегодня шестое июля, и это значит, что снова пропадет один ребенок, как это происходит уже семь лет. И потому улицы сегодня были особенно пусты, не было слышно детского смеха, да и взрослые тоже старались не шуметь, неизбежность заставила смириться всех с тем, что произойдёт. Никто не хотел ни говорить об этом, ни подавать виду.  Я не знаю, замечали вы или нет, но ровно в полдень время останавливается, и наступает полная тишина, перестают жужжать насекомые, щебетать птицы, и не шевелится листва, просто тишина, от которой сперва давит уши, потом что-то щелкает в области чуть выше затылка, и мир замирает. И никого нет, лишь только яркое солнце играет своими лучами по застывшей земле, щекоча ее, пытаясь привести в чувство или оживить, водя рыжими волосами-лучами по еще не остывшему телу умершего возлюбленного. И вот появилась она, студентка, так я ее прозвал, потому что видел ее только летом, и она всегда приходила с конца той самой улицы, что упиралась прямо в пшеничное поле. В том конце жила болгарская диаспора, по всей видимости, она приезжала сюда только на лето отдохнуть. Из года в год она нисколько не менялась. На вид студентке было лет девятнадцать-двадцать, она была высокой, стройной, с неизменной улыбкой на губах, вьющиеся волосы светло-соломенного цвета. Видел я ее только в солнечные дни и всегда в одном и том же коротком белом платье с вышитым на нем узором красными нитками, с венком на голове с разноцветными лентами. Еще я подумал, что она гимнастка, так как у неё периодически колени весьма необычно сгибались в другую сторону, я предполагал,  возможно из-за травмы. Со стороны выглядело так, как будто она забывала, в какую сторону они должны сгибаться, и периодически оглядывалась по сторонам, опасаясь, что за ней следят. Меня она вряд ли видела благодаря яблоням, и, убедившись, что рядом никого нет, она подпрыгивала вверх, крутясь вокруг своей оси, отчего платье поднималось, но мне не удавалось увидеть то, что так в юном возрасте желаешь узреть, потому что меня всегда отвлекал металлический блеск чего-то, находящегося под подолом платья. В этот раз девушка остановилась как раз напротив меня, я затаил дыхание, боясь выдать свое присутствие. Мне показалось, что вот-вот меня заметят. Но она подпрыгнула и  и вновь крутанулась, после чего замерла будто прислушивалась, глядя на усадьбу, которая находилась в аккурат напротив нашего с тетей дома. Эту усадьбу купила месяц назад странная пара с ребенком, девочкой лет шести. Поговаривали, что они сбежали от своих законных супругов, и что у мужчины есть жена с тремя детьми, а у женщины муж – партийный работник высокого ранга. Выглядели они счастливыми и влюбленными, постоянно оказывали друг другу всяческое внимание, а иногда бегали и резвились, словно подростки, что подтверждало предположения, что пара недавно вместе, так как люди, прожившие в браке хотя бы год, уже не ведут себя как пылкие влюбленные. Девочка тоже выглядела довольно счастливой, но никогда не выходила одна со двора. Я не видел, чтобы к этому семейству приходили гости, или они к кому-либо ходили сами, но в любом случае, думал я, что у них здесь есть кто-то знакомый, вряд ли бы они решились приехать в чужой город, где совершенно нет ни родных, ни знакомых. Студентка стояла неподвижно некоторое время, затем направилась в сторону упомянутой усадьбы, при этом забывая вновь про свои неправильные колени. Бесшумно открыла калитку и, войдя во двор, смело направилась в дом. Я обратил внимание, что собака никак не среагировала на появление девушки, возможно, она уже была у них в гостях, а может вообще какая-нибудь их родственница. Очень скоро она вышла, но уже не одна, а с девочкой. Покинув пределы усадьбы, они быстро зашагали обратно по улице в сторону пшеничных полей. Я бы не предал этому значения, если бы не два очень напугавших меня момента. Первый заключался в том, что девочка двигалась неестественно, словно механическая кукла, а второй момент случился, когда девочка как будто специально повернулась в мою строну, и я увидел ее неестественно больше глаза и рот, который был грубо зашит колючим шпагатом. Холодный пот выступил по всему телу, голова закружилось. Я хотел встать и убежать, но при попытке подняться на ноги, моё обмякшее тело упало вновь на скамейку, сердце бешено колотилось, не хватало воздуха, меня мутило. И еще не есть откуда взявшиеся мухи, которые появились в огромном количестве, они, громко  жужжа, облепили мне глаза, уши и рот. Я отчаянно боролся с ними из последних сил, пытаясь отогнать, и, вдруг резко меня отпустило, и мухи разом исчезли. Наверное, я уснул, и мне приснился кошмар, – это было молниеносно возникшим объяснением в моей голове. Я поднялся со скамейки и уже было направился в сторону дома, как ноги меня повели совершенно в обратную сторону. Очутившись на середине дороги, я посмотрел в сторону пшеничных полей и увидел две фигуры: одну маленькую, а другую повыше, и  они довольно быстро удалялись.

– Это не сон! – вслух сказал я сам себе.

Я побежал за ними, совершенно не понимая зачем. Уже в процессе погони повинуясь инстинкту, который призывал меня спасти маленькую девочку, чтобы не быть замеченным, я побежал не по дороге, а по аллее вдоль заборов усадеб, которую отделали от дороги арыки с водой и растущими  вдоль них яблонями, вишнями и грушами. Две фигуры нырнули в пшеничное поле, и только светловолосая голова студентки с венком из цветов и лент могла служить мне ориентиром. От переизбытка адреналина я совсем потерял чувство страха и, не  колеблясь, бросился в пшеницу спасать маленькую соседку.

– Стой! – закричал я.

Но реакции не последовало, студентка двигалась с той же скоростью и даже не оглянулась. Из лент ее венка начали вылетать разноцветные бабочки. Они окружали меня кольцом все в большем и большем количестве, порхая вокруг меня, пытаясь закружить мне голову своими постоянно меняющимися калейдоскопическими узорами красок и форм. Несмотря на эту помеху, я, размахивая руками и отбиваясь от назойливых насекомых, продолжал свою погоню. Бабочки усилили атаку, они начали меня кусать, впиваясь в любые не прикрытые участки тела, но от того, что я был полон решимости, я не чувствовал ни боли, ни страха. Наконец я нагнал этих двоих, и решительно схватил девочку за руку. В этот момент студентка резко повернулась ко мне, и я впервые увидел ее лицо вблизи. Оно было идеальным как у фарфоровой куклы, ровная кожа без единого изъяна, плотно сжатые тонкие губы, большие голубые глаза. Ни одна мышца на ее безупречном лице не дернулась, только цвет глаз, казалось, стал ярче. Ее колени снова противоестественно выгнулись. Она стремительно подпрыгнула  и, крутясь в прыжке, одной рукой вырвала из моих рук девочку, а другой вытащила из-под подола остро наточенный серп, который направила прямиком мне в шею. Время замерло, и все происходило как в замедленной съёмке. Я схватил ее за ленту венка и с силой дернул так, что второй рукой поймал слетевший с головы  венок, и в тот же миг траектория движения серпа изменилась.  Глаза студентки сверкнули розовым светом, серп развернулся лезвием от меня, отчего удар пришелся мне чуть выше виска. Удар был настолько сильным, что в глазах заиграли звезды, и, падая на землю, приминая пшеничные колосья, я успел увидеть, как это странное существо в девичьем обличии утаскивает девочку прямо в землю. Очнулся я примерно через час, в моей руке был зажат венок. Я уставился на него, как будто он мог прояснить все, что произошло. Ужасно трещала голова. Я поднялся и подошел к месту, где они исчезли, но нечего кроме ровно примятой к земле пшеницы не нашел. Не провалились же они сквозь землю?! Я даже пытался рыть землю, вырывал пшеницу с корнями, но не нашел следов ни подземного хода, ни просто ямы. В итоге, уставший и разбитый поплёлся домой. Уже подходя к дому, я встретил Маринку, мою соседку, серьезную и добрую девчонку на год старше меня.

– Что с тобой? – воскликнула она, – У тебя кровь на голове!

Хотел было ей все рассказать, но внутренний голос меня остановил. Я буду в ее глазах выглядеть если не сумасшедшим, то явно с прибабахом.

– Да с каким-то идиотом на велосипеде столкнулся, – соврал я.

– Ну-ну, так я тебе и поверила. Поди за девчонками-болгарками бегал, вон и венок с какой-то сорвал. Теперь ей сватов засылать будешь, –  и она рассмеялась.

– Я его нашел, подумал, что лентам пропадать, может, кому пригодятся. Тебе надо? – и я протянул ей венок.

– Нее, мне не надо. Может, мелким отдашь, им точно понравится.

Мы зашли ко мне в дом, где Маринка помогла мне привести себя в порядок и обработала рану на голове перекисью водорода. Только мы присели пить чай, как с улицы услышали женские крики. Кричала мать той самой девочки.

– Оленька! Оленька! – кричала бедная женщина.

Ее крик буквально разбудил меня и помог осознать, что произошло, и это было реально. Если еще днем у женщины была надежда, что Оленька где-то заигралась, то когда стемнело все начало превращаться в истерический кошмар. Местные уже привыкли к тому, что в этот день каждый год пропадает ребенок, поэтому в поисках они больше делали вид, что помогают звать девочку, к тому же они не питали особой приязни к этой недавно поселившейся здесь паре, поэтому вскоре разошлись по домам. Когда мужчина попытался  успокоить и увести домой убитую горем мать девочки, она сорвалась на него, стала во всем обвинять, громко озвучивая на всю улицу порочащие его репутацию факты. Этим она добилась того, что он собрал свои вещи, быстро погрузил их в машину и уехал.

Пришел Артур, друг моей тети, он работал в милиции, что совсем не мешало ему, как сейчас это называется, заниматься своим бизнесом. Артур был женат, у него было трое детей, но он уже долго встречался с моей тётей и хотел развестись, но тётя была категорически против, объясняя это тем, что не желает, чтобы дети росли без отца. И пока готовился ужин, мы сидели с ним в палисаднике и курили, я украдкой, чтобы не увидела тетя, а он тоже, опасаясь ее гнева по поводу того, что даёт мне сигареты, внимательно следил, не направляется ли она к нам. В тот момент, кода обычно возникает пауза, и собеседники не могут перестроиться на новую тему разговора, я решил ему рассказать о случившимся. Артур внимательно выслушал мою историю, затем молча смотрел на меня удивленным взглядом. Тогда я принес из шкафа с инструментами, который находился в сарае, коробку, в которую положил венок.

– Вот сам посмотри, и можешь взять как доказательство. Наверняка там есть ее отпечатки пальцев и волосы, – протянул я ему коробку с важным видом.

Он ее открыл, улыбнулся и поставил в сторону.

– Я в твои годы тоже баловался травкой, тоже чудил, но чтоб так… – он рассмеялся, – чтоб так, так, никогда. Ты смотри, Герде не рассказывай, а то такое будет, боюсь и мне прицепом достанется.

Я недоумевал, взял коробку и увидел там не венок с лентами, как я ожидал, а птичье гнездо из сухих веток и травы с костными останками трех птенцов. В полном замешательстве я закрыл коробку и отставил ее в сторону.

– Да, ничего, не переживай, бывает, – похлопывая по плечу, пытался меня утешить Артур, – главное, не злоупотребляй.

В эту ночь я долго не мог уснуть, мысли накручивались и накручивались, я все ждал, когда тетя проводит Артура и придет в спальню. Может ее присутствие на кровати напротив успокоит меня, и я усну. Она пришла довольно поздно, но и это не помогло. Я ворочался, и тетя решила, что я заболел, принялась мерить температуру, убедившись, что она в норме, все же велела мне выпить теплого молока. Возможно от теплого молока, но, скорее от ее мягкой успокаивающей заботы, я уснул. Всю ночь мне снился сон, скорее даже не сон, а просто замершая картинка с изображением того, как я пытаюсь спасти девочку, и хоть нечего больше во сне не происходило, я проснулся, дрожа от холода и весь в поту. Время было уже к обеду, я не хотел вставать. Пришла Маринка и насильно вытащила меня из постели. Я чувствовал себя столетним стариком. Мы выпили по чашке кофе, и она попросила сходить с ней на базар. Я поймал себя на мысли, что сейчас вчерашние события воспринимаются как сон, и по неизвестным мне причинам мой мозг отказывался воспринимать эти события как реальность. Пока мы шли до базара, меня не покидало неприятное чувство, что за мной следят. Уже у входа на базарную площадь, где сидела гадалка, которую все звали Бабка-Еврейка, Маринка увидела свою школьную подругу и завела, как всегда, долгую беседу на темы мне малоинтересные.

– Что, досталось тебе серпом по голове от белокурой бесовки? – услышал я голос сзади и удивлено обернулся.

Бабка-Еврейка смотрела прямо на меня.

– Пометила она тебя как жениха своего и свадьбу готовит в своем логове подземном. Все упыри, вурдалаки и прочая нечисть, думаю, уже приглашения получили, – и она то ли рассмеялась, то ли изобразила, что плачет.

Она посмотрела на Маринку, которая все болтала с подружкой, и добавила:

– К тому же она очень ревнивая, твоя новая невеста.

– Что за глупости? Какая невеста? И о какой нечисти вы говорите?  Каждый школьник знает, что все это выдумки и сказки – ответил я ей.

– Тогда как объяснишь произошедшие с тобой вчера?

Гадалка посмотрела мне в глаза, даже не в глаза, а сквозь них. Я не мог дать рационального объяснения вчерашним событиям, как и тому факту, что ей об этом известно, и растерянно молчал, как будто не выучил домашнее задание.

– Приходи ко мне сегодня к вечеру, может, чем помогу, – видя мое замешательство, предложила она.

– Сам справлюсь!

Будет еще какая-то бабка мне, комсомольцу, помогать, еще узнает кто, вот позору будет. Я решительно отвернулся, желая поскорее прекратить неприятный разговор, и пошел в сторону Маринки, которая наконец-то завершила свою беседу с подругой.

– Ну, ну… – услышал я за спиной.

На обратном пути с базара, я нес авоську с продуктами. Переходя дорогу, заметил, что Маринка отстала. Я оглянулся назад, она стояла посреди дороги, словно остолбенела, и с ужасом смотрела на свои ноги, которые будто приросли к земле. Со стороны Цемзавода на полном газу несся самосвал прямиком на неё. И как в тот раз на пшеничном поле, время остановило свой бег, включился режим замедленной съемки: я бегу к Маринке и, что есть силы, толкаю ее на обочину дороги, самосвал проносится мимо, поднимая облако серой пыли. Она села на траву и сперва просто открывала рот, и я было подумал, что она задыхается, но потом голос прорвался:

-Синие руки! Синие руки! – в ужасе закричала она. – Синие руки меня держали из-под земли, прямо за лодыжки, и не пускали меня.

Она заплакала и стала бить себя по ногам, словно пытаясь стряхнуть с них пыль. Я пытался успокоить подругу как мог, прохожие на нас косились, но с вопросами не приставали. В итоге я помог ей подняться, взял под руку и мы пошли дальше. Весь остаток пути до дома Маринка не поднимала глаз от земли, пару раз ей казалось, что синие руки вновь хватают ее за лодыжки, отчего она в ужасе подпрыгивала и громко визжала, чем пугала меня и приводила в смущение, так как ее поведение привлекало удивленные взгляды людей. Я проводил Маринку, отдал авоську с продуктами и простился. Придя домой, пытался избавиться от неприятного чувство внутри от этого странного происшествия. Синие руки из-под земли, что это?  Укутавшись пледом, я устроился на диване и решил отвлечься просмотром телевизора, но мои мысли подобно мухам, которых привлекал запах несвежего мяса, роем неслись к этому событию, отравляя мое сегодняшнее состояние, что я даже не стал ужинать, хотя тетя приготовила мои любимые штрудли. Ночью я не мог уснуть, всюду мерещились синие руки, а стоило закрыть глаза, передо мной появлялась девочка с зашитым шпагатом ртом, и только, когда тетя легла рядом и заперла в свои объятия, я провалился в бездну сна. Проснулся я поздно, тетя уже ушла на работу. По соседней комнате кто-то ходил, видимо, Маринка. Потирая глаза, я встал и пошел на кухню заварить  кофе, я вновь услышал шаги и позвал Марину. Она не ответила, я заглянул в комнату, вышел на крыльцо – никого, а вернувшись на кухню, увидел на стуле коробку, которую показывал Артуру. “Что за игры?”, – подумал я. В коробке было не гнездо, там лежал венок, украшенный лентами, что я сорвал с головы похитительницы девочки. Я четко услышал, что кто-то меня шепотом позвал по имени. Я рефлекторно обернулся, никого не было, но тело всеми своими фибрами чувствовало чьё-то присутствие совсем рядом. Тело покрылось мурашками, в ужасе я выбежал из дома на улицу. Немного успокоившись, я решил пойти к Маринке, но только я открыл калитку, то увидел, что передо мной нос к носу стоит Она.

Студентка смотрела на меня своими неземными глазами, как будто пыталась ими потрогать мои мысли. Я стоял парализованный и просто смотрел на нее не в силах оторвать взгляда. Страх сковал мое тело, оно застыло не в силах даже задрожать. Ее идеально лицо, которое было красивым настолько, что не могло быть человеческим, что-то внутри меня понимало, это лишь идеальная кукла, внутри которой скрывается нечто. Нечто такое, что не возможно ни понять моему разуму, ни даже увидеть, это было за гранью всего мира, в котором я жил, где не было места тому, что не могла объяснить советская наука. Гостья обошла меня сзади и тихим звенящим до раздражения голосом на ухо сказала:

– Любый мой да суженый богиней судьбы мне, раз сорвал венок, такова участь теперь наша – быть вместе до начала жатвы огненной. Потому жду тебя в доме нашем на постели из трав луговых, а сроку даю тебе пять дней. Как надумаешь, приходи ровно в полдень на поле, встань и скажи: женушка Полудница пусти мужа в дом, открой двери гнездышка нашего. Тут-то и двери и откроются.

Она обошла вокруг меня два раза, будто пыталась что-то услышать от меня. И я хотел крикнуть на неё, прогнать, я мог бы это сделать, но интуиция говорила, что нужно держаться и молчать. Полудница вновь подошла сзади и уже в другое ухо продолжила:

– Ну, а если не явишься в должный срок, то день страшнее ночи для тебя обернется, и приползешь ты в поле и умолять меня будешь впустить тебя, но не открою я двери, да будешь там корчиться и выть, пока заживает сердце твоё от печали.

Подойдя в плотную ко мне, она прижалась своим телом, и я почувствовал ледяную прохладу тела ее, а её поцелуй в губы словно лёд. Отстранившись, она посмотрела прямо в глаза и сказала:

– Пять дней!