Честность

Система фокусировки на результате как никогда нужна при стрессовых ситуациях. Когда в моментальные промежутки времени нужно принять какое бы то ни было решение. И я не говорю об истинности и абсолютной правде этого решения или решении в чрезвычайно стрессовых ситуациях. Но когда в обыденности наступает момент принятия решения, как никогда важно за считанные секунды его принять. Принять то решение, которое будет вести тебя к целям, которые поставил себе ты сам.

Одна из уловок по достижению как можно больших целей в как можно меньший короткий срок есть дедлайн. И не даром сказано, что постановка дедлайна приводит к выполнению поставленной задачи в два или полтора временных отрезка более длительных, чем сам дедлайн. И этим надо смело пользоваться! Стоит задача: написать 1667 слов в день, а уже полдень и ты не написал ни слова. Меняй, смело меняй задачу. Ставь 5000 слов за сегодня. И ты прозреешь, когда увидишь, насколько человеческие возможности безграничны. Тогда выходит, чтобы ко времени выполнить любую долгосрочную цель, необходимо разделить ее на краткосрочные, завышенные в два или три раза.

Дания сильна своей скромностью. Здесь не найти человека, который выставляет свои имения напоказ. Копенгаген-город морской порт, и в Дании вовсе не отыскать места, далекого по своему расположению от моря. В воздухе стоит крик чаек, веет солью, почти как на Идэне. Пожалуй, чуть чуть теплее, чем там, да и только. Копенгаген-город детей. Лишь запарковав «Молодость» в одном из многочисленных каналов города, сотрудничая с другими лодками, своими бортами касаясь их бортов, Владимир почувствовал запах детства. И так могли пахнуть лишь две вещи: те самые булочки с корицей, что стали так горячо любимы Влади с момента его последнего пребывания в Копенгагене (то есть лет с шестнадцати), и вторая, не менее значимая вещь-запах свободы, о которой Владимир говорил, касаясь борта домика на воде, припаркованного в том же канале рядом. Запах свободы-так пахли эти борта. И Копенгаген-город детства даже больше не потому, что дети здесь встречаются на каждом шагу, перевозимые их папами на велосипедах, по трое-четверо сразу, а скорее потому, что даже папы, вдыхая этот морской запах детства, вскоре тоже становятся детьми.

Детство-прекрасная, чистая пора. Если бы детство было каким-то определенным местом, которое к тому же надо самому выбирать, я бы не мешкая выбрал ярмарку. Простую рождественскую ярмарку в Москве или Кельне, в Праге или Твери, на которой каждый крендель и каждый калач продается под ликом честности и неподдельного торжества, пропитанного запахом детства. И все вокруг засияет.

Честность-вот главный символ детства. Где бы еще вы видели такую неподдельную остроту чувств, как у маленького мальчика, который потерялся в магазине игрушек? И да, этим мальчик был я. Однажды, в три, в четыре, а может и больше-в пять, пять с половиной моих годиков, родители повели меня в «Детский мир». Это такой магазин для детей у нас, в России. В детстве я очень любил машинки. Я их катал у себя дома по полу, днями напролет, и гудел, как паровоз, изображая шум двигателя. Я мог варьировать этот шум. Помню, было три основных вида, способа жужжания: Сквозь зубы, как бы издавая звук «ж», только выходил больше не «ж», а «жу», или «жи». Второй способ-через звук «з». Надо было положить язык под нижние зубы и придавить его верхними, силясь при этом произнести звук «з». Но больше всего я любил пофырчать, как ежик. Это, как вы уже догадались, был третий способ моего жужжания. Когда я фырчал, со стороны это выглядело немного странно. Слюнки летели во все стороны, но какая разница четырехлетнему мальчику до того, как на него глядят, если ему весело? Или он потерялся. Вот и тогда, обойдя прилавок кругом, и не найдя ни папы, ни мамы, я почувствовал долю страха и какой-то повышенный уровень восприятия реальности, к тому же великую, доселе мне неизвестную силу в ногах. Казалось, я могу пару раз обежать экватор, а после подпрыгнуть до Луны с восторженным криком: «Мама»!. Возможно, именно это истинное, честное до глубины души состояние принимают животные, когда им угрожает опасность. Пора бы и взрослым научиться чувствовать честно, как дети. Ведь страх потерять близких есть у всех, как и любой другой страх, но не проявляют его почему-то лишь взрослые. «И почему?»-спрашивал Кристиан, когда Илья закончил ему говорить примерно о такой же истории, случившейся с ним пару десятков лет назад. Да… Жизнь-странная, но сплошь интригующая, затягивающая в свою трясину штука.

«Что такое свобода?»-спрашивали путники у датчан. И им отвечали: «Свобода, это когда ты качаешься на качелях, разгоняясь все дальше и дальше ввысь, а напротив тебя качается твой товарищ, и вам обоим лет по семь-восемь. И вдруг, с очередным толчком, неким твоим отталкиванием ногами от воздуха, ты замечаешь, что можешь докоснуться рукой до своего товарища. Уж больно вы разогнались. И вот, в твоей голове уже плывут картины того несбыточного, невзираемого, в котором ты ногой отталкиваешься от ноги товарища, вы вместе делаете сальто в воздухе, такой вот своеобразный кувырок, а после садитесь на перекладину и мирно болтаете ножками, как самовар, который болтает, болтает, и вот-вот уже закипит. И вы мерно болтаете вашими ножками, паря, или падая, как кусочки белого сахара, брошенного в вашу кружку заботливой мамой товарища, взявшейся вас отпаивать для согреву. А после ты уже лежишь в своей будто самделишной кроватке, деревянной, резной и уютной, и засыпаешь, взлетая только ввысь и ввысь, приземляясь и вновь раскачиваясь. Да… Такова свобода»,– О

отвечали добрые англичане. Ой, ну конечно, датчане. Впрочем, англичан в городе тоже вполне предостаточно. Туристический город. Морской порт, как никак. Ноябрь. Не лето, не зима, уже и не осень. Но не только ребенок способен видеть слона в шляпе, как писал Антуан-Де сент Экзюпери и говорил его устами маленький принц. Гирлянды, развешанные на окнах какой-нибудь забегаловки могут любому человеку рассказать о том, что сейчас Новый год. И даже взрослый склонен поверить в это. Не каждый взрослый-ребенок. И не каждый ребенок-взрослый. А чтобы стать взрослым, следует научиться лишь быть ребенком. Поиграть, поводить хоровод, если того так просит елочка, что подошла к тебе и твоим детям на улице. Увидеть, в конце концов, этот самый Новый год в окнах забегаловки. Так говорят датчане. И с каждым годом все больше и больше людей верят им. «Так говорит Заратустра»,-писал Ницше, «Так говорят датчане»,– пишу я.

«Бытие нищего доказывает бытие, возможность бытия богача. Бытие жизни-бытие смерти. То, что когда либо существовало, хоть и в одном уме человека, имеет под собой корни реальности. Все, что можно вообразить, можно и сделать. Человеческий мозг неограничен. Человеки-боги. Возможно все. Это и есть настоящая свобода»,-так говорят датчане. «Один смериброд, пожалуйста. С луком, зеленым перцем, паштетом ягненка, салатом, сыром моцареллой и ветчиной»,-так датчане тоже говорят.

И счастье есть лишь там, где есть ограничение. Самое большое и весёлое ограничение-жизнь. Именно потому жить нам так нравится. Ну скажите, какое бы было удовольствие, если бы вы знали, что матч не закончится, покуда ваша любимая футбольная команда не победит? Результат есть следствие ограничения и настоящая панацея от большинства слабостей человеческой жизни. Результат-вот главное различие между между матчем любимой команды и собственной командой дизайнеров, или пекарей, или учителей, да кого угодно! Смотря футбол с ограничениями, ты зависишь от краткосрочного результата-победы своей любимой команды. Ведь если она проиграет, удовольствия ты получишь мало, в отличие от своих краткосрочных целей, в которых поражения сделают тебя лишь сильнее. На рассвете небо самое черное. Путь перед финишной прямой тяжел. Порою, тяжелее всего. Не даром ведь на Руси говорят: делу-время, а потехе-час. А потому, выбрав цель, ты должен двигать ее перед собой, как бы тяжело тебе ни было. Потому что лишь двигая, ты исполняешь обещание, данное самому себе. Лишь двигая, ты по-настоящему честен. Будь добр, и тогда смысл жизни не преминет тебе себя показаться во всей красоте, во всей полноте своих намерений.

Путники отправились погулять по Ньюхавен, самой известной набережной старого города. На Идене тоже была подобная набережная, и ее Илья очень хотел повидать, но не успел, чересчур долго сушив свои вещи. И теперь он глазел на то великолепие, что открылось его взору из-за стола кафе на набережной, ловил глазами. А после-ртом, вкушая вместе с этим пряные ароматы десерта и местную томатную пасту, приготовленную отменно, как праздничный торт. Там и впрямь было, чего вкусить. Миллионы, мириады парусов различных пород и мастей, национальностей и возрастов, рассыпанных в гавани, как стаи пингвинов на южных сандвичевых островах или небо звезд в Москве, ночью, скажем, восьмого августа на даче, перед тем как вы непреднамеренно, голыми руками, подержали шипастого ежика. И не поранились. Вот столько было там парусов. Велосипедов, брошенных так, на честном слове, или прикрепленных к забору, было если не больше, то и не меньше. Столько же посетителей, заполонивших все тенты этой прекрасной набережной. И сотни, тысячи оттенков коричневого, чайного, кофейно-миндального и шоколадного, каштанового, покрывающих большинство крыш зданий набережной. Темно-красный, винный, в конце концов, цвет светлого и цвет земли. И это далеко не полный перечень примет этого старого города. Между прочим и девушки, в изобилии населяющие эти широты. С подкрашенными красной помады губами, светлыми, открытыми фисташковыми лицами аромата кофе и с обширными бюстами. Глядя на таких, невольно переносишься в средневековье, а еще лучше в 9-10 века, и чувствуешь себя неким викингом, грузно странствующим в лодке, и под мерное посапывание своих товарищей вспоминающим о той, одной, которую оставил на суше. Илья почему-то вспоминал о Хельге.

-Ну-с, товарищи, обмоем продажу!

-Ликовал Владимир. Они продали бензин, бережно припасенный Генри, и денег теперь хватало ровно, чтобы чуть-чуть попировать и купить четыре билета до Идэна, на вечерний, к примеру, самолёт.

-Ура! Обмоем! Лишь впредь не будем транжирить наши деньги, и до конца путешествия нам точно должно хватить, если продать каждому по паре вещиц на Идэне.

-Мелькало у каждого из спутников в голове. Предложили наведаться друг другу в круглую башню. «О ней слагали легенды»,-говорит Отти, а однажды Ганс Христиан Андерсен написал одной из своих сказок: «Собаки было три: большая, побольше, и размером с круглую башню.». «Ну, или ка-то так-говорил Отти-в любом случае, я до того накушался этой вкусной датской кулинарии, напитков и выпечки, что ощущаю свой живот круглой башней, да желаю проверить, кто она такова!»

Круглая башня и впрямь такова-артефакт интересный. Я был там в одиннадцать или десять лет. Особенность башни в том, что на верх у ней можно было забраться и окинуть Копенгаген взглядом, в бинокль-тоже, при этом ступеней у башни на виду или вовсе не было. По моему, это единственная и уникальная, по крайней мере в Дании башня, использующая удобный, вымощенный серым булыжным камнем подъем, для того, чтобы прямо на лошадях ввозить наверх провизию. Можете себе представить, какую радость из себя представлял я маленький, когда узнал, что у новой мною покоренной башни не будет ступеней. Да, в общем-то, в том возрасте не очень-то и большую, но уверен, что большую-сейчас. Помню некую датскую площадь, перед магазином игрушек, и бьющие громко, но приятно часы. Помню исполин-мост, соединяющий Швецию и Данию прямо через море. Под ним проплыли и наши товарищи, испытывая непреодолимое восхищение. Мост был высокий, длинный, как хребет динозавра, и где-то у берегов Швеции плавно переходящий в туннель. Мимо проплывала яхта одного богатого человека, имени которого я разглашать не буду, по причине того, что не знаю сам, и он громко погудел. Я подумал, со слезами счастья на своих глазах, что на мгновение сделали мой мир более радостным, что однажды и я проеду на своей яхте под этим навесным мостиком. Быть может, это был я из будущего. Никогда не усложняйте, а еще лучше-упрощайте, ведь не нужно быть слишком серьезными: «Земля-это целый стиль, но каждый на ней-стажер». А потому мост-навесной, а земля-и правда шарик.

Глава 10. «Счастье»

Не помню Копенгаген в точности, а потому напишу лишь о том, что правда помню. И, как говорилось в книге «Самурай без меча», превращай свои недостатки в свои достоинства. Попробуйте представить все, что я не описал или не успел еще описать своими глазами, и вы увидите, как мир в мгновение ока начнет меняться. Почувствуйте себя архитекторами! Почувствовали? А теперь представьте, что это не Копенгаген, а ваша жизнь. И как же здорово, что ее можно изменить, визуализируя!

– Молодой человек, вы обронили.

Передо мной, в одной руке держа золотую цепочку, а другой опираясь на деревянную трость, стояла цыганочка.

– Что я обронил?

– Вот, милок, посмотри. Это твой сон. Я его поймала. Позолоти ручку, а не то не отдам.

– Чем же ты его поймала?

– У меня есть ловец снов. О, ты и не представляешь, сколько чужих снов я уже взяла в плен.

Она заговорила зловеще, как баба-яга из той самой сказки. Столь зловеще, что мне стало не по себе.

– Внутри живут злые духи, и если ты не высвободишь свой сон, они заберут его себе и уже нескоро оставят тебя этой ночью.

– Да? Ну расскажи мне, что это за сон. Тогда и посмотрим.

–О, не играй с огнём, дитятко. Не разгневай прошлого этих духов. А не то опоздаешь-вовек проклянешь себя. Сон твой засел у меня в рукаве. О, злые духи любят такие сны. В них лучше вселяться. Я поймала Тот самый сон, где облака разговаривают. Не припоминаешь? «О, юное облако, да не сделай греха, не жалуйся облако, подожди». Возьми сон свой, юноша, а не то зима-печаль в твоей головушке подселится к мыслям твоим.

Цыганочка пронзительно засмеялась.

– Ну дела… Коль так, будь по твоему!

Глава 3. Осень моей души.

На Воробьёвы горы вновь отпускалась жизнь. Я стоял здесь довольно долго. Мимо сновали люди и машины, а однажды, как символ жизни, промелькнула девушка с пионами в чужих руках. Полыхала заря. Я долго думал: отчего же я печалюсь? Ведь совсем скоро взойдёт луна. Быть может тогда кто-то неизвестный, но до боли знакомый, словно Осень моей души, подойдёт и спросит:

– А дальше-что?

А я беспечно улыбнусь просто оттого, что смогу его утешить. Я отвечу ему:

–Ведь дальше-Лето!

И всё снова пойдёт своим чередом.

*Жизнь-это дом, и нет смысла останавливаться, когда кирпичи падают. Жизнь-это танец.

Герои, спутники, пребывали в одном из терминалов в Аэропорту Копенгагена. Сидя в мягких, хоть и тканевых, а не кожаных креслах, они ждали свой самолет. До рейса оставалось два или три часа, ну или около того. Илья только-только дочитал им свой рассказ, часть романа, который он взялся писать. Это снова вызвало у путников небольшую полемику.

-«Куда мы идём?»,-спрашивали одни.

–«В любви утопая, теряясь в бегах.. Ворота от ада и рая нам снова не по зубам»,-добавляли другие.

–«Куда мы летим? Куда бы с тобой мы не летели, нам жизнь по плечу, как космоса круг. Мы снова играем во взрослых, друг, а после теряем себя в веселье.»,– отвечали им первые. И так бы, пожалуй, и продолжалось, происходило до бесконечности, если бы Кристиан вдруг не сказал:

–Быть может, в Карты?

И все дружно согласились. Помню, как недавно, совсем недавно, я убедился, что я живу. А ещё, что причина моей жизни, моей счастливой жизни-результат. Но об этом, пожалуй, попозже.

В тот день (это было всего два дня назад) мои родители встречались со своими друзьями, тоже родителями. У них тех родителей двое детей. И вот, мы приехали к ним в гости, где-то часа в четыре дня. Мы долго гуляли по парку, болтали обо всем, я успел потерпеть чувство, которое терпит человек, когда на него обижаются, смех, удивление, радость, а после мы пришли к ним домой. Дома у них я разговорился совершенно, и, не в силах больше сдерживать себя, начал творить. Я рассказывал то о снах, которые мне снились, то о кошмарах по отдельности, то говорил про фикус и про герань, в общем, чувствовал себя совершенно свободно. Пожалуй, от того, что сам внушил это себе. Когда мы шли к дому, по огромной аллее, по бульвару, уже вечерело, и толпы народу, фары, фонари, ноябрь-все это делало прогулку чем-то сказочным. И вот, насколько, оказывается, важна эмоциональная настройка. Я лишь сказал, что выполнил все свои цели на сегодня, и теперь живу так, будто вместе со сном мне по-настоящему придется умирать. И я сказал это себе так, что, похоже, и правда поверил. И, оглянувшись в эту минуту назад, на звук непонятного шума, чуть не прослезился, увидев там маленький оранжевый трактор, гоняющий осенние листья под себя. Минутами двумя, тремя позже, мы стояли на пешеходном переходе и ждали, когда догорит, отцветёт красный свет. В тот момент мы все находились на перекрёстке. По другую сторону дороги, слева, мигали гирлянды. А потому именно эту забегаловку я описывал с своей прошлой истории. Тогда, я могу вам сказать честно и не таясь, я был совершенно счастлив. Вечером же, когда мы все собрались за праздничным столом, вкусили горячее, фрукты, а после-бисквитный торт, изумительнейший по своим составляющим (спасибо за это хозяйке! Да и в целом, спасибо всем!). Доедая последний кусок торта, весь перемазанный в чем-то белом и очень вкусном-сливках, я предложил сыграть в карты. Карты эти были непростые, игра же называлась-имаджинариум. Игра в ассоциации и метафоры. Посмотрите, обязательно посмотрите в магазинах своего города эту игру! Она того стоит. Но раскрывать карты сейчас я все же не буду. Скажу лишь, что мы играли в неё долго, все раскраснелись, подобрели, я например, выпил четыре стакана рождественского чая с гвоздикой и корицей (говорю же,натурально-Новый год), а когда чуток погуляли и закончили играть, было уже без двадцати за полночь. Скажу так же, что именно в этот день, в ночи, мы втроём, с детьми, захватили все детские качели в парке и, казалось, в городе, а наши взрослые стояли чуть поодаль, разговаривали и улыбались нам. И именно в тот день, я, в очередной раз разогнавшись чересчур сильно, стукнулся об одну ногу Андрея, а после Кати и придумал ещё одну замечательную историю, о которой так честно говорили датчане. После же, чуть после, я понял, что, чтобы быть счастливым, нужен результат и честность перед собой. Потому что, как я уже однажды говорил: лишь ограниченность даёт счастье. Илья же пока что об этом не знал, или знал, но не догадывался, и сидя в аэропорту Копенгагена говорил: «Помада» и клал одну из своих карточек на стол изображением вниз. Все шестеро, сидящие вокруг него (а к путникам прибавилось ещё трое) тихо чесали репы, разглядывая свои карточки, и клали после по одной на стол, так же изображением вниз, а после резко переворачивали и думали: что же из этого та помада, которую загадал Илья? Вдалеке, в длинных и высоких оконцах терминала взлетали самолёты. Спутники наших четырёх друзей постепенно расходились, кто куда: один в Китай, в Пекин, второй в Австрию, а третий-и вовсе на Идэн, только другим рейсом, и обещал встретиться там и доиграть партеечку, но забегая вперёд, так и не встретился и не доиграл. Путь до Идэна, к тому же, был не так уж и прост: в городе не было большого аэропорта, а потому садились в Турку и дальше добирались на корабле.

Глава 11. «Идэн»

По прилёте в Турку разделились. Оказывается, в каютах парома всегда было по четыре койки. А это значило, что вас мог подселить к себе какой-нибудь господин, а скорее товарищ из Пхень-Яна или Марокко, конечно, с разрешения службы безопасности. На первый паром посадили Отти и Кристиана, их удалось подселить к двум девушкам, Литовкам, и те, по моему, были очень рады. Илью пустили третьим, на вечернем пароме. А Владимира-на следующем, утреннем.

Паромы из Турку ходят в Швецию, Стокгольм, ещё несколько стран Балтийского моря, а с недавнего времени-и на Идэн, причём не в меньшем количестве. А виной этому все тот же счастливо-известный француз, по имени, по моему, Пауль, автор фото и видео о китах под солнцем северного сияния. Турку, безусловно, любимый мною город. Я со своей семьей в Швеции и Финляндии был много-много раз (по моему, тринадцать, или даже больше) и половину из них во второй день нашего пути на машине мы останавливались именно в отеле в Турку, чтобы на следующий день рано утром сесть на паром. Финляндия, вообще, пожалуй, страна, больше всего запечатлевшаяся в моем ещё детском сознании. Хорошо запомнилось, как мы кушаем, на АВС (такой вроде как заправочной станции, а вроде и целом ресторане, раскинувшимя настолько широко, как Икея). Помню, АВС часто строили не просто широкими, но ещё и двухэтажными. Помню, на АВС подавали очень, ну просто очень вкусную еду: тефтели с грибным соусом и пюре в виде улыбающейся рожицы? Запросто! А так же-брюква, капуста, лук, салат, квас? И все это по цене одной порции? Или же лососёвый суп, шницель размером в две тарелки, приправленный сметаной и рукколой? Да пожалуйста!

К слову о рецептах, шницель размером в две тарелки, приправленный сметаной и рукколой придумал ещё Отти, пару лет назад, и это блюдо его так развилось, так понравилось норвежским жителям, что пешком по дну моря перешло Ботнический залив и попало сюда, на АВС в Турку.

Помню, помню паромы, эти гиганты, раскрашенные в цвета моря и пингвинов, помню и грузовой отсек, куда набивались в два ряда грузовые фуры. Помню закаты на верхней смотровой, а точнее открыто-ветровой палубе. Помню все. И, если честно, хотел бы поработать на таком пароме когда-нибудь в будущем. Помню променады, эти настоящие дворцы, пирсы в центре моря и внутри корабля. На них всегда людно, как на Красной Площади, звучит музыка, по обеим сторонам-магазинчики и кафе, и вокруг бегают белые пляшущие мумий-тролли, завлекая детей. Помню изумительный шведский стол, являющийся достоянием любого такого парома. Вот, бывает, сядешь у окна, и до-олго смотришь, смотришь вслед волнам, а после идёшь мимо нескончаемых прилавков с едой и блуждаешь там, как в сказочном лабиринте. Набираешь, бывает, себе горсть картошки, горсть индейки, и льёшь этак от души три ведра кетчупа! А после, на следующий день, на завтраке, сметаешь всю полочку с арбузами. Да… непередаваемые ощущения.

Но Илья, к сожалению, ехал ведь за бесплатно, и ничего это не испытал. Ютился, прижавшись к оконцу, в каюте, выходящей даже не наружу, а внутрь корабля, на променад, и потихоньку жевал хлебушек. Ему повезло, ведь его сожитель был тоже русский, который все время суетился и немного закуривал. Илья вообще плохо относился к вредным привычкам, но в этот раз, ради того, чтобы слышать родную речь, готов был простить все, все и даже ещё больше. Тоска по родине давала о себе, конечно, знать, но Илья не собирался останавливаться. В разговоре своего путника он заметил многое, что походило на него в молодости: уныние, неуверенность в себе, и смотрел на путника скорее не со злобой, а с милой жалостью. И вспомина-аал…

Вспоминал преимущественно город Турку, от которого только-только начинал отплывать их корабль. Вспоминал, как в детстве он мог часами бродить по этому городу вместе с родителями. Где, под предлогом купить хот-дог на ближайшей набережной делали такие круги, какие даже и не снились гонщикам формулы один и как минимум его неокрепшему детскому воображению. Приходили, правда, часов в восемь-девять, всегда засветло, впрочем, в тех широтах белые ночи-обыденное явление. Спали быстро. С утра, встав рано, не исключено, что и в шесть, и в пять утра по местному времени, приходили на завтрак первыми и после прыгали на паром. «Силья Лайн», скажем, до Мариенхамины, отходящий уже в семь утра по местному времени.