Белокурый. Король холмов

Уот только пожал плечами:

– Воля ваша. Мягко стелете, да жестко придется спать.

– Кому?

– Вам, конечно же… Но это по первости, – улыбнулся сэр Уолтер самой обаятельной из своих ухмылок. – В вас, Лиддесдейл, течет добрая кровь Хепбернов – рейдеров и убийц – ты ж не в обиде на правду, старина Болтон?

– Говорил я матери, – подтвердил Патрик Болтон, – что ни к чему увозить мальчишку на север, сами справились бы с его воспитанием… так вот вам результат!

– По первости! – понимающе кивнул Бранксхольм и продолжил, по-прежнему обращаясь к молодому графу. – Кровь всегда покажет себя. Так что только дело времени, когда вы измажетесь впервой и станете своим в наших местах. Вы, милорд Хранитель, знаете, что в Долине вас уже прозвали Белокурым? Или Красавчиком?

– Странно было бы, если б чернявым, – хмыкнул Босуэлл. – Или уродом.

– Не скажите, – отвечал Бранксхольм с полной серьезностью. – Вот, скажем, Уилли Бернс Бурундучье Рыло или Оливер Данд Худая Жопа могли бы в полной мере оценить приязнь, с какой к вам отнеслись в Лиддесдейле, Патрик Хепберн, граф Босуэлл.

Граф Босуэлл приподнял бровь, переглянулся с дядей и захохотал:

– Прошу пощады, сэр Уолтер! Согласен! Готов признать, что мои прозвища можно объяснить только всенародной любовью…

Это было душевное застолье, полное грубых, но дружеских шуток, однако даже разделение хлеба и вина со Скоттом далеко не обещало безопасности общения с ним. И Болтон, и Босуэлл взвешивали каждое слово, которое обращали к именитому рейдеру, ибо цена случайно вылетевшей в разговоре бестактности была – жизнь. Твоя, твоих людей, твоих потомков. Да, это Граница, как говорил второй дядя, Уильям Ролландстон. Хорошенькая леди Бранксхольм распоряжалась столом, нимало не смущаясь отнюдь не куртуазными диалогами мужчин. Граф равнодушно и вежливо – на всякий случай – смотрел поверх головы леди, поссориться с Уотом по такому поводу совсем не входило в его планы. Сэр Уолтер отметил это и немало веселился про себя.

– Можете глазеть на мою жену сколько угодно, Лиддесдейл, – сказал он наконец, поймав супругу за талию и усадив к себе на колени. – Я не обижусь. Он – красивый парень, не правда ли, Бет? Немного самонадеянный, но мы это ему простим, милая… я тоже когда-то был молод. И я тоже когда-то пытался освободить короля и повалить Ангуса. Просто ему это удалось… – и Уолтер Скотт помолчал самую малость. – А мне – нет.

И из двоих его собеседников последнюю фразу в полной мере расслышал только молодой граф, но тогда не обратил на нее должного внимания.

– А что твой меньшой, Болтон? Чем занят? – обратился сэр Уолтер к смачно жующему оленину старшему Хепберну.

До Белокурого лишь при дядином ответе дошло, кого именно Вне-Закона имел в виду.

– Давно нет от него вестей, – сказал Болтон, тщательно очищая кость от остатков тушеного мяса. – Не пишет – видать, совсем погряз в благочестии у себя в Брихине.

– Да неужели? – хохотнул Скотт и пояснил Белокурому. – Я, видите ли, повстречал вашего дядю Джона уже после того, как парню выбрили макушку, однако шороху в рейде он наводил ничуть не меньше, чем старшие Хепберны.

Патрик представил Брихина, погрязшего в благочестии, и помимо воли усмешка зазмеилась у него на губах.

– Смекалкой и нравом он – настоящий рейдер, жаль, что семья решила по-иному… Кстати, Болтон, твой племянник чем-то похож на него, на Джона.

– Так оно и есть. Только его светлость похож на всех нас, – отвечал Патрик Болтон, с урчанием накалывая на кинжал новый кусок мяса, ложкой одновременно пытаясь зачерпнуть подливки из блюда, – в самом лучшем. От Адама – титул и романтические бредни в голове, от меня – крепкая рука и железное нутро, от Уилла – чувство долга перед своими, от Джона – мозги и этот спесивый вид настоящего лорда. И только красотой он пошел в маменьку, дай Бог здоровья нашей рыжей Агнесс за такого наследничка… качество, не обязательное для приграничника, однако посмотреть приятно!

Покои для ночлега Хепбернам отвели на двоих, комната была теплой, почти без сквозняков, камин растоплен на славу, и половину помещения занимала крепкая дубовая кровать, с резными столбиками для балдахина и полотняным пологом, вышитым умелыми руками леди Скотт и ее ближних девушек. Патрик шагнул в полутьму спальни, хмельной, сытый, предвкушающий наконец-то горизонтальное положение тела после целодневной тряски в седле, когда там, подле ложа, что-то зашевелилось. Но девичий голос прозвучал прежде, чем он или дядя успели обнажить клинок:

– Гостинец от сэра Уолтера, как он велел сказать… если пожелаете, ваша светлость.

Она присела в реверанс при звуке отворяемой двери, и теперь, выпрямившись, стрельнула в несколько оторопевшего от неожиданности графа лукавейшими очами. Девчонки Скотт славились не только красотой, но и той дерзостью, что сводит мужчин с ума.

– Светлость пожелает, – отвечал за Белокурого Болтон. – Вот же, я понимаю, прием с уважением… А мне он никогда не предлагал своих баб! Ладно, действуй, не торопясь, спущусь-ка я еще к этому черту да побеседую…

Граф сел на постель, скептически посмотрел на девчонку… потом вытянул ногу, положив ее на табурет:

– Ну, начнем наслаждаться. Сапоги сними, что ли, красотка, да крикни там, пусть горячей воды принесут. Помыться бы с дороги… и тебе тоже не помешает, кстати, как я погляжу.

– А вы всех своих женщин сперва моете, ваша светлость? – поинтересовалась бойкая девица, ухватившись за графский сапог, наклоняясь к молодому Босуэллу так, чтоб он в полной мере мог оценить роскошь ее декольте.

Граф на мгновенье задался вопросом, от природы ли ей достался столь щедрый дар, или она помогла природе обычными женскими ухищрениями… ну, это выяснится всего через несколько мгновений. Понятно, что Грешник Уот не только от гостеприимства подложил ему девчонку в постель, но разве это помешает получить удовольствие? И заодно – подать отличный повод для сплетен?

– Нет. Можешь считать это за знак моего особого благоволения, – усмехнулся он.

Служанка лихо справилась со вторым сапогом – разоблачать мужчину из кожуры рейдера ей было не внове – и подняла на графа серые бесстыжие глаза:

– Желаете еще что-нибудь снять, ваша светлость?

– Дублет, – велел Босуэлл. Спать нагишом, без джека, в Бранксхольме, под кровом Вне-Закона – нет, он пока не сошел с ума. Можно остаться на ночь без штанов, если уж приспичит, но без этой стальной оплетки торса? Пожалуй, собственным мытьем все-таки придется принебречь. – Как тебя звать?

– Мэри, мой лорд.

На лестнице лязгало и грохотало – тащили бадью и ведра с водой. Мэри. Их всех здесь зовут Мэри. А всех остальных называют Джен. Эта Мэри, не торопясь, по пуговке, расстегнула дублет на молодом человеке, потянула прочь узкие рукава, тихонько вздохнула, любуясь тонким шитьем его рубахи, и потупила взор:

– Прикажете раздеться, ваша светлость? Уж если ваша светлость желает, чтобы я мылась…

– Давай, – кивнул граф, улегшись на кровати. – Медленно, Мэри, медленно… и сорочку тоже снимай, голубка.

Глаза ее округлились, губы испустили удивленное «о!». Про молодого лэрда болтали разное, и хотя Мэри давненько не была девицей, но считала себя порядочной женщиной – еще никто и никогда не требовал от нее такой непристойности, как мытье и совокупление нагишом…

– Давай, – бросил Босуэлл, с наслаждением потягиваясь. – Я жду.

В лицо ей кинулась краска, но рука дернула за шнурок корсажа – и он заскользил в бесчисленных петельках. Взору графа открылся вырез нижнего платья – до середины соска груди… и зардевшаяся Мэри, не глядя на его светлость, повозившись с завязками, выступила из своих юбок, упавших на пол, из сорочки, скользнувшей с плеч. Она совсем потеряла былую дерзость и стояла перед ним смущенная и нагая.

Белокурый выдержал паузу, внимательно рассматривая ее с головы вплоть до босых ног: отличные природные данные, но помыть все-таки стоило бы.

– Сэру Уолтеру скажешь, гостинец что надо… – наконец произнес он. – Эй, вы, двое, что встали? Лейте воду в бадью, моя женщина мерзнет.

– Кроме того, что мы потешили тщеславие Злобного Уота, дядя, – сказал Белокурый, когда Бранксхольм-тауэр остался уже миль на пять-шесть позади, – какие выгоды мы, по-твоему, приобрели от этого визита?

– Трудно сказать, – хмыкнул Болтон. – Но заехать к нему стоило хоть бы затем, чтобы ты мог рассмотреть вблизи наглую рожу ближайшего соседа. Пока ты был занят, он мне еще битый час втолковывал, как превосходно знает дороги Вестморленда, как будто мне – мне! – надо это объяснять. Злобный Уот совершенно точно уверен, что ты готовишь рейд к сассенахам не позже начала осени, но, ввиду нашего фамильного коварства, не желаешь осведомить его заранее.

– Какого коварства?

– Фамильного. У нас есть такое. Я же разуверял его, сколько мог.

– Не больно-то он тебе поверил, как я погляжу – вон там сзади, его соглядатай, если я ничего не путаю, крадется по лощине…

– Крадется, конечно, но пройдет до границы земель Скоттов, к Тернбуллам уже не сунется.

Только в холмах Белокурому дышалось по-настоящему спокойно и мирно, несмотря на то, что именно в холмах с любой стороны можно было ждать нападения.

– Да только что-то цвета на нем не те…

– Цвета именно те самые, что и нужно – синие… это ведь Эллиот. Ох, и препоганый же они народец, скажу я тебе. Гонору раза в два больше, чем у самого Скотта, ума меньше – стало быть, хлопот прибавится вчетверо.