Вакуум

И на этом всё свершилось.

Потому что всем похуй.

Всем насрать на пережитое мною. Всем насрать даже на тот факт, что я отказался от успешной рок-группы, должности директора филиала музыкального магазина и трёх первоклассных самок, чтобы пойти в армию. Отказался ради выполнения долга, реализации мужской миссии. Сознательно обменял своё прекрасное настоящее на армию. Сознательно. Сам.

Всем насрать, потому что все заняты своими невъебенными делами. Которые ограничиваются, как правило, едой, материальным имуществом и продолжением рода.

– Возьмём такси? – спрашивает меня Евгений, человек, с которым я познакомился в поезде и за чей счёт я всю дорогу провёл в вагоне-ресторане вместо убогого плацкарта, пропахшего носками, бабками, детьми и жареной курицей, спарившейся в фольге, как жирная жопа, упревшая в битком набитой «ГАЗели».

– Сосиски и пиво, Женя. Сосиски и пиво. Ведь я дома, сукааааа, я в Набережных Челнах!!! Твою мааааать!!!!

Я рад вернуться, я счастлив, и даже полное отсутствие всеобщей любви и обожания не мешает мне быть тем, кто я есть, – самым охуенным пацаном на планете.

А на завтрак у меня первоклассные сосиски «Ак Батыр» и пиво. Сочные, горячие, обёрнутые в тесто и посаженные на палочку, эти культовые сосиски, обожаемые каждым, кто живёт в Набережных Челнах. И если Набережные Челны – твой дом, в котором ты не был два года, то первое, чего ты хочешь, – это выйти на вокзале и взять штук двадцать этих маленьких, насаженных на палочку кусочков Родины. И есть их одну за другой, наполнять своё тело домом, вбирать его в себя, попутно макая в стаканчик с кетчупом и запивая пивом. Конечно же, «Челнинским».

Когда в Челнах только появились эти сосиски, по телику началась реклама:

Стоит ларёк «Ак Батыр». К нему подходит мерзкий жирный тип с пустыми глазами и изъеденным оспой лицом. Заказывает пару сосисок. Отходит к столику и ест их, макая в пластиковый стаканчик с кетчупом. Потом ещё заказывает штук пять. И уже не ест, а жрёт, жадно, с остервенением поглощая их одну за другой. Прямо набрасывается на них с безумным взглядом, пытаясь утолить какой-то неутолимый голод. И вглатывает. Вбрасывает их в себя, как в топку. Ещё заказывает. И ещё. И так до тех пор, пока сосиски не заканчиваются. Продавщица с удивлённым лицом разводит руками, играет идиотская музыка, и тип, расстроенный до глубины души, махает рукой. И выражение лица у него такое, как будто прямо сейчас он заорёт со всей дури: «ЗА ЧТООООООО????!?!!»

Когда я впервые увидел эту рекламу, то совершенно не хотел даже пробовать эти сосиски. Мерзкий тип, наверное, самый мерзкий из всех существующих. И как они нашли такого? Где они откопали настолько уёбищного, противного, гадкого типа? Идиотская музыка, дешёвая съёмка. И весь город, как сорвавшийся с цепи, ест эти сосиски. Каждый ларёк постоянно облеплен людьми, каждые выходные не выходные, если не съел хотя бы одну сосиску «Ак Батыр». Все без исключения: богатые, бедные, средний класс, барыги и художники, водилы и директора. Все едят эти сосиски. Поэтому, естественно, мне не хотелось даже стоять рядом с их ларьком.

Но однажды, когда я был сильно пьян и сильно голоден…

С тех пор я и стал частью бесконечной армии поклонников «Ак Батыр». Оказалось, что сосиски чудо как хороши. Настолько классные, настолько продуманные, что полностью оправдывают свою культовость. Полностью заслуживают славу отличительной черты города. Как в Туле пряник, так в Набережных Челнах сосиски «Ак Батыр». И только «Ак Батыр». Потому что любые другие сосиски – собачье дерьмо.

И как же это здорово, что на вокзале есть круглосуточный ларёк «Ак Батыр». Что в нём всегда есть бодрствующая и улыбчивая продавщица, что всегда есть сосиски, тесто, чтобы в него макнуть, и горячее масло, чтобы в нём пожарить. И вуаля! Лучшее, что могут дать Набережные Челны на пластиковой тарелке в количестве десяти штук. А к этому два стаканчика кетчупа и полтора литра «Челнинского».

И всё это моё, щедрый пацан Женя башляет, я никуда не спешу, я прекрасен и охуителен, передо мной открыт весь мир. Отличное утро!

Последний мой завтрак в армии был точно таким же, как и все предыдущие: свежий хлеб и компот. Потому что перловку на воде без соли мои командиры могут ложечку за ложечкой запихнуть себе в очко. И туда же тушёнку. Хоть она и была лучшим из продуктов на заставе, а повар Дима подгонял мне её как лучшему другу, это была не тушёнка, а хлам. Невозможно назвать иначе коровьи хвосты, гениталии, уши и губы, перемолотые в сплошную массу, потушенные и закатанные в банку. Поэтому если на заставе не было мяса убитого на охоте животного или пойманной на рыбалке рыбы, то на завтрак я употреблял исключительно хлеб и компот. Причём компот до разведения его водой. Потому что после это была вода, а не компот. И так в течение двух лет.

Так что теперь, поглощая на завтрак превосходные сосиски и запивая их великолепным пивом, я каждой клеточкой своего тела ощущаю кромешное счастье.

Кромешное.

Счастье.

А Евгений просто стоит рядом и смотрит на меня с улыбкой. Похоже, что и он счастлив. Но по-своему: Делая одному дембелю классную дорогу домой. Наверное, когда он ехал из армии домой, то никто не сделал ничего такого для него, а он очень хотел. Или наоборот, ему сделали, поэтому делает и он. Какой бы ни была причина, здорово, что в дороге мне попался Женёк.

***

Вокзал. Сосиски. Пиво. Такси. Мой родной двор.

– Это мой доооооооом! – кричу я изо всех сил. Настолько громко, насколько могу.

В этом районе, этом доме, этом дворе прошли пятнадцать лет моей жизни. Я учился в этой школе, я плавал в этом бассейне, я отковыривал от этого здания эти маленькие облицовочные плиточки, чтобы играть ими с пацанами, которые жили в этом самом дворе. Здесь я получал свои первые пиздюли, здесь впервые целовался, здесь я лазил на крышу. Отсюда я уезжал учиться в Пермь и отсюда же в армию.

И похуй.

Вообще никаких эмоций я не испытываю к этому месту.

Мне насрать и на этот двор, и на дом, и на школу со всеми её учителями, кроме некоторых. И на бассейн. Мне решительно плевать на каждый квадратный сантиметр этого района и каждый кубический сантиметр его воздуха.

Так почему же я кричу, что это мой дом? Тем более в шесть утра. Почему я просто не зайду в подъезд, не тревожа мирный сон соседей?

Мама.

Я хочу, чтобы моя мама знала, как сильно я рад снова оказаться здесь, где живёт моя семья. Хочу эмоционально передать, насколько меня переполняют чувства, чтобы по интонации она всё поняла. Ну и, конечно, обрадовалась, что я вернулся, живой и невредимый.

Мы с Женей поднимаемся на лифте на четвёртый этаж, и, конечно же, мама не спит. Папа дрыхнет, а мама нет. Более того, стол ломится от еды и алкоголя. Потому что мама знает, как давно я нормально не ел, как заебался в армии. Она, может, ещё не ложилась со вчерашнего дня, зная, что я приеду. Она готовила, убирала, накрывала на стол.

Моя единственная любимая женщина.

Та самая, которая всегда будет рядом, которая будет любить меня таким, какой я есть, гордиться каждым моим позитивным поступком и оправдывать каждый негативный. Женщина, чьё сердце бьётся в унисон с моим, чья ДНК молекула в молекулу совпадает с моей. Которая девять месяцев носила меня в себе, испытывая дискомфорт, чей организм питал меня, жертвуя собственным благополучием. Моя мама, которая мыла мою задницу, когда я обсирался, просыпалась, когда я плакал ночью, пела колыбельные, успокаивала, когда я боялся ведьмы под кроватью, лечила мои ссадины, когда я учился кататься на велосипеде. Которая выслушивала чудовищный бред от моих ёбнутых учителей и всё равно оставалась на моей стороне, даже если я был не прав. Она единственная радовалась моим скромным школьным наградам по борьбе, слала переводы в Пермь и посылки в армию. Она единственная писала мне каждую неделю, пока я служил. Длинные письма, наполненные нежностью, поддержкой, верой в меня. Она та самая, которая прямо сейчас не спит и ещё не ложилась спать, потому что сегодня я вернулся из армии.

Моя мама, единственная любимая мною женщина и единственная, способная любить меня так, как никто в мире.

Именно поэтому я и кричал во дворе, вкладывая в слово «дом» мою любовь к маме, зная, что она не спит, а очень ждёт меня.

Я стою в дверях, мама изо всех сил сжимает меня в объятиях, как будто я совсем маленький, как будто ребёнок. Из её глаз струями льются слёзы. И я плачу. Она целует моё лицо, мои руки. Часто, много, поспешно. Такое счастье, что голова кружится, а сердце стучит, как бешеный мотор. И такое ощущение, что вот-вот произойдёт что-то потрясающее, а оно и так прямо сейчас происходит.

Папа проснулся, сестрёнка. И вот мы уже вчетвером стоим, обнимаемся.

Бедный Женя стоит один необнятый и не знает, что ему сказать.

– Это Женя, – говорю я.

– Здравствуйте, Евгений, проходите, пожалуйста, садитесь за стол, – предлагает мама.

Женя отнекивается, а мама настойчиво заводит его в квартиру.

Вскоре, немного посидев, Женя, как приличный человек, уходит. И мы все вместе делимся друг с другом своими эмоциями, рассказываем истории и восполняем пробелы участия в жизни друг друга.

Глава 3. Друзья

Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Потолок белый.

В комнате приятно прохладно от открытой форточки.

Я проснулся минут пять назад, на мне нет одежды, я лежу под одеялом и смотрю в потолок.

Мне не нужно на работу, на учёбу, я никому ничего не должен. На что я потрачу этот день, то и будет. Меня радует мысль, что я могу разбазарить сегодняшний день на удовольствия. На что-то, что не принесёт мне ничего, кроме сиюминутного кайфа. Меня совершенно не волнует необходимость создавать вклад в будущее.

Когда ты взрослый и ответственный, ты испытываешь чувство вины, когда не тратишь какой-то отрезок своей жизни на что-то, касающееся будущего. Обычно это работа, как вклад в своё благосостояние. Или учёба, как вклад в своё развитие в профессии. Да, термин «умственное развитие» я сознательно не использую. Потому что развитие ума – это развитие способности мыслить, анализировать обстоятельства и принимать наиболее разумное решение. А учёба – это когда ты, как ёбаный раб, учишься выполнять работу, которая тебе нахуй не нужна. Например, бортировать шины. Или рангом повыше – ловить пики ростов и падений нефтяных фьючерсов. Или ещё рангом повыше – диагностировать болезни. На земле не найдётся никого, кто, положа руку на сердце, сказал бы: «То, что я вырезаю аппендициты, делает меня счастливее». И всё же, чтобы выжить, всем нам требуется сегодня сосать хуй, чтобы в будущем заменить хуй леденцом. Или пряником. Всем приходится сегодня жертвовать своим удовольствием, пиздуя на работу, чтобы потом…

В реальности – чтобы потом так же сосать хуй. Идея того, что станет лучше, мифична. Всё будет точно так же. Та же работа, те же лишения, то же отсутствие удовольствий и полноценной личной жизни. Т. к. личная жизнь с 20:00 до 22:00 с понедельника по пятницу и по четыре часа в выходные – это не личная жизнь.

Почему в выходные по четыре часа? Ведь не надо идти на работу? Но ведь никто не отменял выполнения социальных функций. Это тоже работа. И учёба. Учение быть рабом. Ёбаным куском тлеющей биомассы, которая не испытывает ничего, но, возбуждённая мифической надеждой на лучшее, медленно тянет лямку.