Закусочная «Феникс»

– Вы добросовестный арендатор – раз! Вы готовите потрясающие бургеры – два! Вы фанат The Cure – о, за это сразу десять! Казалось бы, можно и простить небольшую нехватку средств или хотя бы отсрочить её!

Непонимающая улыбка начала расползаться по моему лицу, и Павел, заметив это, не преминул возможностью ударить меня обухом по голове, превратив её в гримасу боли:

– Но эти факторы – суть эмоции, которые в нашем деле не нужны. Голые же факты говорят следующее: Вы должны конкретную сумму нашей компании. Отсрочка её возмещения была дана Вам до пятницы, то есть, до вчерашнего дня. В качестве компенсации за моральный ущерб, вызванный этим ожиданием, я отстрачиваю решение ещё на день – до понедельника. Банки не работают, внешние ресурсы, по Вашим же словам, исчерпаны – из этого я делаю вывод, что до понедельника недостаток не будет компенсирован.

Передо мной будто сидел Пан – но только если того выдавали чёрные усы, щёткой цеплявшиеся за самые мелкие огрехи, то в Павле не было ничего, что могло бы подсказать его жертве, насколько умён и хитёр её оппонент. Толстое, бесформенное тело, вялый взгляд, ленивая манера говорить… Однако когда дело касалось бизнеса, он стал похож на гончую, взявшую след! То, как он анализировал мою ситуацию и как открывал и сразу же заваливал лазейки, могло бы меня восхитить, если бы речь шла не о «Фениксе».

Я дернулся, при этом оставаясь на месте – видимо, в тот момент часть моего сознания одернула другую его часть, готовую ринуться куда угодно, сделать что угодно, чтобы склонить чашу весов в нашу сторону. Первая же часть оставалась хладнокровно спокойной, словно понимая, что безумные поступки ни к чему – они не помогут.

С нею солидарен был и Павел: он жестом руки отрезал любое моё стремление смухлевать: взятки, уговоры, обещания – все они были бесполезны.

– Я дам Вам знать о своём решении в понедельник, – уперев руки в стол, он медленно поднялся, и, приподняв панамку на прощание, переваливаясь пошёл, к выходу, бросив через плечо:

– Будьте готовы бороться!

«Даже манера уходить, оставив последнее слово за собой, такая же!» – пронеслось у меня в голове, и мне стало настолько обидно за это своё молчание, так захотелось испортить этот триумф, который, конечно, никаким триумфом не был, а являлся лишь обычной деловой процедурой; что я решил нанести удар по незащищённому, казалось, месту Павла, забыв про то, как тяжело ему может быть из-за исчезновения дяди и внезапно свалившейся на голову ответственности.

– А за что вы готовы бороться? – почти крикнул я ему вслед. На десять секунд стало тихо, а затем, неуклюже покачиваясь под новую песню, ко мне подсел Павел.

– Вы умеете задавать правильные вопросы – это тоже можно отнести к положительным факторам, – он улыбнулся, обнажив жёлтые, неровные зубы, – Пока я формулирую ответ, можете налить воды?

Утолив жажду, Павел начал говорить:

– Как я уже упоминал, я ощущаю в себе отсутствие чувств. Не только любви – всё гораздо хуже. Мне ничего не нужно, я ничего не хочу, так как могу позволить себе всё, что угодно: не нужен успех, женщины. Я ни к чему не стремлюсь. Отнимите у меня всё, что я имею – и я не захочу это вернуть, даже не попытаюсь. Не потому, что не могу, не обладаю навыками, не из-за безвольности или страха провалиться: я просто не хочу ничего. Меня воспитали в любви и благосостоянии, меня привлекали ко многим вещам и во многих я добивался результата, но ничего из моих занятий меня никогда по-настоящему не интересовало. Я потребитель, даже хуже: я осознающий своё положение потребитель. Я читаю книги, смотрю фильмы, хожу в театр, ем в ресторанах: но я делаю это не для чего-то большего, а ради самого факта потребления. Все мои эмоции, вся моя жизнь – это равнодушное созерцание, действие ради действия. И я понимаю это, причём мнения на этот счёт также не имею – это не хорошо и не плохо: для меня. Мне незачем бороться, чтобы потреблять и не за что бороться тогда, когда я не смогу этого делать. Но вот Вы не можете не бороться, потому что у Вас в душе дефект другого рода – Вы любите. Любите жизнь, семью, своих посетителей, любите это место. А тот, кто любит, не может не бороться.

Я замолчал, обдумывая его слова и в очередной раз поражаясь его обо мне осведомлённости. Погружённый в эти мысли, не заметил, как Павел, расплатившись за воду, в очередной раз поплыл к выходу – я бы даже не вспомнил о нём, не обрати он на себя моё внимание:

– Ах да! – я поднял взгляд. Племенник стоял в дверях, пощелкивая пухлыми пальцами, словно вспомнив забытую вещь – прошу Вас, в воскресенье не отрывайте закусочную. Поскольку её будущее под вопросом, было бы неправильно лишать людей её тепла столь внезапно. Они – и Вы – заслужили передышку, заслужили время на прощание.

Я покорно кивнул. Павел был прав – снова.

Воскресенье

.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Я не стал ослушиваться воли Павла, закрыв «Феникс» для посетителей в последний день этой сумасшедшей недели, однако не прийти сам я просто не мог – моему детищу требовалась моя поддержка в этот трудный для него час, и я не мог предать его, отсиживаясь дома.

Однако пришёл я вовсе не на поминки – у нас с «Фениксом» оставался лишь один день до решающей схватки, и я хотел, чтобы он принял бой во всеоружии, и встретил смерть, если придётся, таким, каким он жил – в ярком, обжигающем пламени.

Я начисто протёр плитку, до блеска начистил зеркальные поверхности с обеих сторон, обработал специальным лаком барную стойку, а в сам бар выставил весь свой алкогольный арсенал; поправил вывеску. Во всём этом мне помогали уборщицы, а Андрей Иванович в это самое время руководил сантехниками – туалет был наконец починен, и я снова повесил на двери таблички с согласными буквами.

Мы закончили лишь под вечер: из-за грозовых облаков казалось, что он наступил раньше, чем обычно. Не желая, чтобы персонал мок под дождём, я заблаговременно отпустил всех их, сердечно поблагодарив не только за сегодняшний труд, но и за все годы, проведённые вместе – кто знает, быть может, мы уже не встретимся вновь под крылом «Феникса». Сам же я планировал остаться до конца – то есть, до утра понедельника; я даже захватил надувной матрас и кинул его до поры на кухне.

Было около десяти, когда я, налив себе полстакана лучшего в моей коллекции виски и выключив все лампы, кроме той, что стояла под стойкой, распаковал диск, который мне вместе с деньгами прислал приятель из Франции.

Он был заядлым фанатом инди-рока, и этот его презент не являлся исключением – малоизвестные у нас, но горячо любимые им Syd Matters со своей лучшей, по его словам, нацарапанным на вложенной в коробку записке, пластинкой: «Someday We Will Foresee Obstacles».

Я неспешна вставил диск в компьютер, запустил музыку и, выйдя из-за стойки, закрыл входную дверь на ключ. По-настоящему волна меланхолии, которую несли приятный вокал и негромкие, но пронзительные гитарные переборы, меня захлестнула только на второй песне – «Obstacles».

«Somedaywewillforeseeobstaclesthroughtheblizzard, throughtheblizzard…» – нежно тянул вокалист, и я, гипнотизируя стакан с виски, который в полумраке практически сливался со стойкой, подпевал ему, позволяя каждому слову, каждой ноте проникнуть в мою душу и разбиться об неё на тысячи осколков и отголосков. Однажды мы увидим препятствия сквозь бурю – и пускай правильнее будет сказать «сквозь метель»: то, что творилось на улице, пробудило во мне желание тоже суметь предвидеть моменты падений – и видны они будут именно сквозь бурю… Когда-нибудь…

Вдали раздался тихий, едва различимый раскат грома. Началось.

Дождь не просто шёл или свирепствовал. Дождь был всем. Альфа и Омега, Начало и Конец – казалось, безоблачное небо навсегда исчезло, и остались лишь серые облака, которые извергали из себя даже не воду, а именно серость – и постепенно летний город, ещё вчера столь радостно шелестевший кронами деревьев сочного, зелёного цвета, сам становился серым, а звуки в нем были заменены на звуки дождя. Дождь не начинался и не собирался заканчиваться – он был пост-фактум, был всегда и продлится вечность.

Не было ничего, кроме него. Ни урагана, ни грозы, ни града – лишь иногда налетали холодные, злые порывы ветра, но и они казались ничем по сравнению с беспощадным дождем, который даже не был ливнем – монотонные, серые капли не нуждались в особой силе, чтобы похоронить этот город.

Мой транс прервал стук в стеклянную дверь – не знаю, сколько времени прошло, я понял лишь то, что музыка давно прекратила играть, а остатки виски исчезли. Быстро выпив стакан холодной воды, я подошёл к двери и увидел на пороге фигуру человека, разглядеть которого поближе мешала стена дождя.

С одной стороны мне было жаль бедолагу, который застал такую непогоду в ночном городе – будь это другой день, другое воскресенье, я бы без разговоров впустил бы его, однако сегодня я просто не мог этого сделать – сегодня здесь были только я и «Феникс».

Нарочито медля, я открыл дверь и, высунув голову наружу, бросил ему в лицо:

– Закрыто.

– Здесь очень сильный дождь, – голос незнакомца прозвучал спокойно и не содержал в себе ни единого намёка на просьбу.

– Извините, закусочная закрыта.

– Но ведь Вы же здесь.

– Я – хозяин этого места, – я решил не посвящать его в детали моего положения, тем более, что видел его в первый раз.

– Вот как… Но разве не должен хороший хозяин держать дверь открытой, пока не уйдёт последний посетитель?

Ветер подул в нашу сторону, и капли дождя обдали моё лицо. Фыркнув, я раздражённо рявкнул, намереваясь закрыть дверь:

– Последний посетитель ушёл давным-давно! Мы закрыты!

Но даже увидев перед собой захлопнувшуюся дверь, пришелец не стал уходить – он даже не пошевелился, не развернулся, а так и остался стоять на пороге, устремив свой равнодушный взгляд прямо напротив себя: казалось, что он смотрит не на своё отражение, а на меня, каким-то образом обойдя зеркальное стекло.

Я тяжело вздохнул и открыл дверь, мысленно попросив прощения у «Феникса» за то, что прерываю наш с ним вечер. Однако едва я повернул ключ, спасая нас с ним от непогоды, в голове у меня промелькнула удивительно логичная мысль: прощения стоит просить за то, что я не впустил его сразу, забыв о том, что двери «Феникса» всегда открыты для его гостей.

Эгоизм, ничего не поделаешь… Я не хотел делить «Феникс» с кем-то ещё, раз уж этот вечер может стать последним для нас, однако, как правильно сказал Дмитрий, лучше умереть собой, чем продолжать жить кем-то другим – и вот «Феникс» остаётся собой до конца.

Я не боялся Павла – стрелки часов пересекли границу полуночи, так что формально я выполнил его требование, а всё остальное, в том числе и мой нежданный гость, – просто дополнительный фактор.

Войдя, незнакомец осмотрелся, скользя безжизненным взглядом по серой закусочной – пеплу «Феникса». У меня не было ни желания, ни причины предложить ему сесть за столик – Андрея Ивановича всё равно нет, а я слишком нагрузился виски, чтобы готовить; да и наливать выпить этому странному, непонятного возраста человеку с огромными, занимавшими практически всё широкое лицо, глазами, на которые сверху нависали угольно-чёрные брови, я не собирался. Он, словно чувствуя моё отношение к себе, не стал проходить глубоко внутрь, остановившись на входе.

Мой гость был довольно высокого роста, который на несколько сантиметров укорачивали сутулые, но при этом широкие плечи. Однозначно судить о телосложении не давал плащ, делавший его фигуру бесформенной, скрывая и ноги, и тело. Сквозь промокшую ткань были видны лишь огромные кисти рук. Его квадратное лицо было сверху посыпано выгоревшей на солнце соломой волос и оканчивалось незнакомой со щетиной скалой подбородка. Особенно меня привлекали уши: они были длинными и лопоухими, при этом мочку совсем не было видно, в то время как раковина распахнулась раза в три шире обычного – это бесполезное обстоятельство я заметил даже из-за стойки, куда встал после того, как впустил его. О возрасте его судить было тяжело из-за полумрака, царившего в чреве «Феникса», однако я наугад дал ему не больше тридцати.

Я не стал включать музыку, ожидая, что пришелец заговорит, однако он продолжил смотреть в окно – только уже изнутри. Стало ужасно тихо, лишь дождь, еле слышно барабанивший в стекло, как-то разряжал это тяжёлое молчание. Мне вдруг стало неловко за свою насупленность, и я, окликнув его, жестом указал на стул у стойки.

Однако молодой человек отказался, качнув головой:

– Я ненадолго. Пусть только дождь немного стихнет.