Закусочная «Феникс»

– А всё. Не можем же мы, блин, жить просто так, нам нужен список дел, выполнив которые мы получим награду. Нам страшно даже подумать, что это всё может быть ни к чему не привязано, что это всё может быть просто так. Вот нам и надо врать: самим себе, окружающим – чтобы не бояться того, что всё это, блин, возможно, ни к чему не приведёт.

– Так значит, горькая правда всё же лучше?

– А хрен его знает, блин! Тут ведь как – непонятно, что есть ложь или правда. Если говорить в общем, то по мне – не лучше, ни фига не лучше. От этой вонючей горькой правды одни проблемы, все ненавидят правду и стараются избежать её. Знаешь, почему я выключаю телевизор, если моя любимая команда проигрывает, а до конца матча осталось 5 минут? Да потому что я хочу потешить себя сладкой ложью о чудесном спасении, как тешат себя ложью о счастье и прочей ерунде друге люди. Горькая правда – это ещё одно притворство, потому что показательно принимая её, мы колемся ложью в туалетах, чтобы дожить до конца дня.

Тут Лёха торопливо вскочил:

– К слову, о туалетах…

– Вход один. Только давайте без внутривенных инъекций, пожалуйста.

– Ты чего, блин, – ответил он, торопливо проходя мимо стойки, – я уже старый для таких вещей – видишь, даже начал брюзжать и принимать правду.

Через некоторое время Лёха, облегчённо вздыхая, вновь уселся передо мной:

– К слову, о старости, блин. Ты не задумываешься об этом?

– О чём именно? Как буду жить, когда стану старым?

– Типа того, ну, – не дав мне ответить, он продолжил, – Просто, блин, я вот всё думаю о том, как меня угораздило дожить до седины?

– Её совсем не видно, – я снова посмотрел на томагавк, но Лёха был слишком серьёзен, чтобы поддаться на эту удочку:

– Да нет же, ну! Я к тому, что это ведь не по-панковски, блин. Панк старым не бывает, он поглощён водоворотом жизни, который его рано или поздно топит, а я слишком хорошо, блин, плаваю. Но только те, кто тонут, не боятся – у них нет на это времени, а я боюсь.

Такое признание меня поразило:

– Чего? Почему?

– Старость – это больше не мудрость, доброта и забота, – обхватив подбородок, принялся разъяснять Лёха. – Сегодня старость – это нестоящий член (тут он характерным жестом вцепился в обтянутый в кожаные штаны пах), выпадающие зубы, севшее зрение, глухота. То есть, это было и раньше, всегда было, только вот раньше мы не видели старших людей такими, да и сами они не обращали на это внимание.

Но самое страшное – это ненависть. Старики ненавидят окружающих оборонительной, трусливой ненавистью, им стыдно за свою отсталость, которая костью в горле встаёт у общества, стоит им выйти из своей комнаты; они ненавидят как собаки, которые лишились хозяина и которых улица била каждый день. Общество же ненавидит стариков за надменность, за безумное требование уважения к их седине, за упрямую идею подчинения мира их стариковской воле.

– Положа руку на сердце, – левой рукой я продублировал сказанное, а правую положил на плечо Лёхе, – Вы очень современный старик и никогда не станете трусливым и озлобленным. Я верю в это.

– Понятное, блин, дело, я скорее сдохну! – смеясь, Лёха стряхнул мою руку со своего плеча, но при этом в глазах его читалась благодарность. – Но всё же я чувствую, что время моё прошло. Я чувствую себя одиноким в толпе людей, не принимающих моих взглядов. Они объединяются в группы по интересам, но нет такой, в какую попал бы я. Слишком много на себя взял, слышишь, слишком многое нравится. Это всё от жадности, я думаю – хватал, хватал, пока мог унести. Это даже не от ума горе – нет, блин, откуда тут, – он постучал по лысой части головы, – ум: это жадность. Раньше люди не считали зазорным впитывать в себя всю информацию, а сейчас таким не выжить. Сейчас ты должен быть, – он поднял вверх две кривых «козы» и писклявым голосом продекларировал, – «рациональным и эффективным».

Он вдруг резко вскочил и показал пальцем на высокого парня по ту сторону стекла. Он был отдет в красный пуловер и нёс под мышкой стопку листов. И не жарко же ему в таком наряде!

– Вон, пошёл, – Лёха сердито проводил его глазами, – типичный, блин, представитель! Жизнь теперь принадлежит им – молодым, красивым. Только живут они по-другому, не так, как мы – мы наслаждались игрой, получая удовольствие от процесса, а этим нужно выиграть. А знаешь, блин, что нужно, чтобы выиграть? – Я покачал головой.

Лёха сел и закурил:

– Нужно играть без правил. Я, блин, не понимаю, когда мы успели понять, что проще жить вот так, но убивать, грабить и распиливать народ прекращать не спешит. Где они всего этого нахватались, блин – ведь не в школе же учат наживаться на слабых, воровать и давать взятки!

– Не обобщайте, – я пригрозил Лёхе пальцем, – истина ведь посередине.

Лёха примирительно поднял вверх ладони:

– Блин, признаю, перегнул. И всё же интересно, – усмехнувшись, он затушил бычок, – как живёт тот модник.

– Вряд ли греха на нём больше, чем у нас с Вами.

Лёха лишь хмыкнул в ответ:

– Берёт от жизни всё, не сомневайся. Как и я в своё время – да что там, блин, я и сейчас всё беру. Только мне не приходится притворяться тем, кем я не являюсь, чтобы получать удовольствие от жизни.

– Так может, он тоже не притворяется – может, всё дело в том, что Вы и он разные и по-разному доходите до того, что ищете?

Панк недоверчиво усмехнулся и пропустил вопрос мимо ушей.

– Ладно, – сказал он, спустя некоторое время, – пойду, кореш скоро закончит дела в конторе: поедем с ветерком! Ближайшие пару дней не жди, буду умирать с похмелья – благо, сегодня пятница и времени ещё куча!

Лёха попал в точку – время ещё есть. Пан в командировке – она ведь может и затянуться, а я пока собираю деньги – и давлю на все возможные точки, чтобы заставить его передумать. Время ещё есть.

– Жду Вас на следующей неделе, – я пожал ему руку на прощание и засмеялся, – и снимите уже косуху!

– Ничего-ничего, – обливаясь потом, старый панк ухмыльнулся, – скоро будет дождь.

Выходя, он едва не снёс появившегося на пороге Дмитрия – вот это неожиданный визит! Недовольно бормоча что-то о грубиянах в обносках, клерк подошёл к стойке: выглядел он спокойно и даже умиротворённо.

– Можете меня поблагодарить, – улыбнулся он, жестом отказываясь от предложенного мною коньяка, – я обеспечил Вам ещё одного клиента.

– Мой брат, ну же, – мой вопросительный взгляд вызвал у него искреннее удивление, словно я в очередной раз не понимал очевидной вещи, – мы хорошенько побеседовали сегодня ночью и решили, что этот город не настолько велик, чтобы не давать нам видеться по столько лет! Надеюсь, в субботу к Вам заглянем…

Я был искренне рад за Дмитрия – без сомнений, ему был необходим близкий человек, который поддержал бы его в моменты падения духа: в честь этого я был готов простить ему новую манеру говорить неясными фразами.

– Что там Ваш арендодатель? – его тон переменился, став осторожным, а голос притих: он даже не назвал Пана по имени, словно опасаясь, что тот его услышит.

– Я практически собрал необходимую сумму, думаю, благодаря Вашей за меня просьбе мне удастся отстоять «Феникс», – видя положительные перемены в душе у Дмитрия, я окончательно решил не рассказывать ему о вчерашнем звонке, дабы не вывести его из столь тяжело обретённого равновесия.

– Очень радостно это слышать, – улыбнулся Дмитрий, прикрыв глаза.

– Вам спасибо!

– О чём Вы! Пустяки, – осмелев, он отмахнулся, пересиливая свой страх к Пану. – А, кстати, забыл сказать!

Дмитрий наклонился над стойкой, заставив и меня сделать то же самое, и прошептал:

– Я одумался. У меня есть брат, есть мама, есть «Феникс»… Я не буду убивать себя. Сегодня ночью я завернул этот несчастный пистолет в пакет и отнёс на помойку – не сомневайтесь, я спрятал его достаточно надёжно, чтобы никто его не нашёл.

– Вы хотя бы разрядили его? – армия, помимо всего прочего, научила меня ненавидеть оружие и быть бдительным по отношению к нему, поэтому мысль о том, что пистолет может попасть не в те руки, заставляла меня искренне содрогнуться.

– Не сомневайтесь, – уверенным тоном повторил Дмитрий, – никто не пострадает от моей глупости. Я просто не хотел, чтобы он попал к кому-либо ещё – это страшная вещь, и она должна исчезнуть. И отпечатки я тоже стёр.

– Хорошо, – успокоившись, я выпрямился над стойкой и пожал Дмитрию руку, – я рад, что у Вас всё налаживается. Не сдавайтесь.

– Теперь – ни за что! – он счастливо улыбнулся, – Я ведь только-только начал понимать, для чего всё это.