Закусочная «Феникс»

– А можно чего-нибудь потяжелее? Мы не в кафешке для девочек, – надеюсь, стайка студенток, оживленно беседующих в дальнем конце зала, не услышала этой реплики.

– Могу включить «Тяжёлый инструментальный», но только на телефоне: публика не поймёт.

– Давай-давай, – радостно воскликнул Лёха, доставая из кожаных штанов наушники и распутывая их.

– Я его немного обновил…

– Да так даже… О-о-о-о-о, – он услышал первые аккорды песни, инструментального шедевра от Before The Dawn, и расплылся в счастливой улыбке.

– «4:16 Am», и пусть там есть пара строк в начале, не включить его в этот плейлист я просто не мог, – довольный тем, что Лёха оценил мой выбор, я попытался рассказать панку подробности игравшей в наушниках композиции, но тот был всецело поглощён музыкой и не слышал моих слов.

– Всё же, – прокричал он, не слыша собственного голоса за многослойным воем гитар и раскатами барабанов, – есть и в этом веке люди, умеющие рубить, как надо!

Спустя некоторое время я прервал его медитацию:

– Вам не жарко в косухе?

Лёха снял наушники и отмахнулся:

– Да ты чего? Скоро уже польёт – видишь, тучи какие? – честно говоря, особых признаков дождя я не видел: длинные, редкие, но при этом густые облака растекались по голубому небу, не заслоняя, а скорее украшая его. Но я верил Лёхиному чутью – старый панк умел чувствовать приближение бури.

– Не боитесь, что краску смоет? – я движением глаз указал ему на томагавк, на что Лёха сердито фыркнул:

– К тому времени, когда начнётся ливень, я планирую лежать, развалившись на шикарном диване, будучи пьяным в стельку, и орать под лучшие песни из тех, что когда-либо были исполнены!

Достав тряпку для протирки стойки, я поинтересовался:

– Какой-то праздник?

– Ну! Корешу полтинник стукнул, и пусть в таком возрасте на рейв сгонять не получится, вспомнить панковское прошлое нам не помешает ни дождь, ни жир, который мы наели, став серьёзными бизнесменами. Всё чинно: никаких костюмов, никаких левых людей – только шикарная дача, только шашлык, только море алкоголя и гигабайты музыки.

– Даже девушек звать не будете? – я улыбнулся, зная, что для Лёхи женский пол является больной темой.

– Слышь, – он раздражённо щёлкнул пальцами, – какие девушки, ну?! Нам не по тридцать лет, мы хотим культурно и весело отметить праздник в своём кругу, а не разбавлять торжество слюнями и сомнительными бабами. У кореша жена, блин, дети – ты чего?! Какие девушки, н-ну?!

– Да я понял, что Вы, – похлопав его по плечу, я добавил «Мёрфис» в бокал, жалея, что вообще поднял эту тему – Лёха разошёлся не на шутку. «Мёрфис» пришёлся кстати – как дыхание осени охлаждает последние августовские деньки, так и стаут остудил Лёхин пыл, поэтому я позволил себе ещё немного подразнить старого панка:

– Когда Вас-то женим уже?

Тот на провокацию не поддался – задумчиво смотря в окно, он покачал головой, приговаривая:

– Не, блин, ну ты чего? Куда мне на старости лет-то, ну?

– Да знаете – седина в голову…

– Э, нет, блин, в мои рёбра кто только не прыгал и не бил, но думать-то головой надо! Не хочу я женщину, понимаешь?

– А наследника как же?

– Да куда мне наследник? Я хоть и деловой человек, но всё же панк – не хочу, чтобы какие-то «наследники» жирели на деле моей жизни! Пусть его наследует весь мир – вот в чём идея, блин! Я ведь не баба – это им позарез нужен спиногрызик, чтобы жизнь не была прожита зря. Они странные, бабы. И слишком себя любят: вот и рожают. А я не хочу иметь детей именно потому, что жизнь – смертельная схватка, в которой нужно убивать, чтобы остаться в живых. Я не хочу обрекать их на это, не хочу в угоду своему эгоизму плодить тех, кто прикроет мне спину в этой схватке, кто потом будет жалеть меня, плакать над моим телом. А бабам это чуждо.

Я несколько ошалел от такой откровенности панка, поэтому осторожно перевёл разговор в прежнее русло:

– Ну ладно, детей не трогаем – а просто, по любви жениться?

– Вот с этим ты вообще мимо, – Лёха нахмурился и покачал головой, прихлебнув «Мёрфис», – любовь не моя тема, не. Я, блин, видел много брутальных мужиков, безэмоциональных, циничных ублюдков, не закусывающих после третьей, которых любовь сделала мягкими, тёплыми, скулящими щеночками! – и он, высунув язык и сложив руки характерным образом, изобразил щенка с томагавком. – У меня была бурная молодость, но, к счастью, этой ошибки я не допускал никогда.

– Целомудренный панк? – я усмехнулся, – Это что-то новое.

– Да причём тут целомудрие, блин, – он стукнул по стойке кулаком, в тот же момент испуганно вжав голову в плечи и в извиняющемся жесте подняв вверх руки, – ой, блин, прошу прощения. Мне больше не наливать.

Я одобрительно кивнул и, вытерев стойку, убрал бокал подальше.

– Так вот, блин, я о чём? Целомудрие это другое – рейвы там, квартирники, ну, понимаешь, там не до любви, там не руководствуются такими понятиями. Там всё просто – а любовь всё усложняет, усложняет, блин, отношения между людьми, ну, понимаешь? Проблема любви в том, что человек не может, влюбляясь, спроецировать своё чувство на какой-либо значимый временной промежуток. Эмоции исчезнут или изменятся, и любовь, которая была результатом их совместного всплеска, исчезнет. Мы, блин, сильно ошибаемся, принимая за бесстрастную, не зависящую от мелочей человеческого восприятия любовь тот огонь, который горит в нас, когда мы целуем того, кто будет с нами, как мы считаем, всегда. Но что человек знает о вечности? Как может наш разум осознать бесконечность Вселенной или отсутствие времени? Мы влюблены в момент времени – а для такого чувства вечность: это всё, что больше, скажем, 50 лет. Любовь всегда ассоциировалась с чем-то таинственным, непонятно прекрасным и возвышенным, как будто, блин, и не человеческим вовсе, в то время как её суть умещается в одной строчке химической, блин, формулы. Однако если убрать из неё страсть, убрать похоть и ревность, то вместо химии мы получим любовь абсолютную и вечную, а потому недоступную для понимания.

Мне вспомнился Сергей – и даже на секунду подумалось, что они основали тайное общество постигающих Вселенную. «Скоро», – думал я, – «они будут устраивать заседания в «Фениксе», а пока что просто заходят по одному, подготавливая меня». И сразу же посмеялся над бредовостью этой мысли – как они вообще могут быть связаны между собой?

– Не знал, что Вы думаете о таком, – я удивлённо покачал головой, невольно восхищаясь силой идеи Лёхи, но тот только отмахнулся.

– Фигня, блин, это ведь так, слова – я красиво говорить научился, когда после тюрьмы читать стал запоем. Наш мир, понимаешь, он же любит это: красивый костюм, красивая речь, духи, улыбки. А под этим слоем сливок и крема лежит самое что ни на есть настоящее дерьмо, и вот о нём как бы не принято говорить. Это всё ненастоящее: красота модниц уйдёт через 20-30 лет, костюм порвётся, духи смоются, слова забудутся – и вот тогда останется то, чем ты на самом деле являешься. Я вот не боюсь быть таким, какой я есть без костюма и изысканных фраз – панки не притворяются, блин.

Я поднял вверх кулак, выражая солидарность с позицией Лёхи, и, не зная, что сказать, ляпнул:

– Респект.

Он засмеялся:

– Завязывай, блин. В желании смотреть на мир трезво нет ничего особенного. Знаешь, блин, это что-то типа агностицизма – слышал, да? Только я агностик не только в религиозном смысле: я агностик во всём! Я не знаю, есть ли Бог или нет, я не знаю, великая ли Россия страна или нет, я не знаю, хорошие люди меня окружают или же их шкафы полны скелетов: истина всегда посередине, и к ней нам не дают подобраться те, кому выгодней, чтобы мир виделся двухсторонним.

В моей голове вновь промелькнула параллель с Сергеем – мало ли? Но нет, Лёха точно не может отказаться от земного в пользу космического: он слишком любит жизнь и свиные рёбрышки, которые он, собственно, и заказал, закончив говорить.

После еды на Лёху нахлынула меланхолия и, закурив, он продолжил рассуждать:

– Сейчас, блин, даже нельзя точно сказать, что плохо, а что нет. Пример: плохо ли показывать сиськи в прямом эфире, ну? Если плохо, то почему? Где я их не видел, ну?! Ах, дети увидят, блин. А что, дети всю жизнь проживут, любя свою жену платонической любовью, и детей из детдома возьмут? Ах, это на психику может повлиять. Как по мне, человека любая вещь психом может сделать, и тут точно не скажешь, были ли это сиськи, увиденные по телеку; пьяный отец, избивающий мать или смерть любимого попугайчика – люди несовершенны, причём во многих вещах, но одна из главных – психика. Свобода мыслить, свобода осознавать то, что мы видим, делает нас уязвимыми. Блин, люди, по факту – это те же роботы, развитие которых можно направить в нужное русло, если правильно подойти к воспитанию. Оттуда всё и происходит, следовательно, если мы хотим получить идеального человека, нужно просто правильно «сломать» его психологически. Конечно, до машины нам далеко, но ведь на то мы, блин, и люди, чтобы у нас в голове вечно возникали противоречивые мыслишки. Вот она – уязвимость! Нас может свести с ума мелочь, увиденная не в то время – увидь тот или иной человек эти самые сиськи в другое время, может, и не стал бы, условно говоря, сексуальным маньяком – а почему так, ну?

Мы не знаем, потому что сама по себе уязвимость – не болезнь. Она порождает болезни, но её источник не лечится – это сознание, душа; я не знаю, что это, но я знаю, что оно есть и оно подвергает опасности даже не самого человека – а общество других, избежавших болезни. Оно, общество, есть потенциальная, блин, жертва, ибо система может жить без одного своего винтика, если только этот винтик не попробует её уничтожить. И тут уж нужно выбрать: либо люди должны стать бездушными винтиками, либо нужно научиться предотвращать их помешательства. А как? Сиськи, что ли? Запретить? А если начнут сходить с ума, если не будут их видеть?

Затянувшись, Лёха покачал головой:

– Идиотская эта логика…

Мысль Лёхи показалось мне несколько противоречивой:

– Да как же винтик может уничтожить систему?

– Так ведь просто никто не пытался пойти до конца, блин. Все слишком заняты строительством воздушных замков и внутривенными инъекциями лжи о том, что всё под контролем, чтобы попробовать.

– А что должно быть под контролем?