Царь Медоедов

Может, главное здесь было – перенести ответственность. Через какое-то время всё подтвердилось. Самое обидное, что парень, с которым она решила встречаться втихаря, был фуфел с третьего курса. Никакой. Почему она решила его выбрать, потому что удобный? Слова поперёк не скажет? Без «сильного плеча», ей всегда будет чего-то не хватать. Не будет наполненности и гармонии, так она займет место главы семьи. Взвалив на себя мужские функции в управлении семьей, женщина становится несчастной. Она либо ищет мужественность и поддержку на стороне, либо не осознано выплёскивает своё негодование и неполноценность на безвольного мужа. Девушки, не осознавшие своё место в семейной иерархии, по сути, не повзрослели. Дефектные, не пригодные для серьезных отношений и воспитания детей. Как ты смотришь на то, чтобы лет через пять, я стал твоим бывшим мужем?

В начале ноября мы с митрополитом поехали служить в Шексну. Уже год как там построили новый собор, на деньги местного директора шоколадной фабрики. На службе должны были венчать выпускника. Служба прошла как обычно, и мы поехали в кафе на территории фабрики, где организовали застолье. Так как митрополит, ушёл с сильными мира сего, куда-то в кабинеты, начали без него. Настоятель местного храма, дьяконы, иподьяконы, хор и молодожёны. На столы выставили алкоголь, и я по тихой грусти пил в одного. Рядом с настоятелем сидеть было опасно он постоянно наливал всем водку, и сыпал тостами, так что я рассудительно сел подальше. Сидели часа три, пока не дали распоряжение ехать собирать облачения и богослужебную утварь в машины. Молодой русый Василий напился первый раз в жизни и вместо того, чтобы собирать вещи всех отвлекал. Уже в машине к нам подошел старший иподьякон и сказал, что делает замечание мне и Василию, без конца ко мне пристававшему и смеявшемуся во время сборов. Меня эти замечания окончательно достали. Все эти немыслимые требования, то, что он постоянно задерживал нас до вечера, чтобы убираться в ризнице… Вот что делает крупица власти, с закомплексованным и утверждающимся за счёт других, нетопырем. Я сказал, что ухожу с иподьяконской службы. Давно хотел это сделать, потому что всякая учёба, с этими бесконечными выездами, прекратилась.

Василия в скором времени начало сзади рвать. Мы останавливались, раз пять. Проезжающий мимо старший иподьякон позвонил Овсянкину (тому самому, с которым теперь встречалась Жанна) и настоятельно советовал всем снять подрясники, чтобы мы не попали в вечерние новости. Василий заблевал свою рубашку, и я отдал ему свою. У него начались «вертолёты» и полная неадекватность, он начал петь и орать. С переднего пассажирского сиденья я пытался достать его, но Макар сзади зачем-то начал меня душить. Я выкрутился, ногой задев лобовое стекло:

– Ты что идиот меня душить во время езды? А если бы я толкнул водителя, и мы слетели в кювет? Ты нормальный вообще или как?

На шестой остановке Василий побежал с дороги по косогору в лес. Там же где-то и упал, его пошёл подымать Макар. Садиться в машину он отказывался. Все эти «танцы с бубном» мне порядком надоели. Я хорошенько его тряханул, надавал по щекам и затолкал на заднее сиденье.

– Эй, не смей так обращаться с моим одногруппником, – с красным носом сказал Макар.

– У себя на приходе будешь говорить, кому и что делать, – его недавно рукоположили в дьякона, и он считал, что уже ухватил Христа за бороду. Всегда стараясь занять более видное, важное место.

Я отпинал по ногам Василия, хохотавшего и высунувшего их наружу, чтобы не закрылась дверь. Сбоку в висок прилетело. Полутораметровый дьякон Макар повис у меня на шее сзади, и мы упали на обочину. Вспомнив тренировки в водолазных войсках, он решил провести удушающий. Я поднял руки вверх и закричал семинаристам в машине:

– Эй! Оттащите его, парни!

Кроме пьяного Василия, там сидел трезвый Овсянкин за рулём, друг Макара и стукач – Морозов.

Дьякон не подумал, что ручки у него короткие, как и шея. Рукой через себя я нахлестал ему по лицу, и укусил за бицепс, которым он пытался меня душить. Он отпустил и пока я откашливался, сел и заперся в машине. Я постучал в окно:

– Ты же хотел подраться, подушить меня, иди-выходи, трус, чего ты там спрятался. Если не выйдешь я разобью окно и вытащу тебя как Стивен Сигал.

Я уже начал наматывать на кулак носовой платок, как машина сорвалась с места и оставила меня одной куртке на голое тело, без денег и телефона на трассе. Попутки не останавливались, и мне пришлось идти пешком.

Разбор полётов на следующий день начался в десять утра. Сначала вызвали Макара с колоритным синяком под глазом, потом иподьяконов отсидевшихся в машине. Меня вызвали последнего, решение было готово ещё вчера. Священнослужителям запрещено драться, если первым ударил дьякон-третьекурсник, и веской причины для этого не было – его должны были отправить в запрет на полгода. И это жирным крестом перечеркнуло бы его дальнейшую карьеру при новом митрополите. Синедрион без проблем нашёл «козла отпущения». Мою версию событий не слушали, перебивали. Ректор утверждал, что я издевался над бедным пьяным Василием и Гандапас был вынужден его защитить. Все дежурные помощники и проректоры ни разу не подняли глаз от стола, давая мне понять, что на мою защиту не встанут. Говорил только ректор и ключарь собора, которого я быстро осадил тем, что «если вам пару раз дадут в голову, будут душить на земле с минуту, а потом вы час будете идти по холоду до города в одной куртке, вы тоже можете что-то напутать».

Ректор посоветовал мне пойти в монастырский собор помолиться, пока они будут совещаться, что я и сделал. Опять я попал в ту же ситуацию. Обычно я не теряя самообладания, уходил с таких совещаний – собирать вещи. Я подумал, пусть отчисляют, с моим уходом под вопросом станет существование второго курса, никто не сможет печь просфоры такого качества на архиерейские службы и в собор. Решил, что не буду писать или звонить митрополиту и рассказывать, как всё было на самом деле, потому что по заповеди должен простить тех, кто нанёс мне обиду и не отвечать злом на зло. Пусть Макар учится, служит, если Бог знает правду, то мне этого вполне достаточно. Если я не смог удержаться от алкоголя и пил в этой компании крыс, то могу исполнить заповедь о врагах, хотя бы сейчас. Через полчаса меня пригласили в ректорскую.

– Мы приняли решение о вашем отчислении.

– Спаси Господи.

– Вы ничего не хотите сказать, кроме «Спаси Господи»? – повисла тягостная тишина. Я подумал только о том, как расстроится бабушка и Якунин, когда узнают.

– Я считаю, что это слишком жесткое взыскание. Драку начал дьякон, меня бросили на трассе. Ни в СМИ, ни в полицию я не попал, а под «синим небом» виноваты все.

– Ты тут так дерзко себя защищал…

– Хотите, чтобы я попросил прощения? Для меня в этом вопрос не стоит… Я остаюсь при своем мнении по поводу всего, что вам рассказал о вчерашнем происшествии, и менять его не собираюсь. Вы не хотите рассматривать всё объективно, это ваше решение. Если я кого-то лично оскорбил (встаю на колени) в ходе обсуждения, то простите.

– Ты должен будешь заплатить за треснутое лобовое стекло.

– Сколько стоит замена стекла? Тридцать-сорок тысяч? Я давно не общаюсь с родителями и ни от кого не получаю финансовую поддержку, так что если оставите меня в монастыре, могу отработать.

Ректор расцвел, увидев меня на коленях. Он считал это полной победой. Но победой это считал и я, сумев смирить свою гордость, перед людьми, которые этого совершенно не заслуживали. Ректор продолжил:

– Мы оставим тебя, найдём какую-нибудь работу, и возможно восстановим.

– Спасибо, всего доброго.

Я встал и вышел. Неделю они не знали, что со мной делать. Я сидел в келье, где уже месяц жил один, играл в ноутбук Андрюхи, который остро переживал моё отчисление. Как и последние двое моих одногруппников со свободным посещением. Мужики как могли меня поддерживали, хотя в восстановление никто особо не верил. Все помнили прошлогоднюю историю, когда второкурсника отчислили за то, что тот, в шутку, пнул сзади по подошве ботинка Василия. Система не терпит неповиновения, а тот студент пошёл на принцип и свою вину не признал.

Меня поселили в клоповнике, в прямом, а не переносном смысле. Сначала игумен монастыря хотел поставить меня на трапезную – поваром, но потом передумал и назначил бригадиром у трудников. В мои обязанности (помимо монастырских работ) входили закупки бытовых товаров для монастыря. Просфоры я теперь пёк бесплатно. На мои звонки старшему иподьякону по поводу зарплаты, тот не отреагировал. Он знал, что я теперь не «рукопожатный» и относиться ко мне можно как к скотине.

Прошла зимняя сессия, восстанавливать меня никто не торопился. Ректор решил дотянуть до конца учебного года и предложить опять поступить на первый курс (в лучшем случае). Утром и вечером меня ставили чтецом на монастырских службах, иногда пономарем. В алтаре новопостриженный (вопреки моим увещеваниям) Тимофей как-то сказал: «Илюша, вы как тот, который всё кричал – «Сын Давидов, Сын Давидов!», а ему говорили – замолчи, заткнись…» И эта шутка, о том что я два месяца смиренно переносил все издевательства начальства с послушаниями и работой, было для них подобно крику.

Доделав рождественский вертеп из снега, в который можно было заходить в полный рост, я заболел. На послушание не ходил, напился с Андрюхой и начал собирать вещи, так как меня на этот раз, заложили трудники, и игумен решил со мной попрощаться… от греха подальше.

В Твери я встретился с Якуниным. Он меня выслушал и сказал:

– Илюх, ты просто не «дожимаешь», когда накапливается стресс. Тебе надо было отпроситься на недельку, приехать сюда, отдохнуть, если так тяжело было с учёбой, с Анной, со службами и просфорами. Я тебя прекрасно понимаю…

– Я хотел написать прошение, домой съездить, но не успел.

– Зачем ты вообще с этими п********* пил, если не уверен в них?

– Кто же знал, что этот Макар решит на мне пьяный выместить обиды.

– У меня тоже знаешь какой п***** на работе? С утра совещание, и меня как начальника отдела начинают х********. И я могу ответить, почему мы не сделали то или другое, не успели к срокам, но нельзя. И просто молчу, и слушаю эту херню. Так вот взбадривают настроение с утреца. Вместо того чтобы подбодрить, Антоха «ездил» по мне часа три. Он был так рад, что у меня, наконец, что-то получалось, а теперь… Я пытался ему объяснить, что священником мне становиться всё равно было нельзя, а быть учителем в церковной школе или теологическом факультете не очень то и хотелось. Потому что преподавать нужно не предмет, а отношение к Богу, что в программу обычно не входит. Для Антона я оставался не нашедшим себя в жизни бездельником, не использующим свои таланты, которого он стыдился перед друзьями, и начальством. Я был как тот плюшевый медведь в «Третьем лишнем», который только тащит на дно главного героя своей беспутной, расслабленной жизнью. После наших встреч теперь, оставался неприятный осадок. И я, наконец, понял почему. Дело не в том, что в системе ценностей Антохи, я – балласт, а в том, что всё эти десять лет моего воцерковления, он никогда бы не смог поддержать мои темы, из-за поверхностного, стереотипного отношения к Церковному наследию. Он всё больше увлекался книгами демонизирующими человека, в которых ключевое значение приобретает звериная сущность человека. Это очень заманчивая концепция, для того кто не хочет слышать голос совести и пренебрегает моральными принципами в отношении «маленького» человека.

В моей системе ценностей, тёмным и невежественным, оставался Антоха, и из чувства такта, из-за дружбы, я никогда его в этом не хаял и не обвинял, понимая, что мы из разных миров. Моя мечта детства – воспринимать мир сакральным, оставаться открытым к нему, оказалась необходимым фундаментом для жизни верующего. Для здорового восприятия, нужно уметь взаимодействовать с миром, вынося себя и свой опыт за скобки. Ещё один «вызов» Православия это – раз за разом не поддаваться желанию стать «престижем», оставаясь всегда «под сценой», не давая тщеславию «пожрать» все хорошие дела, которые должны оставаться в тайне. Иначе они ведут к погибели и самомнению. Человек, не обративший взор на свой внутренний мир, не начавший борьбу со страстями, не знает себя и не начал жить своей жизнью. Он существует и его мысли прикованы к материальному. Вот откуда появился этот осадок, оттого, что я не мог сказать ему, что думаю о нём, и его жизни, не обидев. Услышав такое, каждый переводит стрелки на нерадивых монахов и пьяных священников. Так в школе, я сравнивал себя с двоечниками и хулиганами, на что моя мать спрашивала, почему я равняюсь с ними, а не с лучшими? «Ну, каждому своё». В том то и дело, что каждому необходимая работа над собой, без которой человек не видит в ближних образ Христа. Если я не вижу Этот образ, в каждом мудаке, который мешает мне жить, то я не созидаю, а продолжаю разрушать себя и окружающих. Эта работа может проводиться только с оглядкой на собственную гордыню и тщеславие. Пока человек абсолютно не избавится от общественного мнения, он не свободен.

Закончилась очередная петля. Один мировой батька, после моего отчисления сказал: «Я вижу, ты знаешь, какой дорогой идешь. Молодец. Двигайся в том же духе, и не позволяй людям «мертвым внутри», говорить тебе – что делать. Они всегда будут такие». Даже если я стану специалистом в какой-то сфере, бездушная система вокруг будет делать всё, чтобы от меня избавиться. Можно этому сопротивляться, не обращать внимания, одерживать победы в битвах, но ход войны не изменить, можно изменить только себя.

Через год у ректора обнаружили рак поджелудочной. Они так и не поняли, что их убило. Семинарии были моей попыткой отсрочить решения в моей жизни, они не были целью, скорее средством, чтобы понять, что мне на самом деле нужно. Было бы здорово намного раньше узнать о том, что моё внутреннее свечение, всегда будет вызывать неприятие у Комбината. Придётся всегда плыть против течения. Все эти десять лет я мечтал о поездке на Афон. Остаться там можно только тому, кто нашёл себя. Осмысление, правильное образное мировоззрение, дают коллосальные силы к жизни.

Я много рассказал о Церкви и монастырях, только для того, чтобы объяснить, что всё в стране взаимосвязано. То, что происходит в монастырях и семинариях это – зеркальное отражение процессов происходящих в обществе. Люди приходят туда из этого же мира, они не спускаются с неба на зонтиках. Иосиф Оптинский сказал: «Ревность, желающая искоренить всякое зло, на самом деле сама есть самое страшное зло». Поэтому «исцеление» должно происходить «изнутри», как осознание того, что поверхностно и бездумно жить и служить Богу – нельзя. Равнодушие и безразличие каждого человека, породили эту систему. То же происходит и во власти. Экономический материализм. Про новую элиту, семьдесят лет назад писал Иван Ильин: «Она поднимается снизу и проходит школу чужемыслия и слепой покорности. Это суть люди с величайшими претензиями (продиктованными слепой завистью) – они притязают на всепонимание, всеумение, всемогущество; и в то же время это – люди лично и духовно не оформленные; у них нет ни религии, ни совести, ни правосознания, ни художественного вкуса, ни очевидности… повторяют без конца затверженные чужие формулы и влагают в них свой неисчерпаемый заряд зависти и карьеризма». Откуда там взяться людям не берущих взятки и относящихся ответственно к каждому делу? Эти люди способны к повиновению только через страх, и как только страх отпадает, проявляется их беспринципность и пронырливость. Всё это наследие материализма и бездуховности Советского Союза: «…людей отучали от самостоятельного мышления, от политической и хозяйственной инициативы, от ответственного решения… Годы, годы должны пройти до тех пор, пока русский человек опомнится, стряхнет с себя эти унизительные навыки и, встав во весь рост, найдет опять свой уклад, свое достоинство, свою русскую самостоятельность и свою независимую талнтливую сметку».

Так что если хотите найти виноватых, то отключите экран своего телефона и посмотрите в отражение. При такой жизни подавляется ваша сущность. Чтобы иметь своё мнение и отстаивать его, не только на словах, но и на деле, нужно развиваться, читать книги, общаться с людьми и размышлять, а на это, как правило, не остаётся времени у человека технологически порабощённого. Общаясь с ровесниками и молодежью, я слышу только то, что ляпнул очередной блоггер. У людей нет своего мнения, потому что, находясь в «цифровом Гулаге», ему не откуда взяться. Невежественные, некомпетентные люди всегда будут удобны и приятны для начальства. «Он не имеет своих мыслей, но застращивает себя и других чужими, штампованными формулами; а когда он пытается высказать что-нибудь самостоятельное, то сразу обнаруживает своё убожество. Сложность и утонченность мира как Предмета совершенно недоступна ему: для него всё просто, всё доступно, всё решается с плеча и с апломбом. Главный его орган – это чувственное восприятие, обработанное плоским рассудком. Духа он не ведает; над религией посмеивается; в совесть не верит; честность есть для него «понятие относительное»… Бесхарактерные люди не способны ни к какому благому начинанию…»

Моя муза как-то сказала, что современную эпоху пост-модерна – осваивающего психологическое содержание и девальвирующего его, должна сменить эпоха мета-модерна. Не новая искренность пользователей «Instagram» или «Facebook», выворачивающих на всеобщее обозрение исподнее, а эпоха новых духовных смыслов, противостояние технократии. Летом я работал в большом женском монастыре, в Ярославской области. Он представлял собой «розовую» версию Православия. Всё красиво, чистенько, службы идут, хор завывает. Проблема заключается в том, что церковные чиновники будут транслировать как раз такое – упрощённое, обрядовое понимание Церковного Предания. Слушая их убаюкивающие, красивые речи, хочется порой сказать: «Врачу – исцелися сам». Люди не будут становиться от этого лучше, оставаясь такими же страстными, носящие своего «ветхого человека». А найти опытного духовника, уже сейчас очень и очень сложно. В городах их обычно нет. Поэтому я советую изучать и применять в жизни святоотеческую литературу, ездить в скрытые от людской молвы обители и искать наставника среди деревенских священников или иеромонахов, живущих пo-Бoжьeмy. Эти люди «светятся», в них живёт внутренняя радость, они излучают благость и покой. Рассудительность заключается в том, чтобы обращать мысленные и душевные силы к Богу. Потому что если мы будем обращать их на рассматривание и критику ближних, то будем терять силы и время, не способные, в своём греховном состоянии, изменить тех, кто этого, скорее всего, и не хочет. «Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Только личный пример. Человек должен воспринимать мир иначе, не говорить о Боге, а проповедовать в молчании, своими делами.

Власть и Церковь сейчас «спаялись» настолько плотно, что я думаю, объединение общества начнётся вокруг Веры и Церкви. Само по себе это хорошо. Стране нужна если не идеология, то правильный вектор. Через духовную жизнь, человеку проще прийти к пониманию себя и своего места во вселенной. Познать собственную немощь, пытаясь исполнить евангельские заповеди – путь к смирению. Падать и снова вставать. Каждый из нас связан со всем миром, и от наших действий или бездействия, зависит многое. В Псалтири есть такие слова: «Даст тебе Господь по сердцу твоему». Таков духовный закон Бытия. У каждого человека есть свободная воля, которую он может направить на «дольний» или на «горний» мир. Это подсознательное стремление человека к чему-либо. Попытки направлять свои мысли на позитивное, и так называемый «трансерфинг реальности», это желание улучшить только свою жизнь, личный комфорт. Не жизнь ближних, не жизнь Церкви и страны. Один светлый человек может изменить многое. Искреннее желание огромного количества сердец может изменить всё. Когда сердце народное востребует вмешательства свыше – оно произойдет.

Пока я писал книгу, началась война. В период правления Владимира Владимировича все медийные площадки были захвачены либералами. В военных фильмах, (снятых на государственные деньги) всячески «выбеливали» фашистов – жали им руки в «Т-34». Показывали что фашисты, это просто жертвы обстоятельств, в «Собиборе». Мы так и не добились культурного суверенитета. Всё это время необходимо было созидать, создавать творческие и научные институты, чтобы не правы были те, кто называет нас колонией Запада. Наши фильмы настолько низкого качества, что я затрудняюсь их вообще как-то оценивать. На чем вы хотели воспитывать молодежь? Что мы можем предложить в культурном плане, как альтернативу западным ценностям? Мы одержали триумф на Всемирных выставках в Париже в 1900, 1937 годах. А на Всемирной выставке в Шанхае в 2010, мы заняли третье место, за оформление павильона посвященного «Незнайке». Вот, что вызывает негодование – не война, а культурная деградация. У юношества исчезла пассионарность, мужественность, жертвенность, потому что героями стали фрики, транслирующие «низшие» ценности – наглое тщеславие, мелочность, приспособленчество. Про настоящих народных героев современности – офицера, вызвавшего огонь на себя в Сирии, или парня защитившего девушку от хулиганов, ценой собственной жизни, мы ничего не знаем. Без примеров героизма, которые руководство страны должно освещать и восхвалять, никакие нравоучительные, морализованные проповеди, не выполнят своей педагогической функции. Будущий патриарх как-то сказал, что у нас происходит процесс дегероизации общества, когда нас заставляют стыдиться лучших проявлений человечности.

Я хотел бы закончить словами Андрея Тарковского : «Человек интересен мне своей готовностью служения высшему, своим нежеланием, а то и неспособностью воспринять обыденную и обывательскую жизненную «мораль». Мне интересен человек, который осознаёт, что смысл существования в первую очередь в борьбе со злом, которое внутри нас, чтобы в течение своей жизни подняться хоть на ступенечку выше в духовном смысле. Ибо пути духовного совершенствования противостоит, увы, единственная альтернатива – путь духовной деградации, к которой обыденное существование и процесс приспособляемости к этой жизни так располагает!»