Царь Медоедов

– Он, в общем, сбежал из отделения.

– Сбежал из отделения? Что у вас там вообще происходит.

Предложили сделку, я сдаю Кирилла, и меня отпускают, либо сижу десять суток. Нас снимали на камеру. Всё это напоминало «Час суда». Мне дали слово:

– Простите господин судья, меня судят впервые, кроме того меня с моим товарищем уже наказали – нас отчислили из семинарии. Я не могу сидеть здесь десять суток, у меня билет на самолёт, иначе я никак не уеду отсюда. Нельзя ли на первый раз ограничиться штрафом. Я обещаю, что больше не буду оскорблять сотрудников полиции и распивать спиртные напитки в общественных местах. Простите меня.

Через четыре часа меня, наконец выпустили с выписанным штрафом. Я приехал в центр:

– Ты не представляешь, что там было. Мент соврал… хотели закрыть на десять суток.

– Капец, я устал тебя ждать, – ему позвонила женщина завхоз из семинарии. Утром они узнали, что нас выгнали и скооперировавшись решили поселить нас в квартире уборщицы Нины Григорьевны, которая уезжала на дачу. Пытаясь поддержать друг друга мы ушли в восьмидневный загул. Я не жалею потраченных денег и долгов в которые мы залезли, потому что оно того стоило. Хабаровский реквием. Похожие по духу, мы веселились от души.

В городе я часто проезжал мимо длинного чёрного баннера с рекламой концерта Коржа, на который я не пошёл восьмого апреля. В день отъезда я его срезал и убрал в рюкзак, чтобы подарить в Твери Якунину:

– Короче ты слетал в Хабаровск, чтобы сломать руку…

– Ну не совсем так.

– Как ты видишь вообще своё место в Церкви, карьеру?

– Я бы хотел занимать место, чтобы не приходилось принимать решений, идущих наперекор моей совести, чтобы не потерять должность. Иначе я в этом потеряю себя.

– Хороший ответ.

– На самом деле я очень сильно ненавижу порой людей, за их злобу, за их невежество. Если бы не Вера, я не знаю, что со мной бы стало… кем бы я стал. Все святые стали такими, через страдания и несправедливости от «порядочных» людей. Эта мысль меня порой успокаивает.

Антон рассказал про своего приятеля Димана, у которого всё в жизни хорошо, но при этом он сам заморачивается по пустякам: «Считает себя полным, начинает встречаться с девушкой и думает что она ему изменяет, от этого переживает и действительно полнеет. Начинает «делать мозги» девушке и она начинает ему изменять».

– Знаешь как много людей живущих в особняках и мечтающих пустить себе пулю в лоб.

Вернувшись, я неожиданно погрузился в свою самую тяжёлую депрессию. Не было никакой возможности получить рекомендацию от священников в приходских храмах. Сменился митрополит, и они все в страхе за свои места замерли. Все попытки разморочиться ни к чему не приводили, я просто устал жить и работать там, где ничего не интересно.

У всего в жизни есть мучительная сторона, которую ты пытаешься заслонить смехом. Сейчас смех обуглился и замер где-то глубоко в груди. Ко мне вернулся страх нереализованности в жизни. Безысходность плотной дымовой завесой покрывала всё внутри.

В компании приятелей ночью жарили шашлыки на крыше недостроенной шестнадцатиэтажки. Пьяный я ходил по краю крыши, держась за чёрный кабель. В темноте я раскачивался над пропастью, отчего одного из зрителей вырвало. Утром пронзил страх близости небытия. Не знаю, как я не сорвался, я еле стоял на ногах в ту ночь.

Конечно, я ходил молиться в церковь, но ничего не менялось. Небеса как будто закрылись. Я пытался переждать в окопе этот артиллерийский удар, но он не прекращался. Ксюша вышла замуж и забеременела.

Мы сидели и пили у Тараса. Перед выходом он подарил мне новую кожаную куртку – к вечеру похолодало, и пошёл дождь. В частном секторе я зашёл в один неогороженный двор, чтобы справить малую нужду. Я уже застёгивал ширинку, когда сзади раздался глухой рык. Огромная псина с обрезанными ушами. Он явно не был в восторге оттого, что я пометил его территорию. Цепи хватало ровно настолько, чтобы я, разорванный на части, остался в этом дворике. Медленно подняв руки, ладонями к собаке, я нараспев сказал:

– Давай не будем принимать поспешных решений. Это никому не нужно. В этой битве не будет победителей… Давай я сейчас уйду и мы обо всём забудем.

Я сделал шаг и она бросилась. От ужаса я, наверное, вскрикнул. Пёс схватил за рукав и в истерике я начал молотить ему по глазам второй рукой. Он отпустил, но только для того чтобы попытаться вцепиться в шею. Я упал и не знаю, сколько мы катались по земле. Я даже пытался душить его его же цепью. Все руки были в крови. У каждой собаки есть что-то вроде «морального духа». Уровень ущерба и боли, до которого она готова драться. Кинологи повышают этот уровень. Моего соперника кажется, к кинологам не водили, и он просто устал меня грызть. «Ну, его нахер» и пошёл в свою будку. От куртки остались лохмотья, штаны разодраны, я весь в грязи как чёрт:

– Эй, куда ты?! Мы ещё не закончили! Я предупреждал, что не будет победителей! – я подошёл к будке и попытался ударить ногой, пёс схватил меня за ботинок.

В этот момент приехали менты, которых вызвал хозяин, наблюдающий всё это время из дома. Он не подумал, что меня этот монстр может съесть… просто сидел и ждал, пока его питомец не сдался и не ушёл в будку. Двое суток я просидел в КПЗ, после чего получил штраф в две тысячи за нападение на собаку.

На Новый Год мы с Вованом не пили и встретились первого января. Вечером бродили по центру. Вокруг взрывали фейерверки и петарды. Володька часто в подробностях описывал способы самоубийства: «Возьму болгарку и вот так вот, вдоль руки разрежу, чтобы кровь прям хлынула». Я спросил:

– Тебя эти разговоры о самоубийстве как-то успокаивают? Если это и было когда-то забавно послушать…

Глядя на одноклеточное опухшее быдло, горланящее рядом со своими бесформенными матюгающимися женами-хабалками, я понимал ненависть, которую испытывал мой товарищ к миру и людям. Счастье это когда тебя понимают. Вован не понимал меня, потому что, слушая мои рассказы о монахах и старцах, он считал, что в таком случае у нас святые уже должны стоять вдоль дорог. Церковь состоит из «харизматичной» и «гламурной» части. «Харизматичная» часть это те, кто находится в Истине. Этих монахов и священников легко отличить по внутреннему свету, который они излучают, покой и радость, которые остаются после беседы с ними. Это подвижники, скрытые от людской славы, священники, сосланные на «мертвые» деревенские приходы за непреклонность и нежелание льстить и угождать начальству. А о православном гламуре, лучше всего написал философ Александр Щипков. Его статья построена в форме методологического интервью, на вопросно-ответной системе. Я приведу отрывок:

«– А в Церкви гламур существует?

– К сожалению, да. Прежде всего, гламурность характерна для так называемых либерал-православных, которые несут в Церковь элементы секуляристской идеологии, эрзац-религиозность. Происходит смешение, возникает "майданное богословие", мифология "волонтерства" и проч. Гимн креативному классу, превосходство над "серыми ватниками" облекаются в библейскую символику. Слово Божье, открытое всему миру, подменяется социальной эзотерикой, знанием для избранных. Все это живет за плотной завесой светско-рождественских мероприятий, фестивальных спецэффектов, материалов из серии "Как наши звезды встречались со старцами" и прочей мишуры. Гламурная религиозность зарождалась в конце 90-х как проповедь для богатых, но быстро начала превращаться в особый стиль потребления "религиозных услуг".

– Что такое гламур с христианской точки зрения?

– Прелесть. Прельщение. Это подмена правды Христовой чем-то убедительным, эффектным, но лживым. Антихрист – вот кто по-настоящему гламурен. Потому что он не просто против Христа, а вместо Христа. Гламур – это всегда подмена. В этом смысле гламур – инструмент антихриста. Так что тем, кто занимается производством церковных глянцевых изданий, программ, проектов, нужно постоянно об этом помнить.

– Православный глянец развивается?

– Пик пришелся на нулевые годы. Сейчас этот процесс забуксовал. Многие в Церкви его не принимают. Он предназначался для "успешных", был рассчитан одновременно и на проповедь, и на коммерческий эффект. А это вещи несочетаемые. Задача православного глянца заключалась в том, чтобы показать богатым доброту и милость Христа, но не показывать ужас Его смерти. Чтобы не пугать их бывшей красотой, которая нынче лежит во гробе "безобразна, бесславна, не имущая вида", как поется у нас на отпевании. Вместо православия – эрцаз-православие. Это яркий пример разрушительного действия гламура в Церкви. Это похоже на разрушительную силу иронии в искусстве или в глубинных отношениях мужчины и женщины, детей и родителей.

– Тему иронии в Церкви обычно не обсуждают, она кулуарно-неформальная. Но она присутствует в церковной жизни. От иронии в Церкви скорее польза или вред?

– Только вред. Тема роли иронии в политической и религиозной жизни табуирована – чуть позже объясню причину.

– Допустима ли ирония в миссионерской деятельности Русской Православной Церкви? Не является ли она признаком того, что в Церкви также есть живые люди?

– У иронии не может быть миссионерского эффекта, поскольку она разделяет людей. В 90-х годах постмодерн сделал попытку взойти на амвон. Московские и петербургские протодиаконы, протоиереи, иеромонахи начали активно использовать иронию в своей миссионерской деятельности. Они вошли в моду, у них появились эпигоны и по епархиям. Их проповеди, лекции, книги привлекали молодых и старых. Шокирующее переплетение сакрального и шутовского казалось смелым новаторством. Всеобщее удивленное внимание было воспринято ими как победа новой гомилетики. На долгое время они стали "витриной" Церкви и заполонили собой секулярные СМИ, которые охотно и со скрытой глумливостью над православием показывали "прикольных попов". Прошло тридцать лет. Виден результат. Рекрутированные ими неофиты, пришедшие на волне "ироничной" проповеди, либо давно схлынули, либо пополнили ряды либерал-православных ворчунов, сместившись из Церкви в соцсети. Политические кривляния женщин на амвоне – вот символический итог их миссионерских усилий. А сами проповедники, работавшие в шутовских колпаках постмодернистской относительности, нынче замолчали и не могут признаться себе в том, что исказили свой священнический путь, и не могут теперь разобраться – где они истинные, а где их маска. Трагические судьбы.

– Шутить и иронизировать – это разные вещи?

– Конечно. Шутка не может что-либо обесценивать. Она подчеркивает равенство, совместность, коммунальность, теплоту отношений. А "гражданская ирония" – это код доступа в определенный избранный круг. Именно в него и стремились попасть наши церковные иронисты. А с другой стороны, ирония имеет конкретную цель – девальвацию ценностей, если они выходят за пределы рыночных цен, девальвацию самой идеи ценности. Священники-иронисты полностью проиграли. Сфера, в которую они вступили, разрушила их самих и превратила в циников.

– Но ведь ирония возникла не в ХХ веке, а вы ее описываете как современное, постмодернистское явление.

– Конечно, ирония возникла давно, практически одновременно с философией. Потом она менялась. Разные эпохи рождали разные виды иронии. Проще всего выделить три ее вида. Первая, философская, сократическая, – это античный метод наводящих вопросов Сократа, который приводит оппонента к тому, что он начинает противоречить самому себе. Вторая, романтическая, – это тоска по идеалу, в сравнении с которым все земное выглядит мелким и смешным. По существу, это не ирония, а грустный юмор, поскольку некая ложная ценность ниспровергается ради чего-то более высокого, подлинного. Это подчеркивает высшие ценности, а не девальвирует их. Третий вид – постмодернистская ирония, выросшая из Просвещения, она-то как раз девальвирует ценности. Это не тоска по идеалу, а отрицание идеала. Она противоположна романтическому смеху, романтическому чувству. Сегодня доминирует третий тип иронии. Причем он уже стал частью идеологии.

– Каким образом?

– Превращаясь в групповое явление – не всеобщее и не индивидуальное, а именно групповое, ирония делит людей на своих и чужих, рукопожатных и нерукопожатных, "продвинутых" и "быдло". Подчеркивает дистанцию. Эту секуляристскую практику можно назвать "социальным расизмом". Но сегрегация, разделение, отчуждение не совместимы с церковностью. Напротив, Церковь призвана объединять людей, поскольку люди изначально равны перед Богом. Проникновение в Церковь иронии – это явный признак секуляристского влияния. Но Церковь на то и Церковь, чтобы не быть секулярной. Однако иммунитет Церкви по отношению к разделяющей, обесценивающей иронии сегодня ослаблен.

– В чем это проявляется?

– Например, известная книжка Майи Кучерской называется "Современный патерик". Хочется назвать его "Забавный патерик" – по аналогии с "Забавными евангелиями" Лео Таксиля, который превращал Писание в анекдот. Кучерская делает то же самое – Предание превращает в анекдот. "Один батюшка был людоед…" – кому-то нравится, многих отвращает. Это недобрый смех. Автор приглашает неверующих людей – давайте вместе посмеемся над Церковью. Посмотрите, какие смешные и забавные эти батюшки, матушки, семинаристы, прихожане… Это карикатура на святоотеческую традицию.

– Говорят, что проза Михаила Ардова, Майи Кучерской и похожих авторов продолжает традиции юродства.

– Не согласен. Юродство – средневековое явление, а "гражданская ирония" – продукт модерна и его радикальной формы – постмодерна. В какой-то мере, опосредованно это может быть связано с шутовством, но точно не с юродством.

– В чем для вас заключается разница?

– Юродивый "по жанру" должен заниматься самоуничижением. Благодаря этому самоуничижению смех юродивого не ведет к персональному возвышению, не возбуждает гордыню. Это религиозное обличение, а не светское поучение, это называлось "ругаться миру". Такое "поругание" осуществлялось не с позиций светского здравого смысла, а "Христа ради". Совсем иное дело – шут. Он не обличает, а поучает и осмеивает, это хорошо видно уже в образах шекспировских шутов. У юродивого не может быть социального статуса, а у шута есть – вспомните Аркадия Райкина, прочно входившего в советский истеблишмент. Шут куда больший прагматик, чем забавляющиеся им господа. Это секулярная фигура. Вот и проза Кучерской и Ардова, несмотря на религиозную тематику, по духу намного ближе секуляристской публике, с которой ценностная общность у этих авторов выше, чем с единоверцами. Свой литературный талант они направили в эту сторону.