Двери моей души

Солнце включает ненадолго абажур листвы берёзы. Медовый цвет тянет внимание к себе. На себя, как одеяло холодной ночью.

Проворные капли снега, ухватившись липко за пальчики сосны, сияют дробно. Дрябло дрожат, потакая ветру.

Посечённые градом листы винограда моют золото света. Роняют крохи, что подбирают, не мешкая, отставшие от тепла златоглазки.

Сень осени, размытая первым снегом, дарит взору ту даль, без которой тесно мачтам и мечтам. Но муки, безутешные осенние, ищут в панике, где сокрыть беды свои. А после, роняясь под пахучий тесный букет полыни, швыряет их, как мух, в пламя. На один плевок огня хватает страданий. Всего лишь!

Первый снег потоптался по кругу недолго. Показал, – где что будет, и вышел, неплотно прикрыв за собою дверь. И оттуда теперь: то распев ветра, то речитатив дождя, то веером свет, через просторную скважину замка. Бывает, зажжётся вразвал, либо тухнет разом. Что с него… Что с ним не так?.. Всё так, – в такт ветру, что слоняется по свету, теряя из отвисших карманов вату первого снега или роняя алебастровые шарики последней грозы.

– Неряха он, да?

– Вовсе нет. Непоседа. Ребёнок. Ветер.

Вопрос

Как-то раз пришлось слышать о том, как сова, живущая в кроне сосны по соседству с семейством летучих мышей, стряхивала их, сонных на землю, чтобы позавтракать ими… Не знаю. не уверен, что так и было. На такие подлости, скорее способен человек, нежели птица. Обождать, пока покажется, что в безопасности. А после – ударить в то самое, нежное, которое открыли не из слабости. Не из простоты. Но – доверия ради. Как признак особого расположения. Поделившись горбушкой сокровенного, подпустили ближе прочих. И…

– … У нас такая хмарь… брызь…

– Брысь?

– Брызь. Брызги с неба.

– Дожди…

– Нет, не дожди, брызги. Будто бы кто роняет слезу, растрогавшись. А после смущается и крепится долго. От того хмуро всё, сдержанно, трудно....

Накинув мелкую мокрую сеть на округу, осень привстала на цыпочки, чтоб рассмотреть, – плотно ли легла она. И принялась тянуть. В частик[50 - невод с мелкой ячейкой] попадались и краснопёрки, и зеленушки, и карасики, но больше всего золотых рыб. Тех самых, которые живут в ожидании вопроса. Ради желаний, исполнить которые под силу им одним.

– О чём мечтается тебе?

– Да так, ни о чём.

– Хочется чего-то сильно?

– Наверное…

– Так чего?!

– Не знаю. Как-то всё неопределённо.

И осень тянет дальше свой невод, с уловом, где несть вопросов не заданных и развеянных по ветру ответов тьма. И дольше того – зима. Что не даст никому растопить обиды свои. Под валами сугробов небрежения мимолётностью и нарочитым однообразием.

– У-у! – будит сова мышей, сгоняя с сосны. Те роняют себя спросонья. Зевают по-кошачьи. А прямо под деревом, в расслабленной пятерне корней, бескрылые их собраться шлёпают задниками пыльных тапок по пяткам.

Вот оно то, розовое, чего осени не раздобыть. Переждёт оно и зиму, и осилит весенний озноб…

– Понял ли ты, наконец, чего тебе хочется?

– Думаю, да.

– Так чего же?

– Я хочу долго-долго искать ответа на этот вопрос…

Всё пройдёт…

Небо, всё в чёрных синяках туч, морщило лоб, гримасничало, словно от боли. То загодя вернулась осень. Сварливо задула свечи. Сорвала цветастый задник. Рамы – долой, и холод вытолкал тепло взашей, как загулявшего гостя. Горстями конфетти – листья под ногами. Шепчут что-то, но зря. Некому слушать их. Махровые шары дождевиков приспущены… им нужен воздух. И вдоволь его. Но – не того, не так, и не здесь…

Как будто среди бала свет погас. Иль плотные упали шторы окон. И сразу запах пыли, сквозняки.

Размахи крыльев уже и теснее… к печной трубе. Но та ещё надменна.

Унылых толпы. Но один – среди, за солнцем так уверенно следит. И верит, что оно опять вернётся. И, как убогий, всем округ смеётся.

И, глядя вниз, и растирая те… ушибы, всё небу верилось, не сразу и не шибко. Но лучше верить, чем не верить никогда. И – всё пройдёт, не оставляя в нас следа.

Мышиная возня

Неряшливо гляделось всё. Наспех распоротые швы лета обнаружили поры нор, ершились полуистлевшими нитями трав. Праздничные лёгкие наряды принялись расползаться наперебой, и из горсти осени просыпались мыши.

Одна скромная резвая хлопотунья, не таясь норовила урвать у природы те лакомые кусочки, которые ещё можно было отыскать. Ей хотелось отведать всего понемногу. Заодно пополнить запасы деликатной пищи к празднику, которому рады все, к Рождеству.

Не вызревшие подмороженные семена, зелёные трубочки стеблей с засахарившимся камбием, салатные листья клевера… Мышь сновала до норы и обратно, поминутно закусывая. Временами она останавливалась поправить причёску и передохнуть. Реже запивала яства глотком нектара, заплутавшего в кубке пестика и уже после того устремлялась бегом, к воде. Испить её, густую, пока не выветрился весь голубоватый ликёр неба.

Вкушать его мелкими частыми глотками, – что может взволновать больше?.. Разве только ощущение невозможности сделать это, как только мороз возьмёт вожжи течения времени в свои холодные руки.

Чёрный дрозд невнимательно наблюдал за суетой соседки. Он был предсказуемо прост и уже настроен на предстоящую скованность и недобор. А потому мышиная возня казалась ему напрасной затеей. К тому же, всегда есть шанс не дожить до тепла, даже рядом с доверху наполненными кладовыми. Зима наступит неотвратимо. Через ночь или пару ночей? Сроку нет. Захочет, когда придёт. И наскучит скоро

Семечко

Крупинка, горошинка, семечко… дуло щёки, пока мать поила его без меры соком своим. Вредничая, не враз выглядывало из колыбели. Дотрагивалось боязливо до пелён. Жмурясь плотно, пробовало на вкус – как оно, солоно ли, густо ли, удобно округ. Упершись ладошками, натянуло чепчик, и глянуло-таки, что там, – вне тепла и оберега. И рассмотрело, и принялось.

Дерево выросло едва, как хватило сил удерживать уж не только одну стрекозу или бабочку сонну, но и лесную канарейку. От её мелодий воздух горчит. Тревога крадётся рядом, на мягких лапах осени, оставляет мокрые следы. И на вырванных из блокнота листах того же, горького цвета, – то ли дождя капли, то ли кляксы слёз.

Рано ещё для приспущенного юным морозом аромата мяты. И для согретой в холодных ладонях солнца чаши пня – не по сроку. Вьётся из, локоном, коричневый дух корицы. Откуда бы взяться ему тут? Но каждый раз неизменно его напоминание о себе, об эту зыбкую пору.

Кисель луж давно готов, прозрачен до самого дна. Но охотников отведать его нет. Куда как желаннее истомившее за лето горячее. Да где ж его взять, теперь.

Карусель природы, мелькавшая столь ярко, беспричинно и беспечно замедляет ход свой. Чего для? Чтобы дать сойти кому? Почто …так-то?

Сбивая ритм мерцания сего, что времени подвластно ходу, вопросы задаются, чтоб затем, укрывшись снегом, позабыть об этом. С надеждой, – облегчит страданья сон. И сами по себе придут ответы.

А дерево… Растёт и в полудрёме.

И сможет вскоре удержать в руках синиц.

А позже поддержать иных в паденье.