Чужбина

– Давай, Давидхен! Бей, Давидушка! – орал счастливый отец, да так громко, что его, наверное, могли услышать на другом берегу Волги: – Пусть каждый Шмидт в своем гробу почует силушку новорожденного кузнеца!

И действительно, уже в десять лет Давид выделялся среди ровесников. Под стать родителю сын кузнеца был шире их в плечах и намного сильнее. Он напоминал не подростка, а румяный пряник – квадрат квадратом. У него и ладони рук были прямоугольные и крепкие как боек молотка. В этом возрасте мальчик самостоятельно на отцовском амбоссе (том самом, который почти полтора века назад привез Вольфганг из Германии) впервые отковал гвоздь для подковы.

Соседские мальчишки охотно дружили с Давидом. Он был справедлив и не заносчив, покладистого характера и всегда их защищал. И не только от бездомных злющих псов, но мог дать отпор даже более взрослым подросткам с соседней улицы. Ростом Давид, правда, не удался.

– Это тебе от матери досталось, – сетовал, бывало, отец, – у Шмидтов в семье мужчины всегда были рослыми. Твой погибший на поле боя дядя Франц минимум на голову превышал любого односельчанина.

Давид тогда впервые узнал, что у отца был брат, а у него дядя…

Подрастающий сын радовал отца. Но только он один не мог заменить Николаусу все то, что требовалось семье и жизни взрослого мужчины. Это тяготило. Ведь когда Давид на закате дня засыпал в своей кровати, отец оставался один. Приходилось выбирать: идти в постель к Марии или спрятаться со своим одиночеством в любимой кузне. Почти всегда Николаус выбирал последнее. А там был самогон. Нередко односельчане расплачивались за работу бутылками спиртного. Как-то невольно кузнец пристрастился и начал выпивать. Это и стало ему приговором. Николаус никогда не узнает, кем вырастет его сын. В один из зимних дней мастера нашли в кузне мертвым.

* * *

Но нельзя на селе без кузнеца. Большевики быстро нашли и пригласили из соседнего кантона[16 - Кантон (нем.) – административно—территориальная единица.] специалиста, Детлефа Майера. Вдовца. Лет под сорок. С тремя сыновьями.

Мать Давида не собиралась влачить примерную вдовью жизнь. Она даже не стала надевать траурное платье. Заставить ее было некому, ибо старики Шмидт уже померли. Новый кузнец был в расцвете сил. В короткое время он не только завладел Марьиным сердцем, но и вселился к ней в дом.

С той минуты Давиду пришлось с лихвой познать горькую долю безотцовщины. Отчим не мог и не собирался заменять ему заботливого отца. Даже наоборот, он сразу возненавидел пасынка. Его собственные сыновья кузнечным делом не интересовались, день и ночь валяли дурака. А вот крепкий приемыш, им в противоположность, из кузни не вылезал. Все ему хотелось там знать, всему желал научиться. Доходило до абсурда: подросток советовал взрослому кузнецу, на какой именно стадии лучше доставать из углей раскаленный металл и под каким углом его правильнее ковать. Вершиной негодования Детлефа стал момент, когда в кузню пришел живущий по соседству рыбак и попросил не его, владельца кузни, а коротышку-пасынка заменить проржавевшие кольца цепи, на которой тот у берега привязывал свою лодку. Конечно же, сосед и не думал, что этим может обидеть кузнеца, который и быстрее и один управился бы с этой работой. Просто он рассчитывал, что мальчик, в отличие от мастера, как это уже случалось раньше, по-соседски сделает это дешевле, а то и бесплатно. Сосед в тот день попытался сэкономить, а вот Давид лишился крыши над головой.

Вернувшись вечером из трактира, пьяный Детлеф сразу с порога стал орать на пасынка, который сидел в ожидании ужина за столом:

– Пошел вон отсюда! Я, видишь ли, тут горбачусь, чтобы его прокормить, а он меня заработка лишает. Иди попробуй за спасибо прожить.

– Да ты сам убирайся из нашего дома! – злобно выкрикнул Давид и вскочил из-за стола.

– Ах ты, сучий сын, – отчим схватил висящий на стене кнут и замахнулся на пасынка.

Давид смело ринулся тому на встречу, успел перехватить кожаный край плети и изо всех сил дернул на себя. Кузнец, который после нескольких кружек трактирного пива и без того слабо держался на ногах, грохнулся на пол и взвыл от боли. Он медленно поднял голову и удивленно посмотрел на пасынка. Из обеих ноздрей отчима стекали струйки крови.

– Убью… – прошипел Детлеф с красной пеной на губах.

В тот же момент на Давида сзади набросились три сводных брата. Они завалили

его на пол, били по голове и пинали ногами в живот. Давиду удалось вырваться, и он в разорванной рубашке выскочил из дома. За ним так громко хлопнула дверь, что не удержалась и сорвалась висящая над рамой, приносящая дому мир и счастье подкова.

До полуночи Давид маячил вокруг отчего дома. Он все еще надеялся, что мать позовет его. Но вместо этого в окне несколько раз появлялось лицо отчима, который злобно угрожал ему своим огромным кулаком.

В какой-то момент тихо скрипнула дверь. Это Мария осторожно положила на крыльцо сыновье пальто, фуражку и узелок с хлебом.

Мать не стала заступаться за Давида. Она уже перестала быть хозяйкой, доставшейся ей в наследство дома мужа. Безвольная и безумно любящая своего нового, теперь уже третьего мужа, она своими куриными мозгами понимала, что ей одной, без мужчины никак не обойтись, а не по годам смышленый и крепкий Давид и сам не пропадет.

– Ты сильный, как все Шмидты, – промолвила и перекрестила она на прощание своего единственного ребенка.

В одиннадцать лет Давид оказался на улице. В деревне уже не было ни одного родственника, к кому бы он мог сейчас податься. Кто-то, как бабушка с дедушкой по материнской линии эмигрировали во время первой мировой войны в Америку, а те, кто остался в России, вымерли в голодные годы или в поисках лучшей доли перебрались жить в большие города…

Так рано пришло его время взрослеть.

Эту ночь мальчик тайно провел на сеновале того же соседа рыбака, который волей-неволей устроил ему аховую жизненную ситуацию. Была осень. Уже подмораживало. Давид понимал, что ему надо срочно искать жилье.

На следующий день, бродя по улицам села, он в разговоре взрослых подслушал, что в созданный на противоположном берегу Волги совхоз “Кузнец социализма” съезжаются комсомольцы со всей страны. Давид не понимал, что означают слова “комсомольцы” и “совхоз”. Да и о социализме он тоже ничего не слышал. Но ему очень понравилось русское слово “кузнец”. Решение созрело быстро.

“ Вот только как перебраться через реку?” – задумался подросток.

Рыбацкую лодку соседа на берегу он на ощупь вычислил среди других по льняному канату, которым она сейчас была привязана к колышку. Ведь ее проржавевшая металлическая привязь осталась неисправной лежать в кузнице. Весла Давид заранее прихватил со стены у входа в сеновал.

В ту ночь на небе не было ни одной звездочки. Кромешная темнота. Складным ножиком, доставшимся Давиду от отца, сильные руки перерезали канат. Стараясь не замочить ботиночки, сын кузнеца легко запрыгнул в лодку и отчалил. Он впервые в жизни держал сейчас в руках весла. Неумело, постоянно сбиваясь с ритма, мальчишка стал грести, все дальше удаляясь от берега, пока совсем не исчез в темноте.

Ему было страшно. Мокрое, черное и бездонное пространство за кормой грозило в любой момент проглотить раскачивающееся на волнах суденышко. Волны тяжело дышали, громко булькали и плескались под ударами весел. Небо сливалось с водой. Давиду казалось, что он плывет в никуда, в бесконечность. И лишь когда луна на мгновение выглянула из-за тучи, он заметил удаляющуюся узкую полоску берега. Давид успел разглядеть очертания родного села, в котором он родился, где сделал свои первые шаги, где отец Николаус успел привить сыну любовь к кузнечному делу и где в одночасье ему не стало больше места.

В тот же момент берег исчез – его вновь проглотила ночь.

Давид плыл, то и дело вздрагивая от неожиданных звуков над рекой: бывало резко били хвостом по поверхности воды рыбы, изредка вскрикивали над ним летящие на юг птицы, которым тут же глухо вторил филин в прибрежном лесу. Этот зычный гул и пугал, и одновременно успокаивал подростка, ибо он понимал, что не один в этой темной пустоте, что рядом есть еще другие живые существа.

Чем ближе лодка приближалась к берегу, тем насыщенней становились запахи: несло несвежей рыбой, тиной и гнилой древесиной.

Юный гребец настойчиво и упорно работал веслами. В какой-то момент лодка грубо уперлась в пологий песчаный берег. Давид облегченно вздохнул и с трудом разжал руки, державшие весла. Даже в темноте он понял, что они кровоточат.

Мальчик выбрался на сушу и, пошатываясь, побрел от кромки воды в сторону виднеющихся в слабом свете, вновь появившегося на небе узкого лунного серпа, прибрежных кустарников. Обессиленно упал возле них. Подгребая себе под голову охапки опавших листьев, он проваливался в сон.

Очнулся Давид от непонятного крика. Уже светало. Сквозь туман он увидел очертания проплывающей баржи, на которой горланил незнакомую ему песню, видимо, не совсем трезвый капитан.

Промокший от утренней росы и насквозь озябший, Давид пробрался сквозь кустарники и вышел на окраину новопостроенного поселка. По многочисленным красным флагам и плакатам на стенах деревянного здания он догадался, что именно здесь надо искать самых важных людей. Двери были на замке. Подняв воротник своего пальтишко и глубже, до ушей натянув фуражку, мальчик присел на крыльцо, достал из маминой котомки хлеб, откусил большой кусок и стал жадно жевать.

Первой к зданию подошла женщина в красном платочке, синем комбинезоне из рукавов которого торчали края вязаного свитера, и в кирзовых сапогах.

– Ты че здесь сидишь? – спросила она.

Давид оценил ее с ног до головы и продолжил завтрак. Ему не хотелось ей отвечать. И не только потому, что его познания русского языка сводились к нулю. Что толку говорить с женщиной, которая не могла быть главной в этом доме, не могла быть вообще главной нигде – она же женщина.

– Язык проглотил что ли?

Давид снова промолчал.

– Тебя здороваться не научили? – не унималась женщина, а Давиду вдруг очень захотелось понять, о чем говорит незнакомка в красном платке.

Не дождавшись ответа, она открыла замок и вошла в дверь.

Вслед за ней стало подтягиваться все больше и больше людей. Человек десять уже прошло мимо сидящего. Давид тогда поднялся и тоже вошел в здание.

– Guten Morgen[17 - Guten Morgen (нем.) – доброе утро]! – робко поздоровался мальчик и внимательно осмотрел огромную комнату. Картина его удивила. Та самая, в красном платке, восседала за огромным дубовым столом, заваленном бумагами, а все собравшиеся стояли подле.

На голос подростка никто не отреагировал. Набрав побольше воздуха, Давид громко крикнул:

– Guten Morgen!

Присутствующие в комнате одновременно и с удивлением обернулись в его сторону.

– А, у тебя все-таки есть язык? – усмехнулась женщина в красном платочке.