Чужбина

Чужбина
Иосиф Антоновч Циммерманн

Сокровенная тайна обер-фельдфебеля вермахта, попавшего в советский плен и добровольно отказавшегося возвращаться назад в Германию, раскроется спустя почти полвека. В разгар развала СССР его семья будет вынуждена эмигрировать из Казахстана в ФРГ, где на пороге приемного лагеря бывшего обер-фельдфебеля встречает его первая жена, из довоенного брака. Автор романа, отпрыск многодетной семьи советских немцев, в исторической прозе повествует о нелегкой, зачастую трагичной судьбе близких и знакомых ему земляков.Все персонажи романа являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Иосиф Циммерманн

Чужбина

Посвящается Амалии Лейс, а также

всем тем, кто волею судьбы оказался

на чужбине и смог обрести там свой Дом.

Предисловие

Никто не знает, что было первым: аул или железнодорожная станция c названием Аккемир. Нет в живых очевидцев давно прошедших лет. Самое раннее упоминание об этих местах в архивных журналах датировано 1906 годом. Черными чернилами на пожелтевшей от времени бумаге красивым почерком коллежского регистратора канцелярии управления Ташкентской железной дороги внесен лишь краткий перечень строений из жженого красного кирпича: здание вокзала, дом управляющего, две десятиметровые водонапорные башни, женское и мужское отхожее место.

Сбоку на полях этого же документа совсем другими чернилами сделана приписка: две полуземлянки из сланца и три юрты кочевников.

Чиновник почему-то не указал в описи расположенное вблизи древнее кладбище мусульман. А этот зират[1 - Зират (каз.) – кладбище] невозможно было не заметить: многочисленные каменные ствольные стелы кулпытасов[2 - Кулпытас (каз.) – стела в виде плиты или столба с четырьмя или восемью гранями], ограды торткулаков[3 - Торткулак (каз.) – мемориальная ограда] и высокие купола кумбезов[4 - Кумбез (каз.) – куполообразное надгробие.] виднелись издалека. Место вечного упокоения точно было здесь раньше и аула, и станции.

Захоронения кочевников продуманно располагаются на возвышенности и обязательно вблизи пусть хоть маленького, но источника воды. Потому заблудившийся в знойной раскаленной от солнца степи, умирающий от жажды путник, завидев еще издали приметные высокие контуры бейит[5 - Бейит (каз.) – могилы], понимал, что спасение рядом. Там есть вода.

Вблизи того самого кладбища, которое оказалось не упомянуто в канцелярских списках, из-под земли били многочисленные родники. В этих краях берет свое начало одна из рек северо-западного Казахстана – Илек. Изначально, чуть более ста лет назад еще именуемая “Елек”, что в переводе с казахского языка означает “косуля”. Отсюда живительная влага течет по естественному руслу с отвесными берегами, меняя свою ширину от пары метров в верхнем до ста пятидесяти метров в среднем течении. Ей предстоит преодолеть более шестисот километров сквозь невысокие каменные гряды Мугоджарского массива, оставляя на своем пути пойму, изобилующую многочисленными протоками и озерами, прежде чем Илек как самый крупный приток сольется с великим Уралом.

Обычно к середине лета палящее солнце до последней травинки выжигало в округе степь. А долина реки продолжала зеленеть оазисом жизни: готовая утолить жажду, подарить прохладу и накормить как людей, так и их многочисленные караваны верблюдов, отары овец, стада коров и табуны лошадей.

Зимой в низине реки, под прикрытием высоких, часто обрывистых берегов, кочевники со своим скотом спасались от снежных заносов.

Такой зимник, по-казахски “кыстау”, то и дело становился причиной раздора и даже войн между населяющими эти края племенами карасайцев. Поистине благодатный уголок земли местные баи оберегали и передавали по наследству.

Берега реки Илек, то там, то здесь, порой до нескольких сотен метров в длину, украшают толстые пласты белого известняка. Редкие дожди, а чаще весенние талые воды периодически смывают его запыленные верхние слои.

– А? кемер (белый пояс – в переводе с тюркского), – говорили пригнавшие из степи свой скот на водопой кочевники, глядя из-под ладони на череду круч, до боли в глазах сияющие на солнце своей белизной.

Остается спорным, что появилось раньше: аул Аккемир или железнодорожная станция под тем же названием. Живых свидетелей нет. А в том, что их наименования уже не походили на тюркское слово “А? кемер”, можно смело винить все того же бестолкового царского елистратишку[6 - Елистратишка – искаженное от слова «регистраторишка»], который новый населенный пункт великой российской империи записал так, как ему послышалось.

* * *

Нельзя сказать, что жизнь аккемирчан была одной сплошной белой полосой, как на это указывало название их поселения. Конечно же, была и другая сторона – черная, а порой и трагичная. Вихри перемен начала двадцатого века в Российской империи не обошли стороной и этот дремлющий в одиночестве степной уголок. Так называемая “столыпинская реформа”, гражданская война, а затем и советская коллективизация грубо взломала многовековой устой жизни местных кочевников, став причиной страшного голода – казахи прозвали его великим Джутом, в конечном счете унесшем почти половину многомиллионного населения Казахстана.

Большевики хотели видеть Аккемир цветущим городом. В 1933 году на пару дней он даже стал административным центром созданного в то время Ключевого района. Но, по словам тогдашних председателя РИК”а” и секретаря РК ВКП /б/, Аккемир даже в территориальном плане находился на окраине района, не имел сносных дорог и помещений под управление.

“…Оставить райцентр в Аккемире считаем совершенно невозможным, – оправдывались и умоляли пересмотреть решение верхов присланные из области партработники. – Не целесообразная затрата средств, при чем в большинстве случаев в частные домовладения”.

Но Аккемир не канул в небытие. Здесь и раньше добровольно селились украинцы, а после революции сюда с Украины уже принудительно ссылали семьи раскулаченных, саботажников, то есть тех, кто препятствовал присоединению к СССР ее западной части. Ссыльные старались селиться обособленно. Так, по обе стороны реки Илек лишь в паре километров от самого Аккемира появились сперва хутора, которые очень скоро разрослись до размеров станиц: Золотонош, Шевченко и Левоневское.

С началом войны на аккемирской станции все чаще разгружали вагоны депортированных сюда советских немцев. В сорок четвертом привезли чеченцев, а после окончания войны – опять же украинцев – прозванных бандеровцами.

Присланным приходилось строить себе жилье самим. Обычно спецпоселенцы рыли в земле метровой глубины широкую яму с пологим выходом на одной стороне. Выкопанную землю замешивали с водой и сухой полынью и лепили из этой массы саманные[7 - Саман – кирпич – сырец из глинистого грунта] кирпичи, из которых по краям ямы возводили невысокие стены с маленькими оконцами и проемом для двери. Окна были вровень с землей. Деревянных досок и брусьев тогда в этих краях днем с огнем не сыскать было. В качестве несущих балок для крыши приходилось довольствоваться пусть и кривыми, но более-менее крепкими стеблями прибрежных ив или степной чилиги. Кровлю покрывали слоем веток той же чилиги, чернотала или камыша. Чтобы крыша не промокала, ее ежегодно мазали раствором из глины и соломы. Это уходящее в землю жилище, в котором подчас невозможно было стоять в полный рост, народ по праву нарек “землянка”.

Пройдут годы. Аккемирчане из того же самого самана начнут возводить новые жилища: на бетонном фундаменте с высокими стенами, с большими окнами и дверьми, с крышами, покрытыми рубероидом или шифером, с водоснабжением и центральным отоплением. Но люди по-прежнему будут называть их прижившимся словом “землянка” и лишь изредка правильным “саманка”.

Аккемир разросся в многотысячный сельский поселок, стал главной усадьбой совхоза «Пролетарский». На центральной улице Советская в побеленных илекским известняком, бок о бок ютившихся домах теперь жили и роднились люди разных судеб и национальностей.

Расцвел Аккемир. В целинных степях колосилась пшеница. Женщины на элеваторе зашивали наполненные зерном экспортные мешки, на которых было крупно написано «USA». Бесчисленные отары овец и стада коров бороздили необъятные пастбища совхоза. Пусть и неприятно пахли, но приносили прибыль свинобазы. Цвели яблоневые сады. Под ярким казахстанским солнцем на плодородных совхозных бахчах трескались от сладости поспевшие арбузы и дыни.

Каждый житель дружной многонациональной семьи аккемирских «пролетариев» уже не просто верил в приближение светлого будущего социализма, но и воочию видел его первые положительные результаты. В брежневские времена над степью издалека виднелись аж четыре поселковых многоэтажки: самой высокой из них была трехэтажная школа, а совхозная контора и Дом культуры имели два этажа. Там, где еще прошлым летом росли помидоры и огурцы, без чертежей и архитектора многодетная семья греков Хиониди на своем огороде собственноручно построила первый в Аккемире двухэтажный жилой дом. Кривовато, к сожалению, получилось, но их мечта сбылась.

Прискакавшие из степи чабаны со спин своих высоких скакунов удивленно задирали головы к крышам этих, как им казалось, небоскребов.

Аккемирчане ждали большего. Им обещали в скором будущем заасфальтировать улицы и дороги, провести в каждый дом воду, газ и центральное отопление.

* * *

Жили-были, не тужили. Славили компартию. Громко рапортовали об успехах и о полных закромах Родины. Но в восьмидесятых вместо светлого и счастливого коммунизма угораздило свалиться в застой. Не помогла и горбачевская перестройка. Опустели полки поселкового магазина. Даже хлеб завозили из района теперь не каждый день. Перестали “крутить” фильмы в Доме культуры. Слабо и с перебоями отапливались школа, тот же ДК и даже детский сад. Все меньше работали, а чаще простаивали совхозные трактора и комбайны. Кончились запчасти. А вскоре и здание ремонтных мастерских развалилось. Все реже по вечерам светились окна в домах поселка Аккемир. На час другой и то нерегулярно подавали электричество. Вырубили на дрова совхозные яблоневые сады. Остались лишь низкие пеньки от стройных и высоких тополей, некогда украшавших улицу Советская. Сожгли в печах крашеные заборы палисадников. На вес золота стал кизяк – высушенный навоз. Оголенными ребрами торчали каркасы многочисленных бывших свиных и молочно-товарных ферм. Не пощадили перемены ни общественную баню, ни двухэтажное здание конторы совхоза. Разнесли их по кирпичику. Не стало в поселке даже воды. Ржавчина покрыла сломанные водоколонки. Как в довоенные времена потянулись с окраины Аккемира к речке вереницы женщин с ведрами на коромыслах. Благо родники реки Илек не зависели от того, что творилось тогда в стране и потому не оставили в беде своих нерадивых соседей.

Жарким июньским днем 1992 года, над сельским советом Аккемира сменили советский красный на казахский, небесного цвета флаг. И вывеску поменяли на “акимат”. Там теперь вместо председателя сельсовета правил назначенный сверху “аким”. Великий могучий русский язык в стенах переименованной в “мектебе[8 - Мектебе (каз.) – школа]“ школы стал лишь уроком иностранного языка. Улицу Советская переименовали в честь бесстрашного защитника казахского народа Котибара батыра, российские офицеры, кстати, сравнивали его с Геркулесом. Улицу Элеваторскую – именем местного дореволюционного проповедника ислама Мендыкулова. А улицу Школьную – в честь «нового казаха», бизнесмена Назарова. И наконец, Центральная – теперь «улица Абдрахмановых», дань живущему здесь многочисленному роду. Поселок, как в былые времена карасайцев, стали чаще называть аулом. Фасад вокзала станции Аккемир украсил новенький щит “А?кемер”. Тот самый тюркский “белый пояс”.

По ночам на мотоциклах и лошадях патрулировали округу вооруженные отряды казахских молодчиков, так называемых “братьев Исина”, которые почему-то решили, что аул и его жители теперь принадлежат им. Улицы нового казахского Аккемера все больше пустели. Напуганные атаками молодчиков жители боялись даже показаться у себя во дворе. Мрачно смотрели на одиноких прохожих крест на крест забитые окна и двери опустевших саманок. Почти на каждом втором жилище висели теперь пахнущие свежей краской вывески “Дом продается”.

В один момент почувствовали себя незваными и чужими сотни “пролетариев”. Первыми стали массово покидать поселение немцы.

– Понятное дело, – махали им вслед односельчане. – У них богатая тетя Германия. Не на чужбину поди едут…

Кузнец в чужом краю

И дернул же черт красавицу Ингрид, одним воскресным днем спешившую на молебен в церковь пригорода Ганновер, перебежать дорогу мчавшейся двухместной карете барона фон Каленберг. Мгновенно отреагировав на помеху, кучер успел сильно натянуть вожжи. Подчиняясь до крови впившимся в скулы кольцам металлической уздечки, два черных жеребца стали резко тормозить, пронзительно заскрежетав железными подковами по брусчатке. Сидевший в карете на подушках толстый и расфуфыренный богач, находящийся в сладкой дремоте, был, мягко сказать, потревожен. Его так дернуло по ходу движения, что он чуть ли не ударился лбом о переднюю стенку. Парик, украшенный с боков и над лбом многочисленными буклями, слетел к ногам сидящего, и облачко белоснежной пудры долго еще витало по закрытому кузову экипажа.

Возмущенный пассажир громко выругался, перекрестился и, натянув на голову слетевший парик, стал поносить на чем божий свет стоит бестолкового и безрукого кучера. Прихорошившись, он осторожно отодвинул шторку из малинового бархата и выглянул в окно дверцы.

Внизу, на рыже-оранжевом ковре из опавших листьев клена, лежало юное создание. Пышная серая шерстяная с красными разводами юбка девушки при падении чуть задралась вверх, представив созерцателю стройные ножки в белых вязаных чулках и красиво раскрашенных деревянных башмаках.

Красавица застенчиво прикрыла ноги, поднялась и, отряхивая прилипшие к юбке листья, не переставала произносить свое умоляющее:

– Verzeihen Sie mir[9 - Verzeihen Sie mir (нем.) – Простите меня!]!

Сальные глазки барона забегали и, уже выходя из кареты, он слащаво осведомился:

– С каких небес к нам этакий ангел спустился?

Господин фон Каленберг, как говорится, влюбился с первого взгляда и по уши…

С того воскресного дня не только жизнь Ингрид, но и всей ее семьи превратилась в сущий ад. Отец девушки, местный кузнец Вольфганг Шмидт, даже не мог предположить, что попадет в такую беду.

Богатый аристократ не давал шестнадцатилетней девушке проходу. Искал с ней встречи, дарил какие-то подарки.

– Была бы хоть маленькая надежда, что он на ней женится, – рассуждал отец, – можно было смириться и с его старческим возрастом и телесными недостатками. А так ведь только поиграет и выбросит.