Патриаршие пруды – вблизи и вдали

Спустя несколько лет папа встретил нашу маму, которая приехала из Италии и работала переводчиком в Главном управлении авиационной промышленности. Не влюбиться в маму было невозможно. Она была ослепительно красивая, обаятельная, весёлая, очень образованная, владела многими иностранными языками. Они поженились. Родилась я, а через 5 лет – Лена. Я думаю, что всё в жизни предопределено, наверное, что-то особенное было, в том, что мы родились в такой необычной семье. После моего рождения в 1933 г. в семье было несколько лет счастья, если оно было возможно вообще в то время.

Ира с родителями Симой и Герцем (Григорием) Алмазовым

Окружение наших родителей составляли генералы авиационной промышленности. Конструкторы: Туполев А. Н., Архангельский А. А., Илюшин С. В., Яковлев А. С. Друзьями были и соседи – коллеги, директора авиационных заводов, начальники главных управлений Наркомата авиационной промышленности: И. Кацва, И. Марьямов, Н. Харламов, Г. Королёв, И. Побережский и другие. Они создавали советскую, «Сталинскую авиацию». Все интересные, умные, образованные люди. Они – настоящие мужчины, прошедшие Первую Мировую и Гражданскую войны. Их жёны – молодые в то время, тоже достойные партнёрши таких мужей. Это один круг, у них одни интересы. Им хорошо вместе, им бывает весело на совместных, как теперь сказали бы, «корпоративках». И… «все ещё живы». Это – элита советской авиационной промышленности. Это – цвет народа. Такая же элита была и в других отраслях промышленности.

Судя по рассказам родных и друзей родителей (чудом уцелевших), и по редким фотографиям, я была милым, развитым ребёнком. Кругом разговоры о достижениях авиации, об испытаниях, полётах. Наверное, я всё слушала и впитывала. В семье была легенда, что свою первую внятную фразу я сказала, где—то в два года. Летая на качелях, я воскликнула: «Коккинаки полетели!» Владимир Коккинаки был одним из первых советских асов, лётчиков—испытателей. В то время он совершил какой-то особенный перелёт.

Жизнь нашей семьи, по тем временам, была прекрасно устроена. Трёхкомнатная квартира в новом доме НКАП на Патриарших прудах. Дом построен для генералов авиационной промышленности и авиа-инженеров. Дом был своеобразным. Он был как бы кооперативным, и жильцам разрешалось занимать столько места, сколько они хотели, и планировать свои квартиры, как хотели.

У меня была няня – Аннушка, про таких домработниц сын маминой подруги как-то сказал, что они «остатки крепостного права». Мама в то время не работала, вела светскую жизнь. У папы был шофёр – Тимофеевич. Летом он, его жена и дочка Веста жили с нами на даче. У них был отдельный домик, а с Вестой я дружила. Дача была государственная, на станции Малаховка. Я помню, что у папы были две машины, но не одновременно, а вначале «Эмка», а потом «ЗИС». 10 января 1938 г. родилась Лена, и я была счастлива, что у меня есть сестричка, о чём я мечтала.

В семьях маминых родителей, сестёр и братьев тоже благополучие. Тётя Минна замужем за Андреем Михайловичем Бодровым, он – директор Первого шарикоподшипникового завода. У них растёт сын – Леонид, наш кузен. У сестёр мамы есть мужья. Дяди – молодые, умные, образованные, целеустремлённые. Все – блестящие. Дедушка и бабушка живут у тёти Иды в Серебряном Бору. Она – главврач детского санатория по профилактике рахита, пишет диссертацию. У неё есть муж и падчерица Люба. Словом, у всей семьи есть убеждение, что они не зря покинули Ригу, где жили до 1931 г.

Но… приближались окаянные годы в жизни всех моих родных, как и миллионов других людей. Мама мне рассказывала много позже, что в одну из ночей 1936 г. ей приснился «пророческий» сон. Как будто она входит в какое-то помещение и видит много чемоданов, и эти чемоданы начинают падать, и падают на неё. Мама очень испугалась и во сне стала кричать. Она кричала так громко, что несколько наших соседей прибежали, стали звонить и стучать в дверь, и все они были с револьверами. Этот страх был неспроста. Начинались репрессии, вернее шквал их.

Я не знаю, по какой логике отдавались приказы об аресте директоров авиазаводов. Страной правил не человек, а каннибал или дракон. Для его счастья нужно было уничтожить 20 млн. человек!!! Это же население целой европейской страны!

Принцип управления Сталина страной был чудовищным. Если в любых отраслях промышленности, и, в частности, авиации, возникали какие-то неудачи, неполадки, то был закон – начальника арестовывают и… расстреливают. Как мог народ жить и работать в таких условиях?! Неужели, потому что правды не знали, все верили фальшивой информации и лозунгам?! А ведь Сталин теперь – «эффективный менеджер».

Анна Ахматова писала в «Реквием»… «и несчастная корчится Русь под кровавыми сапогами и под шинами чёрных „марусь“». Арестов было так много, и это было так ужасно, что люди, уцелевшие в лагерях, говорили, что «ещё до начала войны с фашизмом у нас был свой Освенцим и свой Бухенвальд».

В нашей семье погибли: наш папа, дядя Шай и дядя Моня, мужья моих тёть. Дядя Боря был в лагере в Воркуте, тётя Минна провела 17 лет в тюрьмах, лагерях и ссылке, тётя Соня была в тюрьме и ссылке с 1951 и до 1954 г. – амнистии после смерти Сталина. Какой ужас перенесли мои родители, дяди, тёти. И это убило мою бабушку. А какой генофонд был уничтожен?! А переживания нас детей, наши страхи, наша жизнь с клеймом «детей врагов народа».

Советская авиация в 30-х годах, безусловно, отставала от авиации главного супостата СССР – Германии. В этом убедились во время войны в Испании, где Германия помогала Франко, и дала ему свою авиацию. Война республиканцев против фашизма была проиграна. Советская авиация показала свою несостоятельность. Реакция Сталина была однозначной – всех арестовать и… расстрелять.

Одним из первых репрессированных в 1937 г. был… Андрей Николаевич Туполев, человек масштаба Ренессанса! Его можно сравнивать с Леонардо да Винчи! 100 видов самолётов! Его арестовали 21.11.1937 года. И четыре года этот титан был в тюрьме и подвергался пыткам. И его жена Юлия Николаевна тоже была арестована.

На наш дом на Патриарших прудах обрушился шквал репрессий. Были арестованы и расстреляны друзья папы – директора авиазаводов: Г. Королёв, И. Кацва, И. Марьямов, Н. Харламов, И. Побережский. Это только те, о которых я знала. О чём помню и знаю, расскажу.

Папу первый раз арестовали летом 1938 года. Почти год он пробыл в тюрьме, в совершенно нечеловеческих условиях. И вдруг… папа вернулся. Я помню только этот короткий период общения с ним до его повторного ареста 4.06.1941 г. Ордер на арест был подписан самим Берия. После мук первого ареста папа был очень болен. Я помню, он лежал в клинике Первого Мединститута, где мы с Леной впоследствии учились. Моя сестра Лена, которая на 5 лет меня моложе, совсем не помнит папу, и это её боль на всю жизнь.

Впоследствии, когда мы познакомились с одним из друзей папы – С. Млынаржем, который был с папой в тюрьме, он рассказал: когда папа был в тюрьме, ему сообщили, что А. Н. Туполев потребовал его участия в работе секретного конструкторского бюро. Это было вскоре после начала войны. Несостоятельность советской авиации была подтверждена в самом начале войны. Тогда Сталин, видимо, спохватился. Директора главных авиационных заводов и авиаконструкторы к тому времени были репрессированы, а большинство уже расстреляно. Тогда возникла идея создания секретного, тюремного авиаконструкторского бюро. Вообще же, такие бюро были в СССР ещё в 30-х годах. В одном из них работал один из крупнейших советских авиаконструкторов Н. Н. Поликарпов.

К счастью в 1941 г. был жив А. Н. Туполев. История создания и работа в условиях «Туполевской шараги» – так назвал её сам А. Н. Туполев, очень интересно и впечатляюще описана в книге Л. Д. Кербера под этим названием. Папа, к сожалению, был очень болен и не смог работать в этом бюро. Но ему смягчили условия пребывания в тюрьме. 14 июля 1942 г. он умер в городской больнице г. Пензы. Его могилу разыскать не удалось. А 23 февраля 1942 г. (в разгар войны!) был расстрелян друг папы, тоже директор авиазавода – Борис Акимов. О семье Акимовых я напишу отдельно.

Я хочу сказать, что наша мама во все эти страшные годы, сделала всё, чтобы сохранить в нас любовь и восхищение папой. Она не развелась с ним, как это делали многие другие жёны, она рассказывала нам о тех событиях из жизни папы и авиации, которые она знала и помнила. И всех удивляло, что на двери нашей квартиры была табличка «Г. З. Алмазов». Мама не сняла её, и она сохранилась на двери до сих пор.

Есть целый сюжет о нашей квартире, где мы продолжали жить в доме Наркомата авиационной промышленности. После первого ареста папы у нас отняли самую большую комнату в квартире. Там поселили семью Решиных, тоже репрессированных. Когда папа вернулся, комнату нам вернули. Потом, после второго ареста, её забрали снова, и мы 20 лет жили в своей же квартире в условиях коммуналки. Соседи менялись. Одной из них была семья Соболь, репрессированного работника авиационной промышленности, который чудом уцелел; его освободили, вероятно, по болезни. Подробности не знаю. Они были странные люди, вероятно, из-за такой трагедии. Но как только началась реабилитация, поскольку он был жив, его сразу же реабилитировали. Надо сказать, что в первые годы реабилитации была даже попытка возвращать отнятые квартиры. И семье Соболь вернули их же квартиру в нашем доме. Но очень быстро власти поняли, что в реальности возвращение квартир практически невозможно, и это решение отменили. Наша мама была так запугана, что она даже боялась подавать запрос на папину реабилитацию. Решение об этом мы получили из Министерства авиационной промышленности (а, может быть, из Верховного суда, точно я не помню). Когда это произошло, вернуть комнату было уже невозможно. Нашими соседями после семьи Соболь была прекрасная семья Савчуков. Иван Леонтьевич работал в авиационной промышленности, его жена Анастасия Васильевна была врач. У них был сын Юра – ровесник Лены. Нам с ними было очень комфортно. Анастасия Васильевна всегда мечтала о девочке и очень любила нас с Леной.

Так продолжалось лет семь. И вдруг однажды, когда я была в квартире одна, позвонили в дверь, я открыла. В дверях стояли мужчина и женщина. Они сказали, что пришли смотреть комнату Савчуков, у них есть ордер, а Савчукам дают квартиру. Я очень твёрдо сказала, что я их не впущу, так как комната вообще-то наша и была несправедлива отобрана. Я, конечно же, обиделась на Савчуков, что они не сказали нам об этом, хотя я понимала, что им очень тесно. В этот момент в Москве из нашей семьи была только я одна. Мой муж Валя уехал в командировку, а мама и Лена отдыхали на юге. Друг нашей семьи Михаил Ильич Оратовский, знавший всю ситуацию, посоветовал мне идти к министру авиационной промышленности. Я позвонила в министерство, меня соединили с секретариатом министра – Петра Васильевича Дементьева. Я встретилась с секретаршей министра. Она очень благожелательно ко мне отнеслась и сказала, что назначит мне встречу с министром. Когда я пришла на назначенную встречу, то мне сказали, что министр не может меня принять, но будет говорить со мной по телефону. Я спустилась в «лобби», где были телефонные будки с сиденьями, меня соединили с министром. Я жутко волновалась, почти плакала. Запинаясь, я сказала, что я Алмазова, что я дочка… Министр прервал меня и сказал: «Детка, про вашего отца вы мне не рассказывайте, я молодым инженером начинал свою работу на его заводе». Тут уж я расплакалась. Он спросил, какая у меня проблема. Я рассказала об этой истории с нашей квартирой. Он задал мне пару вопросов и сказал: «Не волнуйтесь, у вас с квартирой будет всё в порядке!» Вдохновлённая, я вернулась в секретариат, и мне дали телефоны двух (а может больше, не помню) великих конструкторов А. Н Туполева и А. А. Архангельского. Кажется, когда вернулась из отдыха мама (ситуация была форс-мажорная, и она вернулась сразу же) ей дали координаты Ильюшина и Яковлева.

И ещё был волнующий эпизод. Мама пошла на квартиру Туполевых, так как раньше была дружна с его женой Юлией Николаевной. Дверь открыла домработница. Мама спросила, может ли она видеть Юлию Николаевну, и вдруг из глубины квартиры раздался крик: «Симочка, Серафима Львовна»! и вбежала Юлия Николаевна, она узнала маму по голосу. Комнату нам вернули. Впоследствии и Туполев, и Архангельский очень помогали нам. Правда, мама старалась обращаться как можно реже. От Туполева и Архангельского приходили маме постоянно поздравления с праздниками…

Кстати, у папы была довольно большая родня. Так, его двоюродным братом был кинорежиссёр – Леонид Луков. Он создал такие фильмы, как «Большая жизнь», «Два бойца», «Разные судьбы» и многие другие. Мама в те страшные годы не звонила никому, а общалась только с теми, кто сам этого хотел и не боялся общаться с нами. Луков не звонил. Связи не было. Но когда я приехала в Израиль, мне рассказали, что по радио выступала сестра жены Лукова и рассказывала про нашего папу. Мне она тоже звонила. Стало почётно иметь репрессированных родственников.

Из моего «контакта» с наркоматом авиационной промышленности был такой сюжет. Как я уже писала, папу арестовали 4 июня 1941 г. 22 июня началась война, и почти в те же дни маме позвонили из Наркомата и предложили отправить меня в пионерлагерь в Звенигород. Мама согласилась. Нас собрали во дворе наркомата, там я увидела Свету Дорфман из нашего дома, но она была в старшем отряде, а я в младшем. Нас посадили в автобус, и мы поехали на… Запад, навстречу немцам! Я помню эту поездку. Параллельно с нами двигались войска на фронт! Нам махали руками солдаты (тогда – красноармейцы), которых везли на грузовиках. В лагере я пробыла дней девять, я успела увидеть ещё открытие лагеря и даже участвовать в какой-то сценке из американской жизни! Я играла девочку, а Света Дорфман мою маму. Там был какой-то забавный диалог. Зато у меня был дебют на сцене! Но шла война – немцы приближались к Москве. На каждой линейке объявляли фамилии детей, которые должны были собрать вещи и ехать в Москву. Настала и моя очередь. Я помню, что сама собирала свои вещи, и чуть не забыла всю свою обувь. (!) Мама меня встретила у наркомата. Москва готовилась к войне и бомбёжкам. Окна уже были заклеены крест—накрест бумагой.

Я хочу рассказать о том, что я знаю о наших соседях по дому, арестованных директорах авиазаводов и их детях. Как я теперь установила по Интернету, первым был арестован и расстрелян Г. Н. Королёв. Он был каким-то очень важным человеком в авиапромышленности. И был директором завода №26. Они жили под нами. Их квартира занимала целый этаж. У него была дочка Татуся, старше меня. Её после ареста отца поселили в какую-то тёмную комнатку, а у неё был туберкулёз. А их квартира была превращена в ужасную коммуналку с одним туалетом! Но Татуся сумела выучиться на рентгенотехника и впоследствии работала в 1-м Мединституте, и мы с ней общались. Она была очень добрая, и я иногда обращалась к ней за помощью и советом. Она всегда помогала. После реабилитации отца ей дали двухкомнатную квартиру.

Н. Харламов, – он был директором не более и не менее как ЦАГИ. ЦАГИ – это Центральный аэрогидродинамический институт. Без обследования на аэродинамической «трубе» не выходит в полёт ни одна модель самолёта. Этого человека расстреляли.

У меня был такой эпизод. Когда я готовилась к защите диссертации (я была в заочной аспирантуре Центрального института усовершенствования врачей), была научная конференция. Программа выступлений была напечатана и роздана заранее. После моего доклада, ко мне подошла молодая женщина и спросила: «Скажите, вы Ирина Григорьевна?» Я сказала, что в быту моего папу звали Григорий Захарович, хотя его имя было Герц Зиновьевич и, поэтому, я – Ирина Герцевна. Она мне сказала: «Я – Наталия Харламова». Я была изумлена, их семья исчезла из нашего дома после ареста её отца. Но, видимо, она знала моё имя и фамилию. Она тоже врач – мы с ней иногда перезванивались.

И. Побережский. Он был расстрелян. У него оставался сын Витя. Чудовищный парадокс! После войны в коридоре школы №125, где я училась, висела памятная доска: «Они погибли за Родину», и там было фото Вити Побережского.

Герц Зиновьевич Алмазов

Семья И. Кацва. Это были наши друзья. Они жили в соседней квартире. Исаак и Ида. У них не было детей. А они очень хотели ребёнка. В 1936 г. была война в Испании. Известно, что республиканцы были побеждены. Детей республиканцев эвакуировали в СССР. Корабли везли их в Одессу, а оттуда – в Москву и другие города. Я была совсем маленькая, но хорошо помню, что вблизи нашей дачи был интернат испанских детей. Мы с мамой поехали туда. Я только помню, что мама говорила с детьми по-итальянски, а он близок с испанским. Дети были счастливы. Наверное, они очень тосковали по дому и родителям. Так вот. Семейство Кацва искали ребёнка, ездили по детским домам. И однажды в одном из них в комнату вбежал малыш лет трёх, очаровательный, черноглазый, весёлый. Ида Исааковна рассказывала впоследствии, что этот ребёнок «вошёл к ней в сердце». Она хотела только его. Но усыновить его было не так просто. Оказывается, что усыновлять можно только детей, о которых было известно, что они сироты. Для этого «Красный крест» должен был получить всю информацию в Испании. Ведь он был испанец – Альфонсо. Они ждали несколько месяцев и, наконец, усыновили мальчика. Он стал Александр Исаакович Кацва. Они были счастливы. Но Исаак Кацва был арестован и расстрелян. Ида и Алик остались одни. Их выселили из квартиры, дали какую—то комнатушку. Они уехали в Ленинград, где жили её мама и сестра, и какие-то ещё родные. Время шло. Ида очень любила Алика. Когда ему исполнилось 15 или 16 лет, она попросила, чтобы его устроили в военное училище. Испанское землячество было особым. Этим детям, даже усыновлённым, помогали. Его взяли в военное училище. Но Ида должна была сказать ему правду. И что она – не его биологическая мать, что он не еврей, а испанец. Это было очень драматично. Алик был в шоке, плакал, сердился на Иду, зачем она ему это сказала. Он ведь так её любил, и очень чтил память отца.

Они появились в нашем доме уже после реабилитации наших отцов. Они снова стали для нас близкими людьми. Приезжали к нам в Москву. А я однажды отдыхала в Гаграх, в доме у сестры Иды. И Алик там отдыхал. Он преданно ухаживал за мной. Я ведь была ему, как сестра. Потом он женился, родился сын. Ида обожала внука. Мы встречались в Ленинграде, куда мы с Валей приезжали. Алик ушёл из армии, работал на ювелирном заводе. Мы уехали в Израиль, Ида умерла, связь прекратилась. Алик, скорее всего, вернулся в Испанию, как и другие испанские дети. Кстати, Ида очень заботилась о том, чтобы он учил испанский язык.

Выпуск Военно-воздушной Академии 1928 года. (Справа в 1-м ряду второй – Герц Алмазов)

В конце своего грустного повествования я осмелюсь высказать несколько мыслей. Во-первых, я думаю, что две вещи, произошедшие в Европе в 20-м веке, не имеют рационального объяснения. Это геноцид евреев и сталинский террор. Не может быть такой ужас следствием ума и воли только одного человека. Не может быть такого человека. Не знаю, возможно ли это, что было какое-то, «потустороннее» влияние. И ещё, что поражает. Сталин уничтожил всю верхушку армии. Известно, что генералитет составляли очень мужественные, смелые, отважные люди, доказавшие свою храбрость во время Первой Мировой и Гражданской войн. Возможно, что все были так унижены и запуганы, так как Сталин арестовывал членов их семей тоже. Известно, что даже у Микояна дети сидели в тюрьме. Но, неужели же, страх был так велик, что не нашлось никого, кто бы попытался убить Сталина?! Из истории известно, что Гитлер не уничтожал так катастрофически свой генералитет. И тем не менее нашлись смелые люди, пытавшиеся убить Гитлера. Может быть, есть кто-то, кто попытается объяснить этот феномен.

В завершение я хотела бы сказать, что, несмотря на страдания нас, детей уничтоженной элиты, в частности, в авиации, мы все вполне состоялись и стали достойными людьми. Наши отцы могли бы нами гордиться. Спасибо им, что такой генофонд мы успели получить.

Наше «Пионерское» детство

«Пионерская» – это название нас буквально преследовало. В Москве мы жили на Пионерских прудах (раньше и впоследствии они назывались Патриаршими), в Большом Пионерском переулке, а все наши каникулы мы проводили в дачном посёлке Дубки на станции Пионерская, Белорусской ж.-д. в 30-ти километрах от Москвы. Но посёлок всегда называли «Пионерская». Что такое была «Пионерская»? Это были несколько прямых, параллельных улиц, которые шли от станции до леса. Их называли «просеки», и у них были номера, прямо как авеню и стриты.

Посёлок состоял из маленьких домиков, старых, и, конечно же, без всяких удобств. У всех владельцев были участки разной величины, но довольно большие. Раньше у многих жителей была живность – куры, козы, коровы, но постепенно эта живность исчезала в соответствии с указами Хрущёва. Никогда никакой логики не было в той стране. Вся жизнь протекала в соответствии с указами основного правителя. Это, к сожалению, продолжается и теперь, а на дворе 2013 год!

Первый раз мы отдыхали» на Пионерской», как тогда говорили, аж в 1940 г. До этого у нас была роскошная по тем временам «госдача» в Малаховке. Мы её имели как семья директора завода. Но так как папа был арестован в 1938 г., то у нас дачу отняли. К счастью, папа вернулся в 1939 г. (увы, не надолго). И мы отдыхали в 1940 г. в «Пионерской». Я это помню плохо, отдельные отрывки в памяти.

Были мы трое – маленькая Лена (2 года), Леня-кузен (6 лет) и я (7 лет). И жили с нами бабушка и дедушка. Из отрывков памяти я помню, что все восхищались Леной, так как она была очень кудрявая, что не было обычным. Я помню, что почему-то мы играли с Лёней так, что он был собачкой, и я ему завязала чем-то вокруг шеи и привязала к ножке стола, а он был доволен и лаял. Помню, что бабушка, увидев эту сцену, ужасно сердилась и запретила нам такую игру.

Мы четверо —внуки семьи Абезгауз: слева Лена, Тиночка, Ира, Леонид.1940 год

Как ни странно, но я отчётливо помню ещё два события: по просеке шла группа детей, очевидно их водили в лес, и я очень испугалась, увидев мальчика, у которого вокруг шеи был какой-то аппарат, типа поддерживающего голову «воротника». Я часто вспоминала этот аппарат. Как же я могла знать, что более чем через 20 лет я буду детским неврологом, и увижу такие же аппараты в Филатовской больнице.

И ещё, рядом с нами жила молодая женщина с ребёнком. Во время прогулки она разговаривала с другой женщиной и сказала ей, что в наших тюрьмах бьют заключенных. Я, семилетняя девочка, уже знала, что мой папа был в тюрьме, что в тюрьме находятся родители Лёни, и я была просто потрясена этим рассказом.

Я была развитая, читала с 5 лет и сразу запоем. Ровно в 5 лет у меня появилась младшая сестра, и с этого дня мне не прочитали ни строчки. Я помню, что были маленькие книжечки, главы из классических произведений. Так мне попалась «Козетта», отрывок из «Отверженных» В. Гюго. Я прочитала, разрыдалась и помню, что пряталась за дверью.

Снова о «Пионерской». В лесу построили дома для руководителей строительного ведомства. Там, на продолжении нашей просеки, был дом Зильберквитов. Мы тогда познакомились с Наной (Анна), моей любимой подругой впоследствии.

А вдали от посёлка было село Лайково. Обычно с московского поезда сходили мужчины и бегом бежали по дорожке через лес домой, в село. А из села в Москву женщины—молочницы возили молоко. Жаль, что об этом явлении не написали. Женщины были все в ватниках, на голове платки, на плечах наперевес спереди и сзади висели бидоны с молоком. У них были свои «анклавы», куда они возили молоко и разносили его по квартирам. У нас тоже была молочница Нюша из… Лайково. Она много лет носила нам молоко. Потом молоко стали продавать «пастеризованное» в бутылках, потом в пакетах, и этот промысел исчез.

Наша тётя Ида в молодости окончила Берлинский университет, и стала одним из ведущих врачей—педиатров во Фрунзенском районе Москвы. Её всё время ставили на административные должности. До войны она была главным врачом детского санатория по профилактике рахита – это такое нарушение обмена витамина Д и кальция. Тогда это было самое распространённое детское заболевание. У детей становились мягкими кости, и было ещё много проблем организма. Когда я работала участковым педиатром в Подмосковье, я часто видела рахит. Тогда условия жизни народа были просто ужасающими. И… не было солнца, которое стимулирует обмен витамина Д. В последующие годы я работала в больнице и рахита почти не видела.

В эвакуацию тётя Ида вывозила Дом младенца, где были дети-сироты до двух-трёх лет. После эвакуации она вернула их ВСЕХ в Москву. В 1944 г. тётя стала главным врачом Детского противотуберкулёзного санатория Фрунзенского района Москвы. Санаторий находился на станции Пионерская. Так мы стали как бы жителями посёлка Пионерская.

Ида Абезгауз с племянниками Леонидом и Ирой. 1945 год

У тёти Иды был домик на территории санатория, где мы провели всё своё свободное время во все школьные годы. По-моему, тётя Ида работала там до 1955 г. Это было просто самоотверженно

Трудно теперь представить эту жизнь, в домике без удобств, почти без света, конечно же, без телевизора, с радио, которое не всегда работало. И всё это было ради нас, её любимых племянников. Ведь у нас не было отцов, их уничтожил сталинский террор. А мама Лёни, тётя Минна, до 1946 г. была в лагере. Вернулась и в 1949 г. была сослана в Сибирь откуда вернулась только после 20-го съезда партии. Наши тёти, Ида и Соня, заменили нам отцов.