Силки на лунных кроликов

Но мир изменился после того, как папа рассказал ей правду о болезни. Раньше девочка не воспринимала свою жизнь чем-то ненормальным. Теперь внутри нее зародилась ярость. Как маленькое семечко. Намного меньше тыквенного. Оно проникло внутрь и теперь пускало ростки. Тонкие, слабые, но наполненные стремлением жить.

Маленькие тонкие полоски света иногда проникали сквозь щелочки в крышке наверху. Обычно они указывали на то, что папа вот-вот войдет в нору. Но сегодня этого не происходило.

Алиса проваливалась в дрему, а потом звон тишины снова пробуждал ее сознание. Она открывала глаза. Темнота встречала ее, как самый верный друг. Не в силах больше это терпеть девочка украдкой протягивала руку за голову, нащупывала провод с маленькой кнопкой. Девочка немного помедлила, прежде чем нажать на нее. Папа запрещал ей самой разгонять тьму. Но если она сделает это просто мимолетно. На одно мгновение. Ничего страшного не случится. И она давила на кнопку. В эту секунду ей казалось, что ничего не произойдет. Наверное, кнопка срабатывает только от папиных рук. Сработало.

Свет проник в нору, рассеивая тьму. Это всегда было похоже на магию. Свет был не таким, как от маленького фонарика, который она использовала, чтоб отсчитывать шаги, нарезая круги по норе. Этот свет был больше.

Девочка села на горшок и справила малую нужду. Затем снова нырнула под одеяло. В норе гулял ветер. И хоть он заставлял кожу девочки покрываться мурашками, всё же это было приятно. Приятно осознавать, что здесь был кто-то, кроме нее самой. Нужно было выключить свет, пока папа не пришел. Нужно было… Но она никак не могла себя заставить. К тому же папа так и не появился.

В животе заурчало: явный признак того, что пора позавтракать кашей. Девочка мечтала о сладком чае. Снова захотелось на горшок, теперь по-большому. Она сдерживалась, как могла. Обычно делала это в то время, когда папа уже приносил завтрак и мог почистить горшок. А теперь придется сидеть с полным туалетом.

В конце концов, девочка не выдержала. Зато знала точно: утро наступило. Алиса в очередной раз открыла журнал со статьей про грустного мальчика. Она могла осилить пару страниц, но в тексте было так много непонятных слов, что все они сливались в бесформенную массу, становясь похожими на жеванную бумагу. Как-то Алисе стало интересно, на что похожа бумага по вкусу. У нее практически не было вкуса, а на зубах она скрипела.

Вот таким же ей и представлялся весь этот текст. Но вот, что девочка смогла понять. У мальчика была мама, папа и сестра. А еще много людей, которые приходили к нему. И это огорчало Алису. Она всё время вспоминала рассказ папы о том, что мама ее бросила. И ярость закипала в ней, как горячее масло.

Тогда она встала и начала отсчитывать шаги. Теперь она могла считать до тридцати. Это было вовсе не сложно. Даже проще, чем читать. Читать она умела, но смысла многих слов не понимала. А счет шагов всегда был простым и понятным. Неужели теперь ее бросил и папа? Она швырнула журнал в другой конец норы. Бетонный пол глухо «пожаловался».

Алиса ускоряла шаг с каждым счетом. Голод сдавливал ей горло, а под ребра будто кто-то вонзил кинжал.

– Папа, папа, папа… – шептала девочка, вместо чисел.

Затем она начала вспоминать маленькие примитивные детские стихи, которые знала наизусть.

Левой, правой, левой, правой на парад идет отряд…

Я люблю свою лошадку, причешу ей…

Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…

И потом вдруг ей на ум приходили слова, которых она никогда не слышала, никогда не читала, никогда не учила.

Тили-бом, тили-бом…

Алиса точно помнила, что речь шла про кошку. Кошек она видела на картинках, читала о них сказки, но почему тогда память услужливо подсовывала ей воспоминания о мягкой шерсти? О запахе? Об острых когтях?

Неосознанно девочка посмотрела на сгиб локтя правой руки. Точно. Вот он, тонкий белый шрам. Откуда он мог взяться и почему девочка так отчетливо помнила о нем?

Тили-бом, тили-бом…

Папа так и не появился. Бутылка с водой стояла у матраса, и девочка жадно прильнула к горлышку. Папа предупреждал ее, чтобы она была осторожней и не подавилась. Слабо понимая, что значит подавиться, девочка просила его рассказать об этом. И папа нарисовал для нее жуткую картину устройства человеческого тела. До того момента Алиса думала, что внутри человека пустота. Он словно стеклянная банка, которая наполняется едой, а потом опорожняется. Но, оказалось, всё намного сложнее. Мир вообще был сложной штукой, недостижимой для понимания. И чем больше она узнавала, тем меньше ей хотелось наверх.

Здесь, в норе, было намного проще.

Прочитав про себя все стихи, что она знала, девочка нашла единственный выход уничтожить время. А вместе с ним и тоску.

Снова прочитать «Алису в стране чудес». Снова провалиться в странный мир, похожий на сон. Снова бежать за маленьким кроликом. Ее сознание в какой-то момент начало исчезать и растворяться так же, как и Чеширский кот. Глаза ее начали слипаться, и она провалилась в глубокий тревожный сон.

В нем кролики вновь отплясывали свои хаотичные странные танцы. Теперь они, однако, могли ходить на двух лапах, подобно людям. Иногда они даже взлетали. И в этих снах Алиса видела себя в желтом платье. Странно, ведь она никогда не носила желтых платьев. И кролики прятались у нее под юбкой, становились меньше, походили на мышей.

Девочка открыла глаза и не увидела привычной темноты. Нору заливал желтый искусственный свет. Она уснула с книгой в руках, оставив свет включенным. Непростительная ошибка. А если бы в этот момент пришел папа? Он разозлился бы. Но папа не пришел. И теперь было плевать на это.

Снова захотелось на горшок от выпитой воды. Сколько раз еще она сможет сходить в биотуалет, пока тот не заполнится до краев? Хотелось есть. Но единственное, что у нее было, – это вода. Алиса не знала, что водой невозможно подкрепиться, водой нельзя утолить голод. И всё же девочке казалось, что вода притупляет его.

Она разрушила мозаику, чтобы собрать ее снова. К сожалению, девочка слишком хорошо знала рисунок и помнила место каждого кусочка. На рисунке был изображен яркий зелено-синий попугай. Он смотрел на нее своим глазом, и это вызывало в девочке гнев. Такой простой, понятный, и в то же время жестокий и удушающий.

Слезы подступили к горлу. Она редко плакала. Бывали моменты, когда ей очень хотелось, но не получалось. Сейчас же слезы градом катились по бледным щекам, падали на собранный паззл, в глазах помутнело. Плакал ли так мальчик в пузыре?

Ярость снова набрасывала на нее невидимую удавку. Алиса разрушила паззл, чтобы не видеть взгляд этой застывшей птицы с собственными каплями слез. И внезапно впервые раздался крик. В этих стенах, не отражавших звук, раздался пронзительный детский крик.

Алиса, упоенная свободой звуков, которые могла теперь издавать, бросала книги и игрушки, била ногами в матрас и стены, бегала из угла в угол. Сорвав голос, она рухнула без сил и опять уснула. Девочка не знала, сколько прошло времени.

Открыв глаза, она снова увидела желтый свет. Горло болело, хотелось пить. Но воды больше не было. Туалет заполнился до краев. Она то впадала в забытье, то приходила в себя. Лицо чесалось от слез. Прошло три дня.

Иногда она выключала свет. В такие моменты темнота помогала. Мир будто переставал существовать, не было боли, не было мальчика с грустными глазами, не было папы. А его ведь и не было. Как хорошо было сказочной Алисе, когда она просто очнулась ото сна. Было бы здорово, если бы всё это тоже оказалось сном.

Хотелось до ужаса пить. И единственной жидкостью здесь была ее собственная моча. И девочка, сначала брезгливо, но потом совершенно естественно сделала глоток из ведра, в которое ходила всё реже. Было мерзко и противно. Рвотный рефлекс тут же дал о себе знать. Но что-то в маленьком измученном организме девочки не позволило исторгнуть жидкость. Алиса зарылась в подушку и снова зарыдала. Папа не придет. И теперь нужно подняться по этим ступенькам, чтобы выбраться в черную дыру. А там будет вредный воздух и солнце, которые убьют ее.

Ярость давала такое яркое необыкновенное осознание страха смерти. Каждый ребенок знает, что жизнь человека бесконечна. Она повторяется изо дня в день, а дням этим нет счета. Вот так представляется жизнь. Но смерть – это что-то совсем другое. Это не то, чем заканчивается жизнь. Скорее это зло, которое неизбежно преследует всех в этом мире.

Смерть представлялась Алисе мухой, попавшей в паутину, пчелой, задохнувшейся в банке. Где-то в другой жизни она видела всё это. Где-то не здесь.

Но сейчас ей казалось, она и есть та самая муха. Наверху, там, где была решетка вентиляции, висела бесформенная паутина. И Алиса могла видеть, как та колышется от ветра. Где-то должен быть и паук.

Девочка подошла к лестнице и посмотрела вверх. Крышка плотно заперта, и нет никакой черной дыры. Но что если папа в беде? Ему нужна помощь, и никто об этом не знает? Она должна быть храброй.

Алиса поднялась на первую ступеньку, но тут же застыла. Страх подкатил внезапно, сковав ее движения, будто рухнул потолок, намертво пригвоздив маленькое тело к полу. Ноги налились свинцом. Крик снова готов был вырваться из груди. Девочка заставила свое тело пошевелиться, спрыгнула со ступеньки, выключила свет и спряталась под одеялом.

Она была тем ребенком, который не боялся темноты. В темноте не было ничего плохого. Только если это не была черная дыра в потолке. Темнота успокаивала, утешала, давала время.

В свете желтой лампы, которую папа подвесил над головой, мир казался враждебным, лишенным надежды. От него пахло смертью.

2.

К началу четвертого дня ее стала бить мелкая дрожь. Она почувствовала тяжесть в легких. Казалось, кто-то сидит прямо здесь, у нее на груди. Девочка включала свет, чтобы убедиться, что это просто сон.

Температура поднялась, начался кашель. Сухой, дерущий горло, но нараставший с каждым разом. Язык горел, нос чесался. Сил не было даже стонать. Алиса не знала, сколько времени она вот так пролежала, в бреду, танцуя с белыми кроликами.

Придя в себя, девочка увидела папу. Неужели это значит, что она была права: это был сон. Папа здесь, трогает ее горячий лоб чем-то холодным. Это было так приятно, что Алиса снова провалилась в сон. Или бред. Где кролики с красными воздушными шариками превращались в жутких оборотней, клацающих зубами. Она, будто Красная Шапочка, пыталась найти выход из темного леса. Она открыла глаза, и ужас обнял ее своими холодными щупальцами с присосками. Оборотень никуда не делся. Он был здесь, перед ней. Навис, как огромная кровавая луна. Девочка закричала, что было силы. Легкие горели адским пламенем. Она дергалась и вырывалась, пока оборотень держал ее за тонкие руки.

– Тише, тише, моя девочка, – приговаривал он.

Вот только Алисе казалось, что голос этот резал, будто нож.

Тише, тише…

Силы покидали ее, и она переставала сопротивляться. Было то жарко, то холодно. Потом Алисе чудилось, будто она тонула. Перед ней раскинулось бескрайнее море. Такое настоящее, такое живое, оно дышало, исторгало белую пену на белый песок. И кто-то брал девочку крепко. Она не могла рассмотреть лицо из-за солнца. Слепящего солнца. И вот эти руки несут Алису в воду. Вода приятно холодит. Кожа покрывается мурашками. И Алиса плывет. Тело такое невесомое, солнце такое горячее. Но потом вдруг чья-то жестокая сильная рука опускает голову девочки в воду. И она задыхается, не может сделать вдох. Всё кончено… Всё.

3.