Ползла по небу черепаха

Но она все равно опьянела. И чувствовала, что ненависть ко всему окружающему переполняет ее. Время не повернуть вспять, но в голове минуты отсчитывались назад. Невнятное раскаяние мучило, раздирая внутренности. Ведь это она виновата, что привела этих людей в дом! Арсений погиб, когда Людмила ушла в магазин, оставив ребенка с теми, кто когда-то претендовал на его семью. Она ни на секунду не усомнилась в этих людях, один раз уже предавших. Она доверяла им и радовалась, будто совершила что-то хорошее. Верила! Но оказалось, что обрекла своего сына на смерть. Много часов подряд она пыталась осмыслить то, что случилось. Несчастный случай произошел слишком не реально. Арсений пошел на кухню за своей игрушкой, которую кто-то положил на подоконник. Окно оказалось открыто, и мальчик выпал, не успев даже вскрикнуть. Кто положил туда игрушку? Кто открыл окно? Был ли это злой умысел, или просто стечение роковых обстоятельств? Почему Арсений забрался на подоконник? Для чего это было нужно, ведь он пришел за своей игрушкой? Можно было просто забрать ее и уйти в свою комнату!

Конечно, скорее всего, это халатность. Из-за жары открыли окно, кто-то из детей бросил игрушку на подоконник, никто не следил за Арсением, все смотрели телевизор и ели малиновое печенье, которое испекла Людмила. Съели все, что было! Пустая глубокая миска, в которой остались крошки, до сих пор стоит перед глазами. Этой миски уже давно нет, Людмила выбросила ее. Печенье она тоже больше не печет. Наташа зависала в телефоне с виртуальными любовниками. А мальчика даже не хватилась. Она забеспокоилась лишь тогда, когда услышала крики Кристины. Пришла на кухню и… И что? Что там было?

Острая, невыносимая боль, помутнение рассудка – вспоминать тот день и рисовать картины происшествия. С каждым новым днем картины приобретали зловещие, уродливые очертания. В этом было что-то выдуманное, нереальное. Мистическое. Поистине напоминало старый искаженный фильм, от которого кровь стынет в жилах, и пересыхает в горле.

Она ходила по магазину в то время, когда ее сын боролся за жизнь на краю подоконника. Даже если он оказался там по своему желанию и совершенно случайно, то ему никто не помог. За ним никто не смотрел. Лишь Кристина оказалась рядом. Но было непонятно, повлияла ли она на события, развернувшиеся так трагически. А Людмила ходила по магазину. Радовалась новому дню и тому, что все хорошо. И пусть Влад обижается, сколько хочет, он поймет рано или поздно, что не прав. В это была неукоснительная вера тогда. Как глупа и наивна она была. Не ощутила предчувствия беды, шестое чувство молчало. Сердце не дрогнуло, не появилось беспокойство. И она была первой, кто увидел мертвого ребенка, там, в кустах акации и сирени. И тут же что-то перевернулось в сознании, разум помутился.

…Наташа что-то говорила, пыталась оправдаться и защитить Кристину. Людмила не слушала, оглядывая мутными глазами кухню, пытаясь думать. Но отдельные фразы долетали до ее сознания, и жгучая обида заполняла все существо. Ей хотелось подойти к Наташе и толкнуть ее, чтобы она испуганно дернулась и вывалилась из окна. Грохнулась о землю, разбрызгав мозги по асфальтированной дорожке, и превратилась в страшную восковую куклу. Мертвое тело, которое закопают глубоко в землю, никто больше не вспомнит. Как бы жарко хохотала над ним Людмила. Столкнуть! Пусть поймет! Почувствует то, что испытал ее маленький мальчик!

Глубоко вздохнула, недовольно морщась. Убийство претило, вызывало несогласие, протест в душе. Наташа Сулакова – плохой человек, подлая, ограниченная, трусливая женщина. Но ведь Людмила сама привела ее в свой дом! Вот и терпи теперь!

– Ты веришь мне? Веришь? – плакала Наташа, сидя на подоконнике, размахивая рюмкой, из которой расплескивалась водка. – Веришь, Людка? Скажи, что веришь!

Людмила не отвечала. Ей хотелось думать, и Наташа мешала. Ее слезы не трогали. Хотелось указать на дверь. Возникло подозрение, что вновь затевается что-то плохое.

– Послушай! Послушай! Ну, ты же всегда любила Кристину! Всегда любила! С самого первого дня нашей встречи! Ты говорила, что она похожа на эльфа! Говорила же?

– Говорила.

Кристина – сложный ребенок. Людмила вновь нырнула в океан своих мыслей, пытаясь вспомнить, отчего вдруг зашел разговор о девчонке. Взгляд прояснился, тонкие брови приподнялись, морща лоб. Да, Кристина – сложный ребенок. А отчего ей не быть сложной, ведь ничего хорошего в жизни не происходило? Мать гуляла, отца посадили, бабушка пила, дедушка вообще отказался от семьи, Наташа лишь терпела детей, опасаясь осуждения общества. Воспитанием занимались плохо. И никто не любил. Людмила много раз замечала в глазах девочки дикую зависть ко всему, что было у Арсения. Она раскидывала его игрушки, ломала цветные карандаши, рвала книги. И всегда лгала, будто это сделал кто-то другой. И плакала, если ей не верили. Людмила жалела девочку, старалась быть снисходительной, покупала куклы, красивую одежду, часто крепко обнимала и смеялась, когда девочка вырывалась, словно дикий зверек.

Ее передернуло. А где была Наташа? Почему она не обнимала?

– На эльфа? Я говорила? Нет, она похожа на зверя! Дикого звереныша!

– Надо ли понимать так, что ты действительно обвиняешь маленького ребенка?

Людмила пожала плечами, желая выкрикнуть, что она обвиняет их всех! Даже мертвую Ольгу Куимову, так называемую маму. Ее-то больше всех.

– Я убеждена, что ты не говоришь мне правду.

– Прекрати! Прекрати! Людка, ну чего ты? Какую еще правду?

– Если не Кристина открыла окно, то кто? Ты?

Людмила умолкла, отвернув лицо в сторону. Кажется, Наташа заплакала.

– Я не признаю твоих обвинений, Людка! Ты так изменилась! Ну что с тобой случилось? Что?

Рыдая, она пыталась выбить из нее ответы. Но Людмила покачала головой, искренне удивляясь, что Сулакова совершенно ничего не понимает.

– Ну что с тобой? Что с тобой?

– Что со мной случилось? У меня сын умер!

Наташа возражала, крича о том, что они все пострадали. А она – больше всех, потому что ей приходится терпеть осуждение людей из-за того, что Кристина попала в психиатрическую клинику. А куда еще? Что надо было делать, ведь девчонка замкнулась в себе, жутко кричала по ночам, просыпаясь от кошмаров.

– Это были страшные ночи, Люда! Я забиралась с головой под одеяло и затыкала уши. Невыносимо! Страшно! Но кто поймет меня?

– А почему ты просто не взяла ее в свою кровать? Не обняла? Не согрела сладкого молока или какао?

Их глаза встретились. Наступила тишина. На Наташином лице отразилось неуверенное недоумение. А разве надо было греть молоко ночью? Нормально ли брать ребенка в свою постель? Людмила усмехнулась, она будто прочитала невысказанные вопросы.

– По твоему мнению, все люди – лицемеры! – устало сказала Наташа. – Все люди – плохие.

Не все, – хотелось ответить Людмиле, – только ваша семья. Семья, где не знают, что такое любовь. Где растет поколение таких же жестоких эгоистов. Слова звучали в голове, вызывая приглушенный шум. Людмила сглотнула, посмотрев мутными глазами на бутылку.

– При чем тут люди?

– Я налью, Люда!

Наташа соскочила с подоконника и раболепно наполнила рюмку Людмилы водкой, забыв подлить себе. Она смотрела на подругу заискивающе, но где-то в глубине ее зеленых глаз билась черная трусливая ярость. Выпив, Людмила положила голову на руки и уснула, сидя за столом. Она проснулась, когда за окном стемнело. Со стоном распрямляла застывшие члены, огляделась. Посуда была вымыта и расставлена по местам. Наташа смотрела телевизор и пила чай. Людмила поднялась, осторожно разминая затекшее тело. В желудке плескалась ядовитая горечь, обещая вылиться через край. Голова гудела, дышать было тяжело. Увидев в своей квартире Наташу, она вспомнила все и застонала. Ей хотелось лечь спать, а гостью прогнать прочь. Как часто эти мысли посещали ее. Прогнать прочь! Из дома, из жизни!

– Проснулась? – улыбнулась Наташа. Она будто и не пила. Лицо было свежим, чуть уставшим. – Я хотела уже ехать. Будешь чаю?

– Нет…

Ее затошнило так, что пришлось опустить голову и судорожно сглотнуть. Жгучие слюни заполнили рот. Голова кружилась, а ноги совсем не держали. И все-таки волна тошноты отступила. Глаза заслезились и покраснели.

– Я тут подумала, – продолжала Наташа, не обращая внимания на состояние Людмилы. – Надо что-то делать! Так больше не может продолжаться!

– Ты о чем? – хрипло выдавила из себя Людмила.

– Как ни крути, но надо мириться с Владиком.

– Что? – не поверила она своим ушам.

– Да, это единственный выход.

– Его девушка скоро родит. Живот большой совсем.

– Ну и что? Жить-то он должен с тобой.

Красные глаза Людмилы были страшны, но Наташа лишь легко пожала плечами и улыбнулась. Казалось, что не было недавних слез и уговоров. Они говорили о Кристине, которая могла убить Арсения. Мысли бились, будто о клетку. Неужели Наташа обо всем забыла? Или не было ничего, и Людмиле все приснилось? Влад не вписывался в разговор, потому что тема детей не была закрыта.

– Это необходимо, иначе ты сойдешь с ума. Я это чувствую. И не хочу этого.

С большим трудом Людмила заставила себя подумать о том, что советовала Наташа. Ее передернуло от отвращения. Примирение возможно, но о том, чтобы снова жить вместе, не может быть и речи. Скоро родится ребенок. Влад хочет этого ребенка. Одного он уже потерял. У него есть шанс начать все сначала, и он использует этот шанс. Ему не надо оглядываться назад, туда, где осталась Людмила. С ней все кончено.

– Ты правильно делаешь, что ненавидишь эту шлюху! Я бы тоже ненавидела на твоем месте. Но Владик тут не при чем! Он мужчина, который не смог устоять перед молодой женщиной. Для него это ничего не значит, просто секс. Уверена, что он требовал аборта.

Людмила сморщилась. Слова претили, потому что она знала, что это не так. Влад хочет этого ребенка. Она следила за жестами Сулаковой и задавала себе вопрос: как они смогли подружиться и прекрасно общаться несколько лет? Ведь Наташка действительно ничего не понимает. А казалось, что понимает! Видно, Людмила черпала в своей собственной душе отражение идеальной подруги. Отражение восторженного идеала. Все разбилось вдребезги, и оголилась колючая правда.

– Я спать хочу, Наташ. Тебе пора.

Она отвернулась, все еще пытаясь удержать горькую тошноту внутри себя, с печалью осознавая, что бесполезно. Горечь обязательно прорвется, нужно немного времени. Женщине не хотелось, чтобы ее начало рвать при Наташе. А та с обидой поднялась, понимая, что ее снова не пригласили остаться.

– Хорошо. Ложись, конечно. Мы еще успеем обо всем подробно поговорить.