Время Культуры

В фильме «Вместо меня»

Повторю: присутствие в картине Олега Стриженова придает этой мелодраме высокий драматический статус. И еще – музыка. В фильме, в тех кадрах, где показано имение старика на морском берегу, звучит мелодия Глюка из «Орфея и Эвридики». Почему-то об этом не говорится в титрах картины, хотя волшебство этой мелодии не отпускает даже после окончания фильма.

Про конец картины стоит сказать особо. Ну да, парень, согласившийся выполнять капризы босса на борту круизного теплохода, должен пить водку и есть ложкой икру, когда ему этого не хочется, приглашать на танец чужую любовницу, получая за это тумаки от охранников, смеяться в кинозале в самый драматический в момент, когда герой Николая Баталова из фильма «Летят журавли» падает замертво.

Согласитесь, наборец странный. Старик признается своему русскому чичероне, что в юности, по приказу босса, съел г… – и получил за это спичечную фабрику. Своеобразное начало бизнеса, хотя нужно сказать, что тот персонаж, которого играет Стриженов, никогда бы такую гадость не ел – ни за спичечный завод, ни за золотые горы. Сопротивляется характер старика. Ну, положим, поверим сценарию. Симпатяга чичероне, в расчете на деньги, повинуется всем этим глупостям и бунтует только тогда, когда ему приказано нечто запредельное – любовный акт на глазах богача-англичанина.

Тут уже остается только броситься за борт. Но возникает вопрос. Когда в конце картины герой Безрукова оставляет несчастного калеку одного, в инвалидной коляске, в безлюдном парке, к тому же под проливным дождем – что сие значит? Преднамеренное убийство? Это так задумано?

И старик умирает, при этом оставив свое состояние «убийце», – с запиской, что тот должен жить «вместо него».

Однако что-то я сильно углубилась в перипетии неудачного сюжета.

Бог с ним со сценарием, еще раз повторю: фильм стоит смотреть только из-за Олега Стриженова, только из-за него.

Ничего не пишу о личной жизни артиста. Мне кажется, ему обращение к этой стороне его жизни будет неприятно.

Недаром даже свою книгу, названную «Исповедь», он предварил «чужими словами», сказав, что исповедоваться следует разве что в церкви.

Журналист, чью статью процитировал Стриженов, назвал его «голубоглазым». Актер его поправляет: глаза у него не голубые, а зеленые. А я подумала, что Олег Стриженов – и артист единичный, и глаза у него – зеленые, что встречается чрезвычайно редко.

Андрей Тарковский как наследник будущего

16.04.15

Кинорежиссер родился четвертого апреля 1932 года в селе Завражье Юрье-вецкого района, умер в 1986, прожив всего 54 года. Похоронен в Париже. И, наверное, я бы не взялась о нем писать – все же отмечаемая в этом году дата -83 года – не круглая, не юбилейная.

Но вот незадача: буквально на днях столкнулась с таким высказыванием Дмитрия Быкова: «Не грех отдать Америке первенство в кино, которое у нас было выдающимся, но не уникальным. Эйзенштейн, Ромм, Калатозов, Довженко, Тарковский – фигуры, не уступающие Бергману, Брессону, Феллини или Гриффиту, но и не затмевающие их». Прочитав сие, я призадумалась.

Можно ли перечислять всех этих российских кинорежиссеров через запятую, в ряд, и нет ли тут подмены, когда гении подравниваются под очень хороших талантливых мастеров?

Андрей Тарковский

Нет, я не киновед, обыкновенный зритель. Но для меня как для зрителя неоспорим РАЗМЕР Сергея Эйзенштейна и Андрея Тарковского, двух «обыкновенных гениев» мирового уровня, занесших нам несколько божественных «песен райских».

Обоим не дали полностью осуществиться, затыкали рот, требовали изменений, не выпускали на экраны, «смывали пленку» как в случае эйзенштейновского «Бежина луга», обоих довели до болезни и смерти, но даже при всем том оба оставили уникальное наследие, уникальный киномир принадлежащий будущему.

Итак, Андрей Тарковский.

Арсений Тарковский

Согласитесь, с таким киноязыком, когда каждая вещь в кадре живет и изменяется, с таким воспроизведением жизни, когда философичность и глубина переплетаются с обнаженно лирическим и поэтическим, с такой живописной и музыкальной эстетикой мы не сталкивались. Нам никто так не говорил о красоте и загадке Земли, о тепле домашнего очага, о притяжении родного дома, о чистоте и сложности детства. О жестокости и святости нашей истории. О невозможности уйти от себя.

Мария Вишнякова – мать Андрея

О терзаниях совести и неизбывном чувстве вины – перед матерью, перед женщиной, перед ребенком…

Кстати, в годы, когда детство воспринималось художниками под знаком фрейдизма, Тарковский подходит к нему иначе, по-своему. И все это не в сухих назидательных картинах, а драматично, сильно, на самом высоком градусе работы режиссера, оператора и актеров.

Пишу это и думаю о бесконечных мучениях, выпавших на долю гения, о пытках цензурой («Андрей Рублев», «Солярис», «Сталкер») о пытках малотиражностью («Зеркало», «Сталкер»), о пытках невыхода на экран, пятилетнего лежания на полке («Андрей Рублев»). Зачем? Почему? Каким коммунистическим богам в угоду? Не довольно ли художнику его собственных мучений, его ночных кошмаров, его недовольства собой?

Сегодня все утро смотрела наиболее спорную и «непонятную» картину Тарковского, его мучительную исповедь – «Зеркало». Смотрела восстановленную группой Шахназарова в 2008 году версию. Впечатление, что художник правильно удалил некоторые длинноты.

Маргарита Терехова

Не помню в том варианте, который видела на советском экране, «испанских сцен», длинного эпизода со стрельбищем, совершенно «роммовских» кадров беснующихся маоистов, атомного гриба и заполненной народом и знаменами Красной площади.

Возможно, я просто эти кадры забыла, но по ощущению – они лишние, хотя, как и все прочее, сняты великолепно.

Что невозможно забыть уже с первого просмотра фильма – это вступление, заставку. Не припомню такого ни у кого другого. Разве что в русских сказках часто есть зачин, то, чем так чудесно воспользовался молодой Пушкин, написав «Лукоморье», своеобразный сказочный ключ к своему «Руслану».

Джиневра де Бенчи. Портрет кисти Леонардо да Винчи

Так и у Тарковского – вступление о мальчике-заике, который на наших глазах, благодаря чудо-доктору, обретает возможность говорить, – это некая притчевая схема всего последующего. Художник должен освободиться от всех оков – и говорить зрителю правду, только правду, одну только правду.

Такой же – редкий по воздействию притчевый зачин – мы встречаем в «Андрее Рублеве», в его самом первом эпизоде – полете мужика.

Невероятная сцена, захватывающая, достоверная, словно увиденная очевидцем-современником. Помню, в Италии мы показывали этот бессловесный эпизод своим друзьям-итальянцам, чтобы приохотить их к русским фильмам и к русской истории.

Вот что сейчас пришло мне в голову: в сюжетах Тарковского вообще много сказочного.

Так, в «Сталкере» герои идут «туда, не знаю куда», чтобы принести «то, не знаю что». А в «Жертвоприношении» герой обещает Богу принести в жертву самое дорогое, если тот избавит человечество от ядерной войны. Этот мотив сказочно-библейский, в Библии он нам известен по рассказу о Иеффае и его дочери, вдохновившему Фейхтвангера на его последний роман…

Если вернуться к «Зеркалу», то и следующая сцена, идущая за зачином, кажется мне символической, дающей настрой и лирический сюжет всей картине. Молодая мать мальчика, в исполнении Маргариты Тереховой, курит сидя на плетне перед домом. Ей навстречу из-за куста выныривает фигура незнакомца – новый врач (любимый Тарковским Анатолий Солоницын, его «талисман»). Какая прекрасная возможность завязаться роману, тем более что женщина одна, с двумя детьми, а незнакомец симпатичен, умен и явно ею заинтересован.

Но… здесь сценарий следует жизни: Мария Ивановна Вишнякова была однолюбкой, после ухода мужа, поэта Арсения Тарковского, замуж не выходила, детей поднимала одна.

Когда я смотрела фильм в первый раз, была потрясена эмоционально, но понять – ничего не поняла. Правда, и расшифровки мне не хотелось, казалось, что магию разъяснять не надо. Удивительно, в этот раз мне было в картине все понятно. Сюжет движется по ассоциативным линиям, перетекая из прошлого в настоящее и иногда застывая, как например, в том месте, где мать, Маруся, иначе Мария, взлетает над землей, над деревянным полом, и находится в этом положении несколько минут. Сказка или реальность?

Стихия огня, столь дорогая художнику, есть во всех его фильмах, в «Зеркале» это не только пожар гумна, врезавшийся в детскую память, но и бесконечные костерки за окном, огонь в доме…

Интересно, что гумно горит на фоне нудного ночного дождя. И вообще дождь – запоминающаяся деталь всех семи картин Тарковского. В «Зеркале» настоящий потоп сопровождает героиню, в ужасе примчавшуюся в типографию, где, как ей кажется, она пропустила ошибку.

Словно случайно задетый камерой портрет усатого говорит о времени и о возможных последствиях допущенной ошибки.

Природа в картине живая, близкая, сочувствующая человеку.

Я обратила внимание на ветер. Он поднимается в фильме несколько раз – и всегда в минуту душевного волнения героев. Ветер проходит по траве, по кустам и деревьям. И как правило, в кадре вслед за ураганным ветром показан прочный деревянный дом с приветливыми окнами. Он спасет, укроет, сохранит. Этот дом из детства потом перекочует на землю варягов, на Готланд, где снималась последняя картина Тарковского «Жертвоприношение». И запылает этот дом в последних кадрах фильма, подожженный рукой самого героя, альтер эго Андрея, принесенный в жертву ради человечества, ради Малыша, любимого сына.

Очень рекомендую прочитать о том, как снималась эта гениальная картина, книгу Лейлы Александер-Гаррет, переводчицы и друга Мастера, – «Андрей Тарковский. Собиратель снов».

Думаю, не хватало Андрею Тарковскому на Готланде его деревенского дома в Юрьевце, окружающих его сосен, запахов и шорохов.

Когда говорят о предвидениях и предсказаниях Тарковского – предсказал Чернобыль, убийство Улафа Пальме (именно на том месте, где снималась атомная паника), дату своей смерти (в «Солярисе» показан календарный листок с датой 29 декабря), предсказал даже свою сведшую его в могилу болезнь (о ней он узнал ПОСЛЕ ТОГО, как снял картину), я думаю вот о чем. Тарковский предсказал ПУТЬ для России – путь, каким шел его тезка Андрей Рублев, – от ужаса и разочарования, от полного молчания, вызванного несовершенством и жестокостью окружающего, – к надежде и вере, к гармонии и свету «Троицы».

Но Тарковский показал и ПУТЬ для всего человечества. Это великий путь, указанный искусством, – живописью, музыкой. Недаром в его картинах звучит величественный и драматичный Бах, оживают пейзажи Брейгеля и полотна Леонардо. А с какой радостью, как старую знакомую, я встретила в кадре Джиневру де Бенчи, портрет кисти юного да Винчи, хранящийся в нашей Вашингтонской Национальной галерее. Он был помещен в кадре не зря – уж очень схож женский тип итальянки Джиневры и русских женщин Маргариты Тереховой и Марии, мамы Тарковского.

Один и тот же женский тип, несмотря на «годы и расстояния».