Кавалергардский вальс. Книга третья

– Отец, мы вступили в войну. Сейчас не время помнить обиды и разбрасываться умными людьми; их у России не много. Вы приняли мудрое решение, вновь призвав на службу Суворова. И я подумал, что князь Хотеновский тоже мог бы нам ещё пригодиться. Тем более, посидев немного под арестом, он будет более усерден.

– Что ты предлагаешь? – Павел заинтересованно взглянул на сына.

– Я подумал о Мекленбурге.

– Говори ясней.

– Что, если нам укрепить силы на этом участке и взять под свою власть все проходящие суда?

– А за одно, перекрыть возможный выход французов в Балтийское море! – радостно поддержал Павел.

– Да, – Александр отметил про себя, что не ошибся, сделав ставку на Мекленбург; отец «клюнул» мгновенно, даже уговаривать не пришлось, – И посторожить нашу заклятую подругу Швецию, дабы ей не захотелось протянуть Наполеону руку помощи!

– Молодец! – Павел хлопнул сына по плечу, – Вели подготовить приказ об освобождении Хотеновского из-под ареста и направлении его в Мекленбург. И пусть принесут мне к вечеру на подпись!

Покои великого князя Александра Павловича

Надя тем временем пребывала одна в покоях великого князя и терзала себя за нелепые сцены перед Александром, которые ей пришлось пережить. Да ещё и Сашка тут оказался так не кстати. Господи! До чего стыдно!

Взгляд её упал на бутылку рома на столике. Она вспомнила совет великого князя и подумала: «В самом деле, надо сделать глоток и успокоиться». И хлебнула прямо из горлышка… И чуть не задохнулась! Ром оказался таким крепким! А ничего из закуски в комнате не нашлось.

Надя продышалась и постепенно почувствовала, как алкоголь живительным теплом растекается по крови, наполняя всё тело приятной расслабляющей истомой. Стало жарко. Она уложила плащ и шляпку на стул.

Спустя час томительного ожидания, она вновь начала тревожиться. Цесаревич не возвращался. А, как известно, нет ничего хуже неведения. Чтобы избавиться от тягостных мыслей, она выпила ещё порцию рома. Спустя ещё час, хлебнула снова…

Теперь её стало клонить в сон. Пристраивая голову к диванной гобеленовой подушечке, она подумала: «Может, не стоит так волноваться? Ведь Александр Павлович обещал, что сделает всё возможное…»

После обеда во дворец вернулся Чернышёв. Он выполнил поручение Александра; доставил Елизавете Алексеевне корзину белых лилий и коробочку клубники. Великая княгиня была растрогана его заботой. Она собственноручно написала несколько милых строк в адрес любезного супруга, и попросила Сашку доставить записку.

Возле покоев Александра Павловича караульный доложил, что великий князь ещё не возвращался. Сашка покрутил в руках записку и решил оставить её в комнате цесаревича; вернётся – прочтёт.

Но офицер неожиданно преградил ему путь:

– Извините, но в покоях дама; она ожидает Александра Павловича. У меня распоряжение – никого не впускать.

Сашка понятливо кивнул и хотел уйти, но вдруг насторожился:

– Это та самая дама, что пришла утром? Или – другая?

– Та самая. Мадам Хотеновская.

Чернышёв закипел от ярости. «Какого чёрта она всё ещё здесь?! Что у неё всё-таки с Александром? Зачем она ждёт его?!»

– Позволь мне войти; я скажу несколько слов мадам Хотеновской. И оставлю записку Александру Павловичу.

– Не сердитесь, Ваше благородие. Но не позволю, – решительно воспротивился тот.

Сашка неожиданно вспылил:

– Я должен с ней поговорить!

– Не могу, Ваше благородие, – как попугай повторял караульный.

Чернышёв вцепился ему в мундир, пытаясь силой оттащить от дверей. Но он оказался крепкий малый и не двинулся с места:

– В-ваше благородие… Опомнитесь. Что Вы делаете?

– Пусти! – рычал Чернышёв, вступая с ним в борьбу.

– Н-не могу я Вас пустить! – пыхтел тот, сдерживая натиск разъярённого адъютанта, – У меня приказ!

– К чёрту приказ!

– Да поймите же, это н-неприлично! Дама, может быть не одета.

Последняя фраза «пригвоздила» Сашку на месте:

– Как это? – бестолково переспросил он.

Караульный деликатно откашлялся и улыбнулся:

– Ваше благородие, ну, Вы что… не понимаете, как?

На этих словах Чернышёв внезапно обессилел. Закрыл ладонями лицо, медленно съехал спиной по стене и уселся на пол. Караульный осторожно присел перед ним:

– Господин ротмистр. Вы хорошо себя чувствуете?

– Отвратительно…, – признался тот, посмотрел на солдата, поправил ему офицерский шарф, съехавший на сторону, и пробормотал, – Ты извини. Сам не знаю, что нашло, – он протянул ему записку, – Отдашь цесаревичу, когда вернётся.

Сам тяжело поднялся, оправил мундир и побрел прочь из дворца.

На улице он подставил лицо под холодный ветер, пахнущий снегом. Душа болела, будто её напитали ядом. Не зная, куда деть себя, Сашка вскочил на коня и помчался во весь опор по улицам, не разбирая дороги.

Неизвестно сколько продолжалась эта гонка, но, когда Чернышёв опомнился и огляделся, то увидел, что находится неподалеку от особняка Румянцева…

особняк Н. П. Румянцева

– Анастасия Генриховна дома?

– Барышня изволят находиться в манеже, – сообщил слуга, – Прикажете доложить?

– Не надо, – Сашка бросил ему поводья и решительно направился в манеж.

Дворецкий настороженно проводил его взглядом; вид у гостя был не внушающий доверия – мокрый, взлохмаченный и будто слегка не в себе. Остановило слугу только то, что молодой человек бывал неоднократно в доме и любезно принимался хозяевами.

Анастасия стояла к нему спиной; Сашка ускорил шаг, хотя понятия не имел, что скажет и как объяснит своё появление. Он подошел к девушке вплотную, когда она обернулась. Глаза её от удивления превратились в два огромных синих озера:

– Чернышёв? Откуда Вы взялись?