Ничья

– Что вы, мама, я ж на вас, как на себя, надеюсь.

Баба Марфа терпеливо дожидалась лета. Во-первых, станет теплее, а она с возрастом стала чувствительна к холоду. А во-вторых, и это самое главное, закончатся занятия в школе, и внуки, наконец, станут все дни проводить с ней.

Старушка, тяжко вздохнув, глянула на дорогу и вдруг насторожилась. Засуетилась, подошла ближе к ограде, прищурилась, подняв руку к глазам, пригляделась. Она заприметила, что кто-то шел от перекрестка к их домам.

Марфа обрадованно поправила платок на голове, одернула толстую вязаную душегрейку, открыла калитку и поспешно шагнула за ворота. Там, облокотившись о неизменную палку, замерла, грозно свела брови, всматриваясь в приближающегося незнакомца.

Маленькая худенькая фигурка быстро двигалась и, наконец, бдительная старуха смекнула, что по улице идет девочка. Марфа сделала шаг вперед, и, дождавшись, пока она приблизилась, расплылась в приветливой улыбке.

– Здравствуй, милая. Ты к кому? Не к нам ли?

Девочка растерянно остановилась, и, качнув головой, указала на дом соседки.

– Я в последний дом. Вот этот, с голубыми ставнями.

– А зачем тебе этот дом? Ты кто? – Марфа подозрительно нахмурилась.

– Я к Елизавете Алексеевне, – робко улыбнулась девочка. – Она меня позвала.

– Ну, если позвала, тогда ладно. А звать-то тебя как?

– Лиза.

– Ах ты ж, матерь Божья! – старуха истово перекрестилась. – Вот тебе раз! Так ты тезка нашей Лизы? Так другое дело. Ну-ка, иди сюда, садись на лавочку. Лиза-то еще в школе, все мается со своими учениками, суетится, волнуется. А ты подожди, не уходи. И мне веселей будет, мы с тобой поболтаем. А может, чаю хочешь?

– Нет, спасибо, – девочка смущенно присела на краешек лавочки.

Марфа подслеповато прищурилась, разглядывая свою гостью.

– Ишь, какая ты хорошенькая! Только больно худая. А чья ты? Я вроде тебя раньше не встречала, а к моим внукам дети со всего села прибегают.

– Мы приехали недавно. Я из Донецка.

– Ах, ты ж, милая моя, – сообразила, наконец, баба Марфа, о ком речь. – Ну, ничего, ничего. Теперь все у вас наладится. Люди у нас добрые, село большое. Видишь, какое раздолье вокруг, такого воздуха, как у нас, нигде нет. Тут тебе и река, и лес, и поле. Красота! Сколько лет на свете живу, а все никак не нагляжусь на просторы наши, – старушка тронула девочку за плечо. – Подвинься-ка, милая. Присяду рядышком.

Они сидели рядом. Детство и старость. Начало и конец. День и век. Несмышленость и опыт. Наивность и мудрость. Ветка и корень. Будущее и прошлое.

И эта кажущаяся несовместимость не только не отталкивала их, а, напротив, объединяла, сближала и давала возможность для долгого спокойного диалога.

– А я, Лизок, все одна да одна, – пожаловалась Марфа.

Девочка вопросительно взмахнула длинными светлыми ресницами.

– Почему, бабушка?

– Как тебе сказать? Годы. У каждого свои заботы, а я все брожу, пристаю с разговорами, отвлекаю.

Девочка обернулась к ней и по-детски прямо спросила:

– Плохо тебе одной? – Лиза протянула руку и погладила ее сутулой спине. – Не грусти!

Старушка, которую никто так искренне давно не жалел, схватила ее, обняла дрожащими руками и прижала к себе.

– Ишь, ты какая милостивая! Ангел мой.

– Смешная ты, бабушка, – довольно улыбнулась девочка.

Они еще долго сидели на лавочке. Марфа вспоминала далекое прошлое, ушедшую юность, погибшего сына. И Лиза, слушая ее, внезапно заплакала и стала рассказывать, что им пришлось пережить на родине: бессонные ночи, разрывы снарядов, гибель мамы и тети.

Так и сидели они, обнявшись, прижавшись друг к другу, по очереди вытирая горькие слезы. Марфа, утомившись, взглянула на небо.

– Ну, детка, а время, поди ж ты, перевалило за полдень. Что-то задерживается наша Лизавета. Знаешь что? А пойдем к нам. Хочешь, не хочешь, а обедать давно пора.

Лиза послушно встала, взяла старуху за руку и пошла с ней.

Елизавета вернулась домой часам к четырем. Не торопясь переоделась, устало повела плечами, невзначай глянула на календарь.

– Боже мой, неужели через три дня лето? Каникулы!

Елизавета вышла на кухню, достала кастрюлю с борщом, собираясь пообедать, но в это время в угловое окно стукнули. Недоуменно замерев, женщина поставила кастрюлю на стол и кинулась к окну.

– Лизавета, ты дома? – раздался хриплый голос Марфы.

– Что, бабуль? – Елизавета открыла окошко.

– Это я хочу у тебя спросить, ты спятила, что ль? Ты, мать моя, девчушку в гости позвала, а сама до вечера в школе сидишь. Ну? Кто ж так делает?

– Вы о чем? – Елизавета озадаченно уставилась на Марфу.

– Да как же о чем? – вышла из себя бдительная Марфа. – Лиза к тебе часов в десять пришла, а ты когда дома появилась?

Женщина, до которой дошел смысл слов старухи, ахнула:

– Господи! Я же ее в гости звала вечером. Где она?

– Сидела у меня, я уж ее и покормила, а теперь домой пошла. Говорит, дядя будет сердиться. Видишь, как ты девчонку подвела?

– Ну, понятное же дело, что я днем на работе, – расстроенно вздохнула Елизавета. – Хорошо, что хоть вы дома оказались. Спасибо! Сейчас поем и схожу к ним.

– Вот-вот. – Марфа, отвернувшись, поковыляла к себе во двор, что-то возмущенно бормоча.

Наша жизнь – штука загадочная. Кто ею управляет – сказать нельзя, как и нельзя предугадать ее течение, повороты и решения. Но еще более непредсказуема ее напарница – судьба человеческая. На пару с жизнью они умеют так обласкать, так пригреть, что сердце от счастья замирает. Но милость их может быть недолгой, а настроение – переменчивым. И если судьба рассердится, то и жизнь не покажется медом. Откуда-то свалятся на голову неисчислимые беды, черные полосы станут шире и четче, и радуга перестанет сиять на небосклоне.

Жизнь наша – удивительная затейница, сумасбродная чудачка и немыслимая фантазерка. Если разойдется, ее трудно остановить и сложно поспеть за ее поворотами, кульбитами и уклонами.

Так что планировать и загадывать – дело неблагодарное, ведь если судьба подслушает наши планы, жизнь обязательно все переиграет по-своему.

Елизавета это неписаное правило знала давно.