СемьЯ

– Мы попытаемся побыстрее закончить все дела и вернуться к вечеру. Может, мама все-таки и успеет искупаться… – в папиной улыбке скользнуло что-то неразгаданное, неясно, но что Саша любила всей душой. – Мы всегда на связи.

– Ладно.

Перед отъездом мама подбежала к Сашиному брату и что-то долго втолковывала ему, а он улыбался во весь рот и поглядывал на пацанов, которые гоняли волейбольный мяч по песку, пиная его изо всех сил. Мама дергала брата за руку, хмурилась, лицо ее кривилось. Брат кивал, но не слушал.

– Следи! – крикнула мама и, дождавшись Сашиного кивка, пошла к машине.

Саша с облегчением прикрыла глаза.

А потом все пошло прахом.

Сначала мама винила себя. Потом переключилась на отца, и ненависть ее, подпитываемая болью, все росла и росла, словно оставленное без присмотра дрожжевое тесто. Папа молчал, застывал посреди комнаты и смотрел перед собой в пустоту, словно видел там что-то незримое. А однажды просто побросал вещи в чемодан и ушел, хлопнув дверью.

Саша рыдала так, что думала, будто задохнется. Стучала в окно на кухне, пока он, хмурясь и подкуривая на стылом ветре, озирался по сторонам, не зная, куда идти.

Он так и не вернулся.

А мать его так и не простила. Это ведь он разрешил им остаться.

Если бы они только не поехали в тот день на речку. Если бы решили не тратить выходной на заботы. Если бы заставили детей залезть в машину. Если бы…

Если бы.

Сашу никто не винил. Она сама еще ребенок, понятно, что сглупила, не уследила, поверила брату… Ей и слова не сказали плохого. Мать глядела порой черными глазами, кусала губы, только бы ничего не вырвалось из ее рта, но Саша видела, что она готова винить кого угодно: мир, реку, брата, Сашу или отца…

Только бы не чувствовать тот груз вины, что может сломать даже самые крепкие кости.

* * *

Саша выдохнула, почувствовав, что ее легкие полны мутного ила, поднявшегося облаком с речного дна. Перед глазами все рябило и двоилось.

Спокойно. Она стоит посреди очередного чертова тоннеля, она дышит. Она даже не упала.

Воспоминание, прорвавшееся наружу, слишком реальное и слишком болезненное. Саша провела пальцами по руке – там песок и жирные сливки от загара, там…

Нет. Там сломанная рука на перевязи, там грубый рукав чужой куртки. Егор положил ладонь Саше на плечо.

– Нормально, – сказала она хриплым голосом, будто прокуренным. – Я знаю, кто это.

– И кто же? – спросил Юра, все еще сидящий на корточках. Наверное, прошло всего мгновение. Саша вспомнила жаркий день, ощутила на своей шкуре с самого начала. А они даже не заметили.

– Это мой брат.

– Брат?.. – Мила тяжело дышала, гладя Валю по волосам. – Но… Откуда здесь взяться твоему брату?

– Не знаю. Он умер несколько лет назад. Утонул. Это… В общем, это он. Я уверена.

– Че за чушь? – спросила Женя. Глаза ее воспаленно горели в полутьме. – Его же похор-ронили, да? А тут…

– Это он, – повторила Саша и отвернулась.

– Но… – Женя, по-видимому, хотела еще что-то сказать, но Юра не дал ей этого сделать:

– Не надо. Не сейчас.

Сашины губы дрожали. Дрожали так сильно, что, казалось, рыдания вот-вот перехлестнут плотину, и все начнется заново – зареванная мать, мертвенно скрючившаяся на кровати, папа с потертым чемоданом в руках, свидетельство о смерти, изорванное в клочья… Мать кричала так истошно и дико, что Саша забилась в ванную, только бы не слышать, не чувствовать и не знать.

– Нам пора, – она опять не заметила, как Юра подошел и встал неподалеку. Саша чувствовала гниющие внутри воспоминания, ощущала, как они хотят вырваться криком и воем, но лишь молча глядела на кости. Саша горбилась, будто бы если покрепче обхватить себя руками, то будет не так больно.

Она должна держаться. Должна выбраться из этого ада, накупить в магазине пряников и колбасы, принести бродягам. Накормить Валю. Отметить свое спасение.

Юрин пристальный взгляд прожигал насквозь.

– Идем, – кивнула Саша и едва заметно улыбнулась. Через силу и через боль.

И улыбка будто бы на мгновение приросла к ее лицу.

Они прошли мимо скелета, и Саша даже не оглянулась в его сторону. Ей не хотелось думать, откуда он тут, почему она решила, что это ее мертвый брат, нет, не стоит.

Нужно только идти вперед. Выключить голову, сосредоточиться на боли в ноге и хромать, опираясь на Егора. Он молодец. Иногда он почти что тащил ее на себе, и Саша не знала, как отблагодарить его за это.

Земляной пол, залитый водой, быстро остался воспоминанием – сначала бродяги поднимались по склону, потом продирались через узкий коридор и наконец ступили грязными ботинками на бледное полотно бетона. Саша обернулась – за ними цепочками тянулись следы с комьями отвалившейся грязи, будто бы те, кто остался призраком, все еще идут рядом с ними.

Наверное, и Костя остался призраком. Саше не хотелось о нем говорить, не хотелось видеть чахоточный стыд на лицах. Она пыталась заставить себя поверить, надеяться, что они найдут его, но…

Брось. Бродяги вернутся. Отведут ее на поверхность и вернутся. С ним все будет в порядке. С Костей просто не может быть по-другому.

Но в груди давило.

Не нашли. Не спасли.

– Вы как? – порой шепотом спрашивал Юра, и они нестройно отзывались ему. Усталые, изможденные, ослабевшие. Наверное, всем казалось, что дорога будет вечной.

И поэтому, когда впереди выросла бетонная лестница вверх, Саша зажмурилась, боясь, что глаза вновь ее обманывают. Юра покачал головой:

– Нет, это еще не выход.

– Но мы ведь уже близко, да? – жадно спросила Саша.

Он помолчал, не глядя ей в глаза. Но потом все же кивнул и отвернулся. Саша первой взлетела на эту лестницу, почти не чувствуя боли в ноге.

Даже Валюшка больше не хныкала и не капризничала.

Новый коридор шире и чище, над головой ослепительно белеют лампы. Никакой пыли, лишь глянцево лоснятся провода, а по углам больше не таятся изломанные тени.

Глаза, привыкшие к полумраку и хилым лучикам света, заслезились. Саша заморгала и потащила Егора за собой, а он, будто бы ослабев, наоборот пошел медленно и нехотя.

– Идемте, ну, быстрее, – подгоняла Саша. – Немного же осталось…